Бой Давида с Голиафом, суд царя Соломона, грехопадение Давида и другие ветхозаветные истории стали материалом для спектакля «Самуил... Саул… Давид…», который режиссер и педагог Светлана Землякова поставила со студентами ГИТИСа. О постановке она рассказала в интервью «Культуре».

На этом спектакле ощущаешь себя ребенком, попавшим в театр впервые: настолько неожиданно видеть на сцене библейских царей и пророков. Ошеломляет соединение ветхозаветных текстов с современной музыкой и техникой движения. И совершенно невероятен финал: спектакль по Книгам Царств заканчивается фрагментами из Корана. А начинался «Самуил… Саул… Давид…» около года назад довольно обыденно: как экзаменационная работа по сценической речи студентов курса Олега Кудряшова.

— Светлана, как у вас возникла мысль взяться за такой материал?

— Тут две причины. Во-первых, у меня кризис репертуара. Я не могу понять, чем сейчас заниматься, чтобы это звучало. Чувствуется кризис смыслов. Я не могла найти в художественной литературе произведение, которое было бы для меня важным сегодня и которое способно передать всю сложность и непостижимость той реальности, которая вокруг и внутри нас, скажем так. Мой личный тупик. А во-вторых, это студенты. Круг проблем и тем, которые они поднимали, был довольно узкий, и мне хотелось спровоцировать их на крупные и важные размышления.

Идея обратиться к тексту Библии возникла неожиданно для меня самой, вдруг, от отчаяния, после долгих поисков. Именно Ветхий Завет, потом уже конкретнее — Книги Царств.

Как только мы выбрали текст Ветхого Завета для работы, а мы выбрали его еще на втором курсе, объявили пандемию, и студенты остались с этим материалом наедине. Дистанционно над этими текстами не очень получалось работать, и мы оставили работу на долгое время, возобновили ее в новом учебном году, когда вернулись в институт.

— Библейский текст сложен и для чтения, и для понимания. Как вы его разбирали?

— Это были бесконечные разговоры, которые начались с того, что кто-то заявил: «Я не верю в Бога!» Я говорю: «А при чем здесь вопрос твоей веры в Бога? Это не та территория, где тебя будут обращать. У меня нет такой цели, я не миссионер. Но существуют глобальные вопросы. Что есть жизнь? Что есть я в этой жизни? И пусты ли небеса? Они же не могут не стоять?» Было и так, что кто-то говорил: «Мы же такие молодые, к чему нам думать о смерти?» Приходилось отвечать, что ты не просто молодой человек, ты человек, который захотел стать художником, а все искусство — оно про смерть, про этот главный вопрос. В общем, разговоры были очень разные. Ветхий Завет жесткий и искусительный, и они часто по-детски возмущались тем, что казалось им несправедливым. «Как же так, Бог заставил Саула истребить народ, а потом его за это наказал…» Кто-то сказал: «А может быть, это сам Самуил придумал!» (пророка Самуила считают одним из авторов Первой книги Царств; он помазал на царство двух первых царей израильских — Саула и Давида. — «Культура»). Я говорю: «Может быть, но ответа на этот вопрос мы не имеем, он просто есть, и все». В общем, это как бы и о тайне, и о чуде, и о собственной покинутости, и о взаимоотношениях с Богом, и о многом другом. То есть это были долгие разговоры, иногда очень жаркие.

— Но отказаться от этой работы они не могли? Или кто-то отказался?

— Вопрос так не стоял. Пришла на спектакль наша выпускница и сказала: «У нас в театре нет актеров, которые выдержали бы такую работу даже физически. Такое разное существование в тексте, такие перепады». Я отвечаю: «Прелесть в том, что студент — человек зависимый, ему сказали делать, он делает. И часто ему даже в голову не приходит взбунтоваться». У нас не было таких моментов.

— В христианстве, да и в других религиях считается, что произнесение священных текстов само по себе меняет человека, даже если он не понимает их смысла. А что происходит, если человек пропускает такой текст через себя, становится Давидом или Соломоном?

— Самый непростой путь был у тех ребят, кто работал с Кораном. Мы даже не стали переводить это в какую-то театральную игру, потому что студенты, которые исповедуют ислам, очень настороженно отнеслись к этой затее. Они с Кораном знакомы, и у них реакция была такая: «Как, священный текст со сцены? Никогда!»

Они ходили к своим духовным наставникам, консультировались, получили разрешение. Наставники говорили: «Делайте в любом варианте, лишь бы звучало слово Аллаха». И вот они стали делать и воспринимали это как какую-то акцию. Они даже хотели на эту тему высказаться, я сдержала их буквально. Один мальчик рассказал, что, когда он в коридоре учил распев со словами из Корана, к нему подошел другой студент и сказал: «Ты знаешь, мне страшно, когда ты это поешь». То есть настолько уже сидит в подкорке у всех, что ислам связан с агрессией… Я сказала, что не нужно на эту тему объясняться, вопрос серьезный, и мы не сможем его здесь разрешить. Мы можем только приоткрыть дверцу в этот неведомый для нас мир, увидеть его красоту и поэзию. А дальше мы ни за что не можем отвечать и тем более говорить на такую важную тему.

— С представителями церкви вы не консультировались?

— Я не стала спрашивать их мнение сознательно. Надо, чтобы человек пришел и увидел, а само намерение может его, скорее, испугать. У меня была подобная история со спектаклем «Петр и Феврония», который идет в театре «Практика». Священники на него периодически приходили, и, посмотрев спектакль, они были очень довольны, но изначально чувствовалось напряжение.

— У вас были сомнения, когда вы решили соединить в одну композицию две великие книги?

— Да нет, сомнений не было, но для меня Коран тоже стал открытием, я его не знала и была поражена, увидев, что он основан на Ветхом и Новом Завете, это пересказ тех же самых сюжетов, только в другой трактовке.

— От вашего спектакля возникает магическое ощущение единства мира. Наш мир един, он тесный, маленький, размером с эту небольшую учебную сцену. Что будет со спектаклем дальше? В Москве о нем уже говорят, многие хотели бы его увидеть.

— Пока нам сложно решиться выпустить его на публику. Но думаем об этом, может быть, поработаем над ним еще и отважимся.

— Где он может идти? Это должна быть театральная сцена или какое-то другое пространство?

— Мне кажется, это должно быть в ГИТИСе. Здесь маленький зал, но в этом есть и смысл.

— Что вы как режиссер будете делать дальше? Мне кажется, не только для студентов, но и для вас такой спектакль — серьезный шаг и высокая планка. Куда пойдете дальше?

— Не знаю. Мне кажется, эта работа дает возможность по-другому взглянуть на то, что ты делаешь. Вот сейчас мы с ребятами начинаем выбирать современный материал, и он совершенно неожиданно раскрывается. Работа с библейским текстом открывает стереофонический слух, и в современной литературе ты начинаешь слышать то, чего не слышал раньше. Человек — всегда человек, он находится в центре вечных вопросов.