Борис Межуев, философ: «Чувство влюбленности в Европу не дает нам заниматься ничем другим»

Дмитрий БЕРЕЗНИЙ

27.06.2022

Борис Межуев, философ: «Чувство влюбленности в Европу не дает нам заниматься ничем другим»

Материал опубликован в №4 печатной версии газеты «Культура» от 28 апреля 2022 года в рамках темы номера «Россия и Запад: чем мы отличаемся и почему нам не суждено быть вместе?».

Почему перестройка, которая была направлена на интеграцию СССР в западный мир, провалилась? И для чего современной России нужна философия цивилизационного равнодушия? Об этом «Культура» поговорила c Борисом Межуевым, известным философом, доцентом кафедры истории русской философии философского факультета МГУ.

— Перестройка — это последняя точка, когда Россия на новых основаниях попыталась интегрироваться в западный мир. Почему у советского руководства не получилось перестроить основания СССР так, чтобы интеграция в западный мир не привела к распаду Союза?

— Одна из ошибок — чисто психологическая. Чувствовалась полная неготовность власти применить силу. Была попытка балансирования между крайностями, в результате чего в самой столице возникла опаснейшая ситуация двоевластия. А любая форма двоевластия в России — всегда очаг нестабильности. Вспомните двоевластие императора и Государственной думы перед революцией или же двоевластие Верховного совета и президента в 1993 году. Это всегда решается конфликтом, чаще всего вооруженным.

Я до сих пор не могу понять, почему Горбачев допустил такое двоевластие, почему не пожелал поставить во главе РСФСР стопроцентно лояльного себе человека. Судя по мемуарам Н.И. Рыжкова и Е.К. Лигачева, он обладал возможностью это сделать. Третья ошибка — идеологическая. Не учли, скажем так, цивилизационного фактора, фактора цивилизационной разнородности Запада и России.

— А что это за фактор?

— Запад представляет собой некоторую системную целостность, которая сформировалась уже давно, но при этом пережила и определенную реконфигурацию. В частности, Запад смог включить в себя Японию. Он смог интегрировать в себя Германию, хотя это было непросто. И, главное, он смог подчиниться доминированию со стороны Соединенных Штатов Америки, что тоже было далеко не предопределено. Однако он не смог вместить в себя Турцию, Индию и Россию, страны, претендовавшие на имперское наследие.

Был определенный шанс на раскол США и Западной Европы, симптомом чего стал так называемый правый популизм. Думаю, что на сегодня этот раскол преодолен и в немалой степени за счет России. Так вот, перестройка, конечно, была нацелена на интеграцию СССР в западный мир в рамках проекта общеевропейского дома. Тут тоже не все было в порядке с геополитической последовательностью, потому что Горбачев начал с противодействия республиканским США с опорой на пацифистскую Европу, а закончил стремлением зацепиться за Вашингтон с целью сохранения костяка советской империи. С самого начала перестройки вот эта интеграционистская идея, неучет фактора цивилизационной разнородности Запада и России препятствовала реализации какой-либо рациональной стратегии либерализации системы.

— То есть интеграция России в западный мир обречена с самого начала, потому что слишком отдельная, инаковая цивилизация?

— Конечно, Россия по своим масштабам не могла влиться ни в Европу, ни в Запад в целом. Сейчас об этом довольно убедительно пишет Дмитрий Тренин. Интеграция России в западный мир сразу бы изменила всю его конфигурацию. Мы слишком неодинаково трактуем ценности, и поэтому как только мы начинаем слишком сильно сближаться, это сближение немедленно приводит к катастрофическим последствиям.

При этом я не думаю, что в этом была вина одного Горбачева — это ошибка, заблуждение всей тогдашней либеральной интеллигенции, поверившей в единое человечество и сохранившее эту веру в 1980-е годы, хотя уже 1970-е должны были ее поколебать. Я имею в виду парадоксальное сближение либеральных США и маоистского Китая, которое опровергло теоретически и фактически все гуманистические проекты в духе идей теории конвергенции.

СССР, как признает и Киссинджер, главный идеолог этого сближения, рассчитывал на поддержку США в конфликте с Мао. А США в конце концов выбрали Китай. Они сделали ставку в борьбе против СССР вначале на Мао, потом на Пол Пота, и в конце концов — на мусульманский джихадизм. И, несмотря на все это, в СССР продолжали верить в то, что избавившаяся от радикального коммунизма страна будет встречена с объятиями в том мире, который только что пошел на стратегическое сближение с самыми тоталитарными режимами Евразии.

Боюсь, что сегодня те, кто рассчитывает на перестройку-3, также надеются на возможность сближения с Западом после отказа от нынешнего курса. Я уже предвижу все последствия очередного облома.

Что же касается Михаила Сергеевича, то, мне кажется, он, как и многие другие в его время, верили в мудрость российской интеллигенции. Горбачев говорил, что он воспитывался на пьесах Александра Гельмана, а сюжет многих из них был примерно таков: в бюрократическую структуру приходит интеллигент с прогрессивными идеями, с глубоким неприятием нравов бюрократии, с искренним отношением к делу и начинает всех этих негодяев и жуликов учить, как надо управлять. И вот сам Горбачев, видимо, считал себя таким интеллигентом, который покажет «чинушам», как надо управлять государством.

Проблема в том, что Горбачев, по сути, решил опереться на слой людей не то чтобы антипатриотических, но с явно ослабленным государственным мышлением. Людей, которые не понимали, что у страны должны быть оборонные интересы, и эти интересы никогда не совпадут с интересами Запада, что слово «геополитика» — это не ругательство, а необходимое обозначение пределов собственной внешнеполитической активности. Это были люди со слишком оптимистическим, чрезмерно розовым взглядом на реальность. Но в том-то и дело, что нужен был центризм, способный прочертить среднюю линию между экспансией и капитуляцией. В тот момент таких людей не нашлось, откровенно говоря, я не вижу их в большом количестве и сейчас.

— Кажется, сегодня мы вновь оказались перед тем же водоразделом, что и тридцать лет назад. На ваш взгляд, ждет ли нас перестройка «наоборот»? И какой урок нам следует почерпнуть из проваленной интеграции в западный мир?

— Я убежден, что перестройка в той или иной форме повторится, это неизбежно. Вопрос в том, будет ли она походить на первую перестройку или будет проведена работа над ошибками. Будет ли сформулирована внятная геополитическая доктрина, осторожная и вместе с тем жесткая. Окажутся ли снова силовые структуры, и в частности вооруженные силы, париями этой очередной перестройки, и будут приоритеты очередного «большого хапка» сдержаны определенной консервативной идеологией. Возобладает ли понимание, что любая либерализация не должна мыслиться как пароль на вход в евроатлантический клуб элит и что, с другой стороны, если двери в этот клуб закрыты, необязательно обращаться к реактивному тоталитаризму в духе фантазий о Пятой империи или Крепости Россия. Но кто сможет внятно сформулировать и донести эти идеи большинству, которое часто предпочитает простые ответы на сложные вопросы?

— А какое отношение нам необходимо в таком случае выработать к Западу?

— Нам нужно стать проповедниками философии цивилизационного равнодушия к его судьбе. Сейчас вместо равнодушия мы переживаем стадию разочарованной, фрустрированной любви. Мы очень переживаем, что нас где-то не любят, что где-то запрещают Чайковского, где-то перестают читать Достоевского, где-то оскорбляют те или иные памятники и так далее, список очень большой. Разумеется, это свидетельствует о нашем желании влиться в западную историю и нашей невозможности это сделать. Фрустрация ожиданий рождает ответную агрессию.

Нам следует освободиться от блоковской «любви к Европе, которая жжет и губит». На самом деле, это чувство влюбленности в Европу не дает нам ничем другим заниматься. Все, что мы делаем, так или иначе ориентировано либо на вражду с Европой, либо на дружеские объятия с ней. Ни одно наше геокультурное действие не подчинено внутренней логике — все ориентировано на взаимодействие с Западом, либо конфликтное, либо комплиментарное. Но если в двух словах, то кризис и перестройки, и постперестройки был обусловлен именно этим обстоятельством.

Надеюсь, когда мы примем этот цивилизационный барьер как реальность, мы сможем выстроить с той же Европой сугубо прагматические отношения, без всякого стремления что-то там поменять в «коллективном Западе». И сам «коллективный Запад» в духе заветов Хантингтона поймет свою уникальность, но не универсальность. Впрочем, в каком-то смысле он уже приходит к этому пониманию, хотя и боится выразить это открыто.

Так и мы, когда наступит время новой неизбежной «перестройки», должны будем исходить из того, что мы делаем ее исключительно для себя, без надежды куда-то вписаться и интегрироваться. Мы же не думаем мучительно о том, как бы нам интегрироваться с Индией, нас как-то не волнует, как эта страна живет, хотя наши отношения с ней если не прекрасны, то вполне нормальны. Так что практика показывает, что чем меньше мы хотим куда-то интегрироваться, тем лучше у нас складываются отношения.

Фотографии: Владимир Трефилов и Нина Зотина / РИА Новости.