Евгения КРИВИЦКАЯ

16.02.2013

Звезды Латвийской национальной оперы выступили в Большом театре.

Гостей из Риги в российской столице знают неплохо: за последние десять лет театр приезжает в третий раз. Нынешние гастроли — обменные: Большой театр дважды представлял свои последние постановки на сцене Латвийской национальной оперы. За час до первого представления в Большом театре состоялось подписание официального договора о культурном сотрудничестве России и Латвии, и уже намечено, что ответный визит Большого состоится в 2014 году.

По словам директора Андрейса Жагарса, Латвийская опера сейчас переживает полосу расцвета. Улучшилась система государственного финансирования: Жагарс, чрезвычайно харизматичная личность, сумел внушить кабинету министров, что опера — бренд страны. Подтверждение тому — плеяда певцов, теперь востребованных во всем мире. И хотя их пока еще явно недостаточно, чтобы без приглашенных солистов исполнить масштабные полотна Вагнера, но на более камерные творения Чайковского и Доницетти хватает в самый раз. Гастроли открылись «Евгением Онегиным» — оперой, последнее время находящейся в эпицентре режиссерских экспериментов и критических дискуссий.

Это относительно недавняя продукция, спектакль поставлен в 2010 году, и стиль Жагарса в определенном смысле близок версии Дмитрия Чернякова, осуществленной четырьмя годами ранее. В сценическом прочтении оперы есть некий символический стержень. Это — кровать, превращающаяся то в праздничный стол, то в девичье ложе, то в ристалище для дуэлянтов… Под финал кровать раскалывается на девять кусков, словно льдины на Неве, и вокруг них происходит последнее, ключевое объяснение героев.

Как и в московском «Онегине», метаморфозам подверглись куплеты Трике — здесь их поют двое, эдакая парочка клоунов, толстый и тонкий, веселя публику фокусами и выстрелами петард. И, разумеется, переосмыслена сцена дуэли. Ленский погибает по неосторожности: выстрел раздается в момент, когда ладони противников вот-вот должны сомкнуться во вполне дружеском рукопожатии.

Впрочем, в постановке Жагарса все это выглядит менее эпатажно — то ли привычка (почти по Пушкину) нам уже помогает, то ли тот факт, что здесь многое вытянуто из самого текста оперы — не только литературного, но и музыкального. Понятна мотивация: сегодня отношения между людьми по накалу страстей — такие же, как в XIX веке, но антураж иной. Правда, хотя Татьяна и ходит с ноутбуком, но письмо пишет по старинке, пером, на бумаге и отправляет не по мейлу, а с посыльным.

Жагарс обыграл также образы сновидений, добавив толику мистики. Как известно, Чайковский исключил эпизод сна Татьяны из либретто. А вот в рижской постановке к героине, ожидающей ответа Онегина на письмо, во сне является медведь: его изображал обнаженный артист с муляжом медвежьей морды на голове, что вызвало особое оживление в зале. Симметрично перед шестой картиной мучают кошмары и Онегина: ему мерещатся похороны Ленского и его труп окровавленный. Этот сон резко контрастирует со следующей сценой — балом у Гремина, где проходит презентация книги его жены — писательницы Татьяны Лариной-Греминой.

В целом спектакль смотрится живо и интересно, а вот слушается по-разному. Неровно выступил оркестр Латвийской оперы под управлением Модестаса Питренаса. Дело в том, что объемы зала в Риге гораздо меньше основной сцены Большого театра, и оркестра часто «не хватало», да и с точностью интонации возникали проблемы.

Из солистов приятное впечатление оставили «второстепенные» персонажи. Ларина-старшая (Кристине Задовска) — по Жагарсу, отставная звезда оперетки, и ее компаньонка, няня Филиппьевна (Илона Багеле) — лихие энергичные бабенки, то и дело пускающиеся в пляс. Они своими сочными голосами легко составили конкуренцию Татьяне (Кристине Ополайс) и Ольге (Малгожата Панько), как-то тускловато звучавшим на исторической сцене Большого. Мужская пара вызвала также вопросы. Баритон Янис Апейнис только что отпел премьеру в Михайловском театре, где продемонстрировал намного более устойчивый вокал. А сладкоголосый чешский тенор Павел Чернох — единственный из всей команды не справился с русским языком, так что хитовые арии Ленского невольно вызывали улыбку.

Второе название в гастрольной афише — «Лючия ди Ламмермур» Доницетти, одна из последних рижских премьер (май, 2012 год). Ее показали на более компактной Новой сцене, где оркестр под управлением опытного Александра Вилюманиса уже не расходился с певцами и звучал гораздо ярче. В «Лючии» Жагарс размышляет о природе жестокости и патриархальном обществе, притесняющем личность женщины.

Режиссер перенес действие в Италию конца 1930-х годов, но внешний антураж эпохи военной диктатуры Муссолини с охранниками и живыми овчарками не мешает героям мучиться от любви и страдать. Сонора Вайце — темпераментная актриса, убедительно сыграла психологическую драму Лючии. Брат Генрих (Валдис Янсонс) принуждает ее выйти замуж, нарушив клятву верности тайному возлюбленному Эдгару (Мурат Карахан), врагу семьи. Бельканто и жестокость — вещи трудно совместимые, во всяком случае, первые два акта Вайце постоянно форсировала все верхушки, напрочь разбивая представления о пластике итальянского пения. Однако в знаменитой сцене сумасшествия у артистки в голосе вдруг появилась округлость фразы, нюансы, как будто запел совсем другой человек. Порхающим умопомрачительным фиоритурам Вайце вторила флейта. Их соревнование в нежности и виртуозности стало наградой терпеливой московской публике.