Елена ФЕДОРЕНКО

31.01.2019

1 февраля выдающаяся балерина и педагог-репетитор, народная артистка СССР Марина Кондратьева принимает поздравления с 85-летием. Возраста не скрывает, и время не в силах изменить энергичный ритм жизни в профессии. Ее, одну из лучших Жизелей мира, воспринимали как танцовщицу романтическую, воздушную и неземную. Касьян Голейзовский говорил, что она была бы воплощением Терпсихоры, если бы эта муза существовала в действительности. Легчайший парящий прыжок и тонкие переливы чувств — ​на сцене; скромность и сдержанность — ​в жизни. Ее ученицы работают в разных странах, и среди них немало звезд.

«Культуре» Марина Викторовна рассказала о том, как «по ошибке» попала в хореографическое училище, что происходит в главном театре страны, о своих воспитанницах и почему решила отмечать юбилей спектаклем, в котором сама никогда не выходила в главной роли.

культура: Вы всю жизнь — ​длинную и прекрасную — ​служите в Большом театре, пошел 67-й год. Какой период чаще вспоминаете?
Кондратьева: Молодость. Когда окончила школу, пришла в театр. Нас замечательно встретили, воспитывали, но вполне доброжелательно. Старшие подсказывали, делали замечания, иногда в коридоре останавливали: «Девочка, почему несвежий воротничок?» или «Рукав платья испачкан мелом — ​нехорошо». Труппа тогда была небольшая, все на виду, мы быстро входили в коллектив. Вспоминаю, как готовилась к спектаклям, с каким волнением ожидала свои премьеры, и не только я, но и педагоги. Переживали — ​как отнесутся к нашей новой работе коллеги. Спектакли заинтересованно смотрели все — ​стояли в ложах и в кулисах. Жизнь проходила в театре.

культура: Сейчас разве не так?
Кондратьева: И сейчас в театре — ​весь день. Но время совсем другое, даже сравнивать нельзя. «Хуже», «лучше» — ​не те категории, просто — ​иное. Теперь мало кто смотрит вводы или премьеры товарищей, все жутко уставшие — ​очень большая занятость. Иногда даже нет свободного дня перед подготовкой другого спектакля. Закончили серию «Баядерок», и сразу приступаем к «Спартаку». Балеты идут блоками — ​по пять подряд, еще и утро-вечер, показы на двух сценах. Если кто-то чудом оказался свободен, то останется дома, чтобы посвятить редкий вечер родным. Раньше балеты не шли каждый день, их ждали, предвкушали. По-другому жизнь складывалась — ​все радовало, интересовало, манило.

культура: Как балет появился в Вашей жизни?
Кондратьева: История странная и связана с войной. Родилась я в семье физиков, папа входил в состав группы академика Абрама Иоффе, работал в Ленинградском политехническом институте. В самом начале войны семьи ученых эвакуировали в Казань — ​город, где открыли много госпиталей для раненых, их привозили со всех фронтов. Ученые жили дружно, мы близко общались с семьей академика Николая Семенова. Его жена Наталия Николаевна играла на рояле, она со мной еще в Питере занималась музыкой, их дочка Милочка пела, один из научных сотрудников хорошо читал стихи, я — ​танцевала. Такая у нас образовалась любительская бригада, и мы вчетвером ездили по больницам. Раненые принимали нас тепло, аплодировали подолгу. Для меня эти концерты были в радость. Я танцевала везде и всегда, даже носочки туфель становились дырявыми — ​ходила на пальцах.

культура: Где подсмотрели танец на пуантах?
Кондратьева: Этот вопрос занимает меня до сих пор: в театр меня не водили — ​слишком мала, балета никогда не видела, телевизора не было, танцам не училась. Их придумывала сама — ​наверное, с этим родилась. Мою страсть замечали все, а Наталия Николаевна стала инициатором поступления в балетное училище — ​сказала мужу, что меня надо отвезти в Москву.

культура: Почему в Москву и почему обратилась к своему супругу, а не к Вашим родителям?
Кондратьева: В 1943-м стало известно, что Политех из Ленинграда переводят в столицу. Николай Николаевич Семенов взялся за этот вояж потому, что у него имелось разрешение на въезд в Москву, город был закрыт. Оставили вещи в гостинице и сразу отправились на Пушечную улицу, в хореографическое училище. Директору Николаю Ивановичу Тарасову я понравилась, но занятия уже начались, вакантных мест не осталось. Он предложил зачислить меня кандидатом с гарантией поступления на следующий год.

культура: Пришлось уехать?
Кондратьева: Нет. Николай Николаевич встретился в гостинице с Агриппиной Яковлевной Вагановой — ​она приехала повидаться с сыном-фронтовиком, который поправлялся после ранения, и поселилась в номере этажом ниже. Они заочно знали друг друга: Семенов видел Ваганову на сцене, она — ​читала статьи знаменитого ученого. Она попросила меня пройтись, вытянуть подъем, сделать плие. Я оробела, потому что не понимала этих слов. Агриппина Яковлевна подбодрила: «Даже хорошо, что ничего не знаешь, — ​сразу начнешь учиться правильным основам». Вагановской рекомендации отказать не могли, ее слово звучало законом — ​и меня приняли.

Через пару лет я встретила Ваганову — ​она возглавляла экзаменационную комиссию в московской школе — ​и поблагодарила: «Спасибо, я стараюсь Вас не подвести. Вы меня не узнаете? Я Марина Кондратьева». Она удивилась: «Разве ты не Семенова?» Она не смогла скрыть разочарования — ​думала, что я полная тезка ее любимой и лучшей ученицы — ​Марины Семеновой. Сейчас эта история мне кажется знаком судьбы, предсказанием: Марина Тимофеевна стала моим педагогом на всю творческую жизнь.

культура: Свою знаменитую Жизель Вы вместе готовили? Зрители плакали, когда Вы танцевали сцену сумасшествия, а критики сравнивали ваши невесомые прыжки с полетом Гагарина.
Кондратьева: «Жизель» — ​первый спектакль, который я учила под руководством Марины Тимофеевны. Мы показали результат главному балетмейстеру Леониду Михайловичу Лавровскому. По второму акту у него замечаний не оказалось, а о первом он захотел поговорить со мной наедине. Мы сели рядышком у рояля, и он начал вспоминать: «Блокадный Ленинград. Иду по улице, навстречу — ​хорошая знакомая, с ее семьей мы дружили. Я поздоровался, она — ​не ответила, не повернула головы, прошла мимо, будто сквозь меня, ничего не видя перед собой. Позже я узнал, что она шла от своего дома, в который попала бомба и где находились ее муж и сын. Хочу, чтобы в сцене сумасшествия ты помнила о состоянии невменяемости, о моменте, когда связь с жизнью уже разорвана». Рассказчик он был удивительный, я слушала и плакала. Впечатление от страшного эпизода чужой судьбы, которую я приняла близко к сердцу и почувствовала всей душой, легло в основу моего видения этой сцены. Обманутая Жизель двигается отрешенно, не видя ничего вокруг, она уже погружена в иной мир. Это оказалось непохоже на то, что делали многие, стараясь изображать каких-то безумных, неистовых, душевнобольных.

культура: Своим ученицам Вы повторяете эту историю?
Кондратьева: Да, и она помогает им понять состояние Жизели, избегать эффектных вывихов в сторону ненормальности, спектакль получается жизненным, естественным. Мне даже смешно бывает, когда балерины начинают дергаться, заламывать руки, наворачивать страсти. Очень хорошо и точно делала эту сцену Ниночка Капцова. Неповторимая Жизель — ​Наташа Осипова. Правда, поначалу она все равно вставляла какой-то прыжок, потом — ​перестала. У нее спектакль был замечательный.

культура: Вы не сразу попали к Семеновой, ведь она начала преподавать позже Вашего появления в труппе?
Кондратьева: Первые два года я работала с Тамарой Петровной Никитиной, и она мне очень много дала. У нее занималось немало учениц, и мне казалось, что все мы одинаково танцуем, хотелось чего-то нового. Нина Тимофеева, моя близкая подруга, пришла в труппу немножко позднее и попала в семеновский класс. Нина тогда была единственной, кто приехал из Питера сразу после школы, и ленинградка Галина Сергеевна Уланова взяла ее к себе в артистическую уборную, а находчивая Нина попросила за меня. Так мы и прожили всю жизнь за одним гримерным столом. Взмокшая Нина, встречая меня после класса, удивлялась: «Почему ты не потеешь?» и уговаривала перейти к Семеновой. Я предупредила Никитину и спросила разрешения Марины Тимофеевны заниматься в ее «молодежном» классе, она вела еще один — ​для солистов. Пришла попробовать и осталась навсегда.

Семеновские уроки — ​трудные, совсем непохожие на привычные экзерсисы. Если кто-то из нас неправильно выполнял ее требования, она строго произносила: «Придешь ко мне в понедельник (это был выходной) домой». В одной из комнат стоял станок, хозяйка садилась вплотную к занимавшемуся. Возвращалась я с этих домашних занятий усталая и вымотанная, потому что она заставляла работать с полной отдачей, и мои старания, по-моему, превосходили возможности.

культура: Какие роли любили больше остальных?
Кондратьева: Джульетту в спектакле Лавровского очень любила. «Спящую красавицу» танцевала с удовольствием, в моем репертуаре оказались три редакции. Сначала — ​интересная постановка Асафа Мессерера и Михаила Габовича. В «белой» «Спящей» Григоровича мне очень нравилась хореография, кстати, Аврору исполняли только две солистки — ​Майя Плисецкая и я. Потом у меня появилась новая версия Юрия Николаевича — ​та, которая сейчас в афише Большого. Знаете, как получается? Спектакль, который ты готовишь, кажется в тот момент желанным и дорогим. По прошествии времени, в конце концов, выясняется, что самый близкий и родной — ​«Жизель».

культура: С  Майей Плисецкой у Вас еще одна общая роль — ​Анна Каренина.
Кондратьева: Анна — ​моя лебединая песня, одна из самых последних и любимых ролей, напоследок я выдала все страсти, что немного скрывала раньше. Наш с Майей репертуар действительно пересекался, и мне это удивительно, мы — ​совершенно разные, не похожие друг на друга ни по каким параметрам. Мы были Фригиями в «Спартаке» Леонида Якобсона, в его же «Шурале» танцевали девушку-птицу Сюимбике, потом — ​«Спящая» и «Каренина». Непонятно, но так сложилось.

культура: Кто сейчас Ваши ученицы?
Кондратьева: Рита Шрайнер, очень интересная балерина, за ней стоит следить. Она — ​молодец, сделала огромные успехи, мы подготовили несколько спектаклей, среди них «Дон Кихот», «Коппелия», «Щелкунчик», «Кармен-сюита». Танцует Рита чисто, аккуратно и очень профессионально. Я благодарна Махару Хасановичу (М. Х. Вазиев — ​руководитель балетной труппы. — «Культура») за то, что он одобрительно отнесся к нашей работе и «вытащил» Риту из кордебалета в солистки.

Юля Степанова пришла ко мне от Люды Семеняки. Она просто спросила, можно ли со мной работать, о причинах перехода я не спрашивала. Первый спектакль, который мы репетировали, — «Баядерка», она его уже танцевала. Я ей советовала не столько по профессии — ​пятки выверни, на бедре не сиди, — ​а по образу, роли, манерам. Рада, что получился хороший спектакль. Сейчас приступили к Эгине. Когда искала кассеты, чтобы показать Юле, то неожиданно для себя нашла запись двадцатилетней давности с Машей Быловой и Сашей Ветровым. Вспомнила, что тогда у меня возникло ощущение, будто весь балет исполнила сама. Я действительно выучила всю роль — ​репетиции с Машей стали серьезной работой, которую Юрий Григорович мне доверил как педагогу.

Думаю, Юля будет хорошей Эгиной, она точно почувствовала образ и работает с безумным желанием. Почему-то ей сначала доверили Фригию. Я пошла к Махару Хасановичу: «Она, может, в душе и Фригия, но внешне и по темпераменту — ​Эгина, да еще какая!» Он присмотрелся и согласился — ​Юлю уже и в афишу поставили. Еще у меня репетирует Ана Туразашвили и девочки из кордебалета — ​с ними готовим разные вариации.

культура: Почему ничего не говорите о своей гордости — ​удивительной Ольге Смирновой?
Кондратьева: Оля сейчас работает с Марией Аллаш. Пока Оли у меня нет, не знаю, как дальше будет.

культура: Переход от педагога к педагогу — ​нормальная штатная позиция? По-моему, раньше такие ситуации свидетельствовали о конфликте и были скорее исключением, чем правилом.
Кондратьева: У нас постоянное брожение. Даша Хохлова несколько лет назад ушла от Людмилы Семеняки, сейчас вернулась к ней. Раньше подобное было сложно осуществить. Худрук назначал педагогов. Приходит артист в труппу, и ему определяют наставника и класс, где он будет заниматься. Этот закон стал постепенно размываться, сами артисты начали решать, с кем им репетировать, а сейчас и вовсе постоянные переходы и чехарда.

Мне иногда сетуют на излишнюю мягкость, я всегда общаюсь со своими девочками спокойно. Меня даже немножко злит, когда педагог кричит на репетиции или унижает ученика. Я призываю артистов подумать вместе, мы смотрим записи, я показываю примеры разных трактовок и доверяю их выбору. То есть мы работаем сообща, и не только над правильностью текста — ​понятно, что это требование нашей профессии, а над тем, чтобы красотой отличались позы, положения корпуса, движения рук, и, конечно, над смыслом — ​зачем ты вышла на сцену и что хочешь сказать.

культура: Оставленные педагоги обижаются на артистов и нового наставника?
Кондратьева: Стараются не обижаться. У меня уже возраст такой, что я ни на кого зла не держу и ни с кем не ссорюсь. Если человек не хочет со мной работать — ​что же делать? Неприятно, конечно, что Оля ушла, но появилась Юля, и я поняла, как много я еще могу дать. Поймите, переход ученика не значит, что один педагог хорош, другой — ​не очень. У каждого, кто прошел длинный путь в профессии, свое видение и свои взгляды. Бывает, что это начинает не совпадать с взрослеющей балериной, и она перестает понимать педагога. Результативен и интересен только тот процесс, в котором участвуют люди, настроенные на одну волну, когда младшие хотят впитать опыт старших.

культура: Вы меня расстроили — ​думала, что Оля такая преданная, из каких-то прежних времен, когда гордились своим педагогом и первым делом говорили о нем, а потом уж о себе.
Кондратьева: Я тоже так думала. С  Олей связаны семь лет ежедневной работы, я ей отдала всю душу, мне очень хотелось, чтобы она стала балериной, она этого положения заслуживала — ​такая способная и необыкновенно красивая. На днях видела последний акт Олиной «Баядерки». Она очень хорошо станцевала — ​все помнит, что я ей говорила. Мы были очень близки, встречались не только в театре, на дачу ездили, много разговаривали о личном. Видимо, этого не нужно было.

культура: Почему отмечаете свой юбилей «Дон Кихотом» — ​спектаклем, который Вы не танцевали?
Кондратьева: Китри — ​не моя партия, но сейчас собрались такие ученицы, которые могут исполнить по одному акту «Дон Кихота». Рита великолепна в первом — ​танцует на огромном прыжке, смело, уверенно. Во втором появится Оля Смирнова, а Повелительницей дриад станет Юля Степанова. Олю я не просила — ​она сама подошла к руководителю труппы. В партии Уличной танцовщицы выйдет Ана Туразашвили. На третий акт приедет моя Китри — ​Наташа Осипова.

культура: Наташин приезд на Ваш праздник меня как раз не удивляет — ​она всегда вспоминает Вас с такой нежностью и благодарностью.
Кондратьева: С  Наташей мы дружили, она мне доверяла, понимала с полуслова, чувствовала меня. Девочка она невероятно способная, и не только потому, что у нее уникальный прыжок и редкое вращение, она — ​индивидуальность, с особым внутренним миром. На сцене — ​невероятная энергия и буйный темперамент. В жизни Наташа — ​девочка добрая, отзывчивая, ранимая.

Когда-то на выпускном я видела ее только в Адажио Авроры с четырьмя кавалерами, и, что ж скрывать, меня не впечатлило. Потом она пришла ко мне в класс и скромно встала на боковой станок. Посмотрела на нее и поняла, что работы будет много, но тогда не знала, что это принесет мне столько удовольствия. Мы делали с Наташей много спектаклей — ​«Дочь фараона» и «Баядерку», «Жизель» и «Сильфиду», «Корсара», «Пламя Парижа» и, конечно, «Дон Кихота», после которого утренние лондонские газеты написали огромными буквами: «Родилась балерина».

Меня страшно раздражало, что все подчеркивали ее недостатки — ​ей, конечно, мешало спортивное прошлое, но девочка делала уникальные успехи, шла вверх от спектакля к спектаклю: позы, арабески, аттитюды — ​все красиво.

культура: Для Вас это важно?
Кондратьева: Люблю, чтобы на сцене жила красота. Марину Тимофеевну я называла скульптором. Она подойдет, нажмет на лопатку пальцем и скажет: «Вот так нужно стоять». Смотрю в зеркало — ​действительно, совершенно другое положение — ​прекрасное. Так скульптор срезает лишний слой, а Семенова шлифовала наши позы касанием руки. Также я старалась работать с Наташкой — ​она тоже ценила красоту и схватывала все замечания с легкостью. Сейчас уже никто не скажет, что у нее есть недостатки.

культура: Вы пришли в театр, когда им руководил Леонид Лавровский, который всегда поддерживал молодых. Сейчас балетную юность активно продвигает Махар Вазиев. В этом смысле времена похожи?
Кондратьева: Нет, не похожи, они разные, но Махар Хасанович относится к молодежи так же, как Леонид Михайлович, это безусловно. Лавровский продвигал нас, мы не сидели без дела и не боролись за роли — ​нам их давали. Вазиев следит за молодыми: бывает на репетициях, смотрит все спектакли. Он каждому солисту или девочке из кордебалета обязательно сделает замечание, если они его заслуживают. Нисколько не обижаюсь, когда он приходит ко мне в репзал, мне эти встречи нравятся. Понимаете, я вчера отметила ошибку, ученица слегка поправила — ​сделала мне приятно, но не исправила окончательно. Но когда он скажет то же самое, то результат появляется сразу.

культура: Его любят?
Кондратьева: По-моему, да. И слушают. Сейчас хорошее время для балета и для молодежи — ​они много танцуют. Берут в труппу очень способных, еще недавно в театр попадали не только по таланту. Похоже, те времена закончились.

культура: Пять лет назад Вы рассказывали нашим читателям о своих встречах с Верой Каралли — ​балериной и звездой немого кино, которая находилась в Юсуповском дворце в ночь убийства Распутина, и передавали восторженные слова Лоуренса Оливье в Ваш адрес. Что еще хранит память?
Кондратьева: Недавно перечитала письмо Веры Пашенной, которую я пригласила на спектакль со словами: «Буду с нетерпением ждать ваших замечаний, потому что Вы — ​большая драматическая актриса, а у нас, балетных, основное внимание сосредоточено на правильности классического танца». После спектакля она написала: «Я поняла, что отстала, не я — ​тебя, а ты — ​меня должна учить актерскому мастерству».

культура: Традиции Большого театра живы?
Кондратьева: Они столь давние, что не могут исчезнуть. Большой не похож ни на какую другую классическую труппу мира. Мы — ​более раскрепощенные, открытые. Я девчонкой пришла в театр и уже знала, что роль требует духовного наполнения, что внутреннее содержание должно дышать чувствами. Техника выросла, а внимание к образу осталось прежним…

Фото на анонсе: Артем Геодакян/ТАСС