Валерия КУДРЯВЦЕВА

20.03.2014

После 16-летнего перерыва немецкий режиссер Петер Штайн снова ставит в России. На сей раз — оперу. Премьера вердиевской «Аиды» в Музыкальном театре имени Станиславского и Немировича-Данченко запланирована на апрель. О новой постановке и своем желании навсегда проститься с режиссурой Штайн рассказал корреспонденту «Культуры». 

культура: Кому принадлежит идея поставить в Москве «Аиду»?
Штайн: Театру. Сам я планировал сделать что-то совсем иное, однако постепенно влюбился в партитуру. Мое представление об «Аиде» было неверным, хотя я видел ее в двух или трех постановках. Теперь же я просто счастлив, что ставлю именно эту оперу, и именно в этом театре, где она прежде не шла. Ни оркестр, ни солисты не знают, какой должна быть «Аида». Мы вместе ищем наилучший вариант. Максимально близкий к оригиналу. 

культура: В 1998 году Вы поставили «Гамлета» с Евгением Мироновым в главной роли. Не хотелось посмотреть «Гамлета», которого сделал для Миронова Робер Лепаж?
Штайн: С недавних пор я стал подозрительно относиться к Лепажу. Его последние работы меня не интересуют, хотя мне очень нравилось то, что он делал лет двадцать назад. К тому же я очень занят. Помимо «Аиды» мне предстоит поставить «Бориса Годунова» в театре Et Cetera. Чтобы отобрать актеров, придется отсмотреть все спектакли.

культура: Отношения между Россией и Западом сейчас непростые. А Вы строите новые планы... 
Штайн: Мне очень хотелось вновь поработать в Москве. Я неравнодушен к русской культуре, хочу и буду здесь ставить. 

культура: Правда, что Ваш отец был очарован Россией и много о ней рассказывал?
Штайн: Когда Гитлер пришел к власти, мой отец, тогда еще очень молодой человек, стал директором фабрики. Будем говорить прямо: фактически он помогал нацистам готовиться к войне — производить детали для мотоциклов, машин, самолетов. Конец войны застал отца на территории Австрии, где он руководил примерно 80 русскими военнопленными. Он рассказывал, как это было: день окончания войны и он — в окружении теперь уже свободных русских. Ему было очень страшно — что они с ним сделают? Русские же пригласили его выпить за Победу. Они не причинили ему никакого вреда. Отец часто рассказывал эту историю, из которой понятно, почему у него было такое особое отношение к русским. 

культура: Любовью к России Вы обязаны отцу?
Штайн: Нет, контакт с Россией случился через искусство — через музыку, литературу — Достоевского, Толстого, Тургенева. Когда я пришел в театр — а это случилось после 30 лет, я начал изучать русскую драматургию. И когда мы решили в моем театре поставить «Дачников» Горького, я предложил актерам совершить путешествие в Россию, чтобы понять ее современные реалии. Шел 1974 год. Мы поехали как простые туристы. И это дало мне возможность увидеть реальную жизнь вашей страны.

культура: Сегодня разница с теми временами ощущается?
Штайн: На мой взгляд, жизнь у вас стала гораздо легче. По крайней мере, если у тебя есть деньги. Хотя иногда мне кажется, что у русских слишком много денег. Достаточно выглянуть на улицу — «Феррари» в Москве больше, чем во всей Италии. 

культура: Я имела в виду не материальные ценности...
Штайн: А какие? Русскую душу? Что вообще такое — душа?

культура: По-Вашему, вокруг русских слишком много мифов?
Штайн: Вот именно! Мир меняется, и русским придется меняться. Не думаю, что нужно как-то подталкивать эти изменения, все случится само собою. Лучше сосредоточиться на том, что стоит сохранить. Например, культурные ценности. Отбрасывать их крайне опасно. Мы должны защищать их от скорости, с которой меняется мир. Русские в этом смысле большие молодцы — достаточно посмотреть, сколько у вас театров. Большинство из них поддерживает государство или спонсоры. Подобная ситуация наблюдается еще только в Германии.

культура: Но из Германии Вы уехали много лет назад. Сказали, что их театр Вам наскучил. 
Штайн: Это неправда! Немцы сами меня вышвырнули! Хотя я всегда хотел покинуть Германию. Ребенок войны, я так и не смог до конца полюбить свою страну. В Германии сейчас в фаворе то, что называют режиссерским театром. Литература их больше не волнует, режиссеры подмяли ее под себя, используют только как материал. Думаю, это неверно. В задачу театра входит познакомить зрителя с пьесой, а не с тем, что о ней думает какой-то режиссер. Государство дает деньги на поддержание театральных традиций, а они ничего общего не имеют с тем, что ставится сегодня в Германии. 

культура: А что для Вас театр? Самовыражение? Миссия? Религия?
Штайн: В современном смысле театр — это язык. События на сцене должны соотноситься с людьми, затрагивать внутренние струны. Современный человек 80 процентов своего времени проводит перед экраном компьютера. Вроде бы пребывая на связи с миллионами людей, он чудовищно одинок. Театр же пытается передать жизненный опыт ограниченному числу зрителей, которые на несколько часов собрались вместе в тишине темного зала. Кстати, в театре человек гораздо свободнее, чем в кино. Он может выбрать, что именно хочет увидеть, может следить за одним актером или за другим. Каждый видит что-то свое. И только постепенно присутствующие приходят к одной и той же эмоции. В кино же все фиксировано, все задано режиссером. Сейчас вы должны видеть этот кадр, следом вот этот...  

культура: Поэтому Вы никогда не снимали кино? 
Штайн: Нет, причина несколько иная. Я не чувствую себя автором. Представьте: кто-то написал пьесу. Что делаю я? Протягиваю ему руку, помогая перенести сей шедевр на сцену. Понимаете? Это и есть моя работа. Я переводчик. У меня нет собственных идей. Я даже не уверен, что меня можно назвать художником. Для этого я недостаточно умен. Был бы умнее, занимался бы наукой.

культура: Вы следите за тем, как развивается современный театр?
Штайн: Сегодня театр играет не столь важную роль в культуре и обществе, как раньше. Его вытеснили кино, телевидение, интернет. Однако люди театра отчаянно стараются остаться на рынке, изобретают странные, а иногда и глупые вещи. И это грустно. Я не выношу вымученный театр. Режиссер кричит: «Я здесь, здесь я! Я ставлю, я придумал!» А что он придумал? Мне тут рассказали, что какой-то умник решил поставить вагнеровского «Тангейзера» на французском. Почему? Потому что Вагнер сочинил эту оперу, когда был в Париже. Как же надо хотеть выпендриться, чтобы родить такую идиотскую идею!

Театр должен быть органичным и живым. Поднимать сложнейшие проблемы, но оставаться ясным и прозрачным. Зритель должен понимать, что ему рассказывают, стать частью происходящего. А если у него постоянно возникает вопрос, что все это значит, ты уже проиграл.  

культура: Говорят, когда Мерил Стрип впервые оказалась в МХТ, то поцеловала краешек занавеса, желая соприкоснуться с театром своего кумира Станиславского. Для Вас Станиславский тоже ориентир? 
Штайн: Я перед ним преклоняюсь. Когда в первый раз вошел в созданный им театр, испытал огромный эмоциональный подъем. Станиславский заложил основы режиссуры, где главный аргумент — «я тебе не верю». Однако того, что сегодня называют системой Станиславского, не существует. Ее придумали его ассистенты. Станиславский просто пытался добиться того, чтобы актеру верили. Для этого он использовал самые разные методы, не переставая менять принципы работы. В итоге Станиславский вообще бросил драматический театр и ушел в оперу. И я его понимаю — музыкальный театр намного лучше организован.

культура: По-гречески Ваше имя означает «камень». Точно так же переводится с немецкого Ваша фамилия. Влияет ли это на характер?
Штайн: Не думаю. Скорее, я чересчур мягкий. Жесткость могу проявить только в работе. Не выношу, когда кто-то халтурит. Мне платят не за то, чтобы я терпел лень и профанацию. Ненавижу, когда слова расходятся с делом. Того же требую и от других. 

культура: Говорят, Ваше поместье в Италии процветает? Как Вам удается сочетать ипостаси режиссера и лендлорда?
Штайн: В своем поместье в Сан-Панкрацио произвожу оливковое масло — от тонны до двух в год, выращиваю пшеницу, ячмень, подсолнухи. К сожалению, моя занятость как режиссера (только в прошлом году я поставил шесть спектаклей) сильно вредит сельскохозяйственной деятельности. Ведь все нужно проверять, контролировать.

культура: Жизнь на земле дает Вам внутренний баланс?
Штайн: Не знаю, как насчет баланса, просто чувствую, что без этого уже не могу. Многие из местных жителей стали моими друзьями. В основном все они обычные люди: рабочие, строители, однако попадаются и довольно примечательные личности. К примеру, семена я покупаю у настоящего мафиози, ему же продаю урожай. Он пытается жульничать, у нас бывают настоящие битвы. Но в этом тоже есть удовольствие. С каждым годом этот кусок земли становится для меня все более важным. Думаю, скоро я оставлю театр и все время посвящу земле и хозяйству. Может быть, начну производить больше вина. Сейчас это сложно — требуется постоянное присутствие. В пять утра ты уже должен сыпать первые удобрения... 

культура: Представьте, что Вы встретили ребенка, и он спросил, кто Вы. Что ответите?
Штайн: Я расскажу ему все то же самое, что рассказал вам. Но не стану определять себя какими-то словами. Пусть это сделают другие люди. Я 76-летний дурак, вот так бы я мог ответить (смеется).