Елена ФЕДОРЕНКО

26.12.2013

Начо Дуато попрощался с Петербургом предновогодней премьерой балета «Щелкунчик».

Три года назад Начо Дуато привез в Москву свою испанскую труппу и не без лукавства объявил: «Известный хореограф ищет работу». Тогда же стало известно, что Министерство культуры Испании решило не продлевать контракт Дуато с Театром танца в Мадриде. Конфликт начался с малого: ведомство потребовало, чтобы репертуар  труппы включал не только авторские сочинения руководителя — одного из самых ярких хореографов мира, но и классические спектакли. Дуато возглавлял мадридский театр два десятилетия, сменив на этом посту Майю Плисецкую — она-то классику как раз и отстаивала. Но Дуато, мастер одноактных инструментальных композиций, превратил театр в исключительно авторский — своего имени — бренд.

1 января 2011 года испанский хореограф приступил к руководству балетной труппой Михайловского театра. Стремительный работодатель и неутомимый коллекционер мировых знаменитостей Владимир Кехман (его последнее приобретение — экс-руководители Вагановской академии Вера Дорофеева и Алтынай Асылмуратова) трудоустроил отставленного новатора. Ко времени, когда не самая сильная балетная труппа Михайловского успешно и в кратчайшие сроки под мудрым педагогическим оком Михаила Мессерера овладевала академической каллиграфией, сражая не только соотечественников, но и чопорных англичан, Кехман позвал изгнанника на должность балетного худрука. Курс на классику тут же пошатнулся, труппе пришлось осваивать иноземный пластический язык. В чем явно преуспели. Одноактные балеты Дуато — хрупкие и простые, яростные и сложные — артисты научились исполнять пронзительно и виртуозно. 

Кехман подписал с Дуато контракт на пять лет, причем с пролонгацией. Бессрочный характер документа оговорил особо: «Сколько сможет, столько будет работать». Смог три года, пока не освободилось кресло руководителя в труппе Берлинского государственного балета. И — поспешил в Европу. Напоследок поставил балет Чайковского «Щелкунчик». Классическим спектаклем Дуато словно благословил театр вернуться к прежней и привычной стратегии. Впереди — выход из дуатовского виража и кехмановского «сколько сможет». 

После унылой «Спящей красавицы» от Начо Дуато в области классики сенсаций не ждали. Как ни признавайся в любви к классике, если в ее системе художественных координат хореографическая мысль не бьется, на этом поле победной игры не сыграть. Хотя прощальный спектакль вышел милой, красивой сказкой, рассказанной языком классического танца и даже прокомментированной закадровым текстом. Дуатовская пластика со вздохами тел, плачем рук, гримасами прыжков мелькает в грамотном классическом танце лишь изредка: волной в гросфатере первого акта или в пертурбациях мышиного войска.

Партитура «Щелкунчика» знала немало прочтений, и каждый хореограф пытался примирить простодушную рождественскую сказку с планетарной, трагически исповедальной музыкой. Дуато, воспринимающий мелос на каком-то клеточном уровне, душевные мучения Чайковского оставил за скобками. В «Щелкунчике» его волнует другое, может быть, не менее важное: тени Петербурга, тайны балетных легенд, загадки русской души. Его балет — оммаж Северной столице, поклон России, которую он так и не сумел познать, но которой оказался очарован. Тут приветы разным эпохам и разным именам. Первый — основателю города: Дроссельмейер (Марат Шемиунов) в «усатом» гриме под Петра Первого, в зеленом камзоле и треуголке, смахивает на ряженого, готового сняться с туристами на памятный снимок.

Седой локон в шевелюре Петра — «опознавательный знак» Сергея Дягилева и привет ему же, герою уже иного времени — эпохи, чья рафинированность тоже любима хореографом. Серебряный век русской культуры, преддверие Первой мировой — время действия спектакля. Гостиная Штальбаумов переехала в петербургский салон, и оформление (художник-постановщик Жером Каплан) дышит манерным декадансом, модерн заглядывает на сцену полукружием большого окна, изысканной роскошью костюмов женщин, которых сам век объявил недосягаемыми прекрасными дамами. 

Увлекли хореографа и образы русского балета — ему он тоже кладет изящные поклоны в виде цепи летучих ассоциаций. Танец Пьеро и Коломбины, столетие назад оставивших уличные балаганы ради светских салонных вечеров и ставшие предметом эстетического любования, вынимает из памяти «Петрушку» Михаила Фокина. Дуэты главных героев как по канве прошиты узнаваемыми позами из русского классического наследия. Мигающие свечи в финале счастливого па-де-де Маши и Принца (милая красавица Анжелина Воронцова и по-мальчишески непосредственный Виктор Лебедев старательно выстроили свои роли) — почти цитата из Григоровича. «Вальс снежных хлопьев», парящих и образующих вихри, — парафраз из балетной сказки Вайнонена, чей «Щелкунчик» до сих пор идет во многих театрах России. 

Ко второму акту Дуато устал, и действие почти остановилось, благо, как и положено, настала очередь дивертисменту. Следующие один за другим танцы кукол отмечены одной деталью оформления: пряный Испанский исполняется на фоне огромного, в полсцены, алого веера; томный Восточный оттенен ползущим драконом; под зонтиком, похожим на большую беседку, звонко пляшут китайцы. Оформление сцены — гигантская сладкая рождественская «корзиночка» с белоснежным кремом. Атрибутом «Трепака» стал штурвал корабля: лихой русский танец отплясывает с шиком и задором четверка забавных морячков. Такие могли бы встречать интуристов на подходе к крейсеру «Аврора». Собственно интуристом оказался и сам Дуато. Загадочная русская душа его поманила всерьез, но чтобы понять ее, времени (а может, и желания) все-таки не хватило.

Чтобы понять Россию, в ней надо жить долго. Что и сделал Мариус Петипа, оставшийся умирать в России и назвавший ее через шесть с гаком десятилетий своей любимой родиной. Потому и сделался полновластным хозяином русского балета. Два иностранца возглавляли российские балетные труппы. Петипа и Дуато. С паузой в полтора столетия. Почувствуйте разницу.