Светлана НАБОРЩИКОВА

26.03.2015

Сочинения Венички Ерофеева лучше всего употреблять без обработки. В первозданном виде. То есть читать, читать и читать. До тех пор, пока бесконечный поток сознания не затопит по самое не могу. 

Отдельные эстеты советуют лакировать процесс каким-либо из упоминаемых в оригинале напитков — так, мол, слияние с героем происходит гармоничнее. Но это, конечно, на любителя. Проникнуться мастерством литературной буффонады и разнообразием аллюзий можно и на трезвую голову.

В случае театральной постановки гармонии достигнуть труднее. И дело не в том, что цены на спиртное в ленкомовских буфетах кусаются, а нести с собой вроде как неудобно. И не в том, что авторы инсценировки упустили что-то важное. Просто спектакль — вещь структурированная. Предполагает диалоги, монологи, декорации, персонажей в костюмах. И оркестру надо поиграть, тем более что в «Ленкоме» он очень приличный. 

Словом, поток сознания хорош для книжки. На сцене все должно быть упорядоченно. Железная конструкция содрогается и грохочет — это электричка. Стеклянные хайтековские конструкции — скамейки. Деревянная кроватка символизирует отпрыска Венички в младенчестве. Забавный карапуз лет пяти — тот же сын, но повзрослевший. Блондинка в черных чулках, стриптизирующая в опасном приближении к залу, — мифическая Афродита. Блондинка в кедах — «непрерывная» земная Зина. Разномастные персонажи, рассуждающие «про жизнь», — попутчики героя. А вот и он в исполнении актера Игоря Миркурбанова. Вполне респектабельный господин средних лет. Чисто выбрит, хорошо одет, в походке тверд. Рассуждает здраво, смотрит трезво, рукопожатие, надо полагать, крепкое. И это тот, кто с легкостью необыкновенной переходит от Канта к арфистке Дуловой, от Мусоргского к Марксу, от Гоголя к Моше Даяну, от Ильича к орехам, от ангелов к дамочкам легкого поведения? Не верю.

То, что от эфемерной зыбкости первоисточника и следа не остается, — результат ожидаемый. Специфика сцены. Желание найти в повествовании о шестидесятых нечто, созвучное сегодняшнему дню («квинтэссенцию некоторых сторон русской жизни», как деликатно выражается Марк Захаров), тоже предсказуемо. Вот только актуальны ли нынче эти стороны? 

Душераздирающий рефрен: «О, гнуснейшее, позорнейшее время в жизни моего народа — время от закрытия магазинов до рассвета!» — уже не вызывает сочувственного отклика, поскольку пауза сократилась, и спиртное можно купить до 23.00. И заявление, что «гомосексуализм в нашей стране изжит хоть и окончательно, но не целиком», тоже не соответствует действительности. И рецептура коктейлей, которой зачитывалась пьющая публика, из постановки практически изъята. Компоненты, подчеркивает Веничка, не заменяются эквивалентами. А пойди-ка сейчас найди парфюм «Белая сирень» или средство «Свежесть». Зато водки всех ценовых категорий хоть залейся. В общем, жить стало лучше, жить стало веселее. А уж насколько вежливее стала наша жизнь после принятия «закона о мате», и говорить не приходится. 

Раньше «народные грубости» Венички воспринимались как само собой разумеющиеся, а сейчас обсценная лексика на сцене — вроде бы акт художественного мужества. Ангелы-хранители в балетных тюниках трясут крылышками: «Что с тобой, Веничка? Кто она, эта б...?» Зал аплодирует и хохочет. И на каждое матерное слово реакция та же.

Что же вечно в прозе Ерофеева? Какой, так сказать, концепт разделят и старшие, и младшие поколения? Желание побороть тоску обыденной жизни. Радикально побороть. Не испугавшись белой горячки. К специфически «русским сторонам» это отношения не имеет. Ирландцы, например, перепивают нас не глядя. А вот Веничкин талант рассказчика от русской литературы неотделим.