Елена ФЕДОРЕНКО

19.10.2017

Международный фестиваль современного танца DanceInversion показал стартовую серию спектаклей.

Смотр — представительный, престижный, успешный — отыграл свой первый тайм. Спектакли горячо встречены публикой: к старейшему форуму внимание повышенное, каждый показ становится событием. Фестиваль не преследует цель представить законченный портрет современного танца, но предлагает знакомство с новейшими исканиями хореографов, сочиняющих в разных техниках, в разных странах и на разных континентах. Складывается занимательный пазл мирового contemporary.

Заметно, что сегодня «современщики» находятся в замешательстве, бессменный худрук DanceInversion Ирина Черномурова в интервью «Культуре» выразилась деликатнее, охарактеризовав процесс как «усталость идей». Поблуждав по непроторенным дорожкам, хореографы перестали множить художественные капризы и умозрительные эксперименты, поумерили страсть к парадоксальному эпатажу и маргинальному самовыражению. И обратились к живой природе театра с обязательной реакцией на жизнь сегодняшнюю.

Компания с Кубы представила непохожие друг на друга мини-спектакли, плод фантазий трех хореографов: экспрессивный и задиристый «Кристалл», лирическую элегию «Кубинского танго» и «Этнородину» — радостную и оптимистичную. Коллективу почти шесть десятилетий, и однажды, лет тридцать назад, он навещал Россию, хотя память этот приезд не сохранила. Артисты Острова свободы, молодые и азартные, отлично освоили высокий уровень европейского contemporary, что вполне могло закрепить за ними репутацию среднестатистической труппы, не претендующей на индивидуальный почерк. К счастью, несмотря на желание уйти от экзотики, столь любимой туристами, танцовщики невольно расцветили свое искусство ароматами знойной Гаваны, здоровой верой в будущее и яростной чувственностью. Танцевать с такой отчаянной природной естественностью и бравурной самоотдачей (лихость прорывается и в самых нежных фрагментах) Европа уже разучилась.

Ей ближе психологические обертоны и ностальгические рифмы, которые подсвечиваются сиюминутными страстями настоящего. Потому, вероятно, и потревожили память Мариуса Петипа и тени его великих балетов, откуда, как русская литература из гоголевской «Шинели», вышла вся мировая танцевальная культура. Балет Монте-Карло и его руководитель, любимый в России Жан-Кристоф Майо, показали двухчасовую «Красавицу». Она бесконечно далека от гармонии образцовой «Спящей красавицы» — и по музыке, и по смыслам. Вообще, работа Майо с первоисточниками — тема отдельная. Музыку Чайковского хореограф перелицевал, изъяв из клавира многие номера (под нож пошли, например, вариации фей и героев сказок), зато добавил к благозвучной симфонии трагическую безнадежность увертюры «Ромео и Джульетта». Придумал свою историю и сообщил доверчивым почитателям, что приблизил фабулу к оригиналу Шарля Перро, чью сказку детям не читают и правильно делают. Там людоедка намеревается съесть не только саму красавицу, но и ее детей. Правда, сердобольный повар готовит соус, с помощью которого обманывает чревоугодницу, и та, введенная в заблуждение искусным кашеваром, принимает ягненка за вожделенную «человечину». Хореограф лукавит. Его сюжет не ближе к первоисточнику, чем балет Петипа. У героини нет детей, и каннибализм никому не угрожает. Да и сказки, сочиняемые Майо, никого не должны пугать. Публику здесь ублажают неземной красотой, понятной историей и узнаваемыми современными аллюзиями.

И все-таки талантливый Майо проводит две темы, близкие эстетике Петипа: контраст двоемирия и спасительные сны. В мрачной диахромной реальности заточен Принц, недолюбленный и закомплексованный, со злобной матерью Карабос и затюканным забитым отцом. Зато мир Красавицы — многоцветный и неунывающий, сама наследница — долгожданна и обожаема. Снов же — множество: век почивает Красавица, Принц видит миражи через сверкающий шар, подаренный феей, а в прологе — он же, впечатлительный юноша, листает книгу и проваливается в объятия Морфея. То есть весь спектакль — это сновидения Принца.

За модный поворот отвечают легкие намеки на фрейдистские теории о роли опыта детства, например, жесткий контроль и безоговорочная ласка равно выдают воспитательный брак. Современность отражена мыслью о том, что женщина XXI века сильнее мужчины. Красавица здесь расправляется со свирепой свекровью, сама решает свою судьбу, жадно целуя избранника. Пронзительное чувственное адажио, исполняемое героями, чьи уста не размыкаются (привет Анжелену Прельжокажу) — самый чарующий фрагмент постановки. Не прерывая поцелуя, пара принимает замысловатые позы, исполняет сложные поддержки, невесомые скольжения. Время теряет привычное исчисление, и за неполные три минуты темнокожий мечтатель Алексиса Оливейры и решительная барышня Лисы Хамалайнен проводят своих героев от застенчивой робости к бесстрашию открытых чувств.

Ирландское «Лебединое озеро» труппы Teac Damsa — зрелище тоже театральное, но совсем в ином, сумрачном свете. Родственны и темы: постановщик Майкл Киган-Долан, как и Майо, опирается на психоанализ, исследуя ранние душевные травмы с сопутствующим им ощущением сиротства и одиночества в мире людей. Здесь не звучит музыка Чайковского, а сюжет наследует древней национальной легенде о девушках-оборотнях — хранительницах тайн, оберегаемых от окружающих.

Зрители, едва войдя в зал, видят на сцене, как дебелый мужчина в застиранных трусах и с веревкой на шее пускает слюни, высовывает язык, произносит нечто нечленораздельное и ходит кругами — то ли олигофрен, то ли козел в огороде. Скоро его приоденут, и он поведет рассказ о старухе с седыми патлами, решившей оставить свой старый дом и построить рядом новый; о ее 36-летнем сыне Джимми, отчаявшемся перенести расставание с родовым гнездом и страдающем от потери отца. Ужасы рассеиваются только во снах, а с пробуждением Джимми отправляется на озеро, где и встречает заколдованных птиц. Четыре из них — сестры, старшую обесчестил священник. О насилии девушки решили не молчать, вот и потеряли дар речи. Это мультижанровое действо, сцепленное разными фабулами, включает драматическую игру, пение (ансамбль с чувством исполняет фольклорную музыку в стиле джиг и рил) и танец — отнюдь не главный, но очень важный в структуре спектакля. Он возникает в моменты эмоциональных кульминаций, когда слова теряют силу, и в каком-то первобытном виде без привычно блестящего синхрона Riverdance. Нелепая пляска невест — старуха-мать мечтает увидеть сына женатым; трогательно и хромоного кружатся оказавшиеся на суше лебеди из древнего мифа. Заключительные сцены завязаны на политике: из-за некоего депутата, собирающего дополнительные голоса, забытый и забитый Джимми получает пулю. За уши привязанный социальный мотив, впрочем, не портит впечатления от целого. «Мы сплели разные сюжеты в единый национальный миф и поделились с вами нашим прошлым и настоящим, а впереди — только радости, давайте в них верить», — словно говорят артисты, танцуя и разбрасывая вокруг себя пушистые перья. Давние предания оказываются весьма актуальными.