Елена ФЕДОРЕНКО

08.06.2016

В Студии театрального искусства появилась «Кира Георгиевна».

Сергей Женовач поставил спектакль нежный и сокровенный — по прозе Виктора Некрасова, автора «В окопах Сталинграда». Хедлайнеры актуальной режиссуры заточили бы смыслы происходящего на социальность и добавили бы публицистического пафоса. Благо материал позволяет: и биография самого Некрасова, совершившего вираж от крепких объятий советской власти до вынужденной эмиграции, и повесть «Кира Георгиевна». Но Женовач сторонится патетики и назидательности. 

Действие происходит в конце 1950-х, в оттепель (само время нещадно проэксплуатировано и уже обросло панцирем штампов). Герой по имени Вадим просидел в лагерях больше половины жизни, едва перевалившей за сорокалетие. Срок отбывал — по ошибке. Вернувшись, приходит к своей первой жене Киле (это детское прозвище из времен, когда звук «р» не поддавался, осталось у взрослой Киры Георгиевны). А у той — вполне успешная жизнь: Москва, пожилой муж, юный любовник Юрочка и работа скульптора, приносящая достаток и удовольствие. 

Герои пытаются вернуть безоглядное блаженство, едут в Киев, где было столько счастья на съемной мансарде и так весело — среди артистов и поэтов. Но, увы, в одну реку нельзя войти дважды. Правда чувств и переливы смыслов, психологическое прикосновение к текущей жизни, сомасштабной и нынешним зрителям, для режиссера важнее, чем сухая ревизия эпохи. Театр Женовача манят вечные истории, преодолевающие границы и поселяющиеся в любом месте и в любое время.

Мэтр виртуозно работает с литературой, где выписаны судьбы, что при всей своей внешней понятности преисполнены загадок, и ставит спектакль чеховского свойства — с одиночеством человека, с музыкой отношений, с мерцающими подтекстами меж произнесенных слов и брошенных взглядов, с пронзительным лиризмом и тонким юмором. Женовач не приводит живое и сложное к условному и просчитанному, не делит персонажей на положительных и отрицательных и никого не судит — понимает, жалеет, сочувствует, любит. 

Зрители словно входят в мастерскую скульптора, где центр занимает сколоченная из досок кровать, и рассаживаются в три ряда по ее периметру. Вокруг, у кирпичных стен, художник Александр Боровский расставляет детали ушедшего быта: тумбочку с выцветшими журналами за 1958 год и шуршащий радиоприемник, станки и обмотанные холстиной парковые скульптуры, портрет Хемингуэя, допотопный микроскоп, букет полевых цветов в банке. Тут и разворачиваются истории пяти человек.

Публика занимает места, а на кровати-сцене уже листает «Декоративное искусство» Кира Георгиевна. Протяни с первого ряда руку и дотронешься. Другие герои неузнанными «прячутся» среди зрителей, чтобы ко времени, легко проскользнув сквозь них, включиться в действие и вспомнить подробности своих запутанных жизней. 

Авторская речь писателя доверена персонажам, подчас они сами рассказывают о себе, и ни в одном монологе не чувствуется холодка литературной отстраненности. Нежась в кровати, Кира Георгиевна поведает нам, чем так хорош скульптор Антокольский и в чем сила обобщенных образов Праксителя, объяснит, за что ценит старого мужа и почему ее тянет к молодому натурщику Юрочке. Текст подается тихо, по-человечески, с точной интонацией внутреннего действия — будто ощущаешь запах весны и видишь лопнувшие почки деревьев на Никитском бульваре, бежишь по Крещатику, потоками ливня превращенному в бурную реку, вместе с Вадимом завтракаешь на тихой веранде закипевшей на сале глазуньей.  

Женовач — из тех режиссеров, что умеют срастаться с артистами. Все актерские работы хороши необыкновенно. Мария Шашлова, чья Киля едва разменяла пятый десяток, — высокая, ломкая, худенькая, с подвижными пальцами скульптора. В ней столько мягкого обаяния, что и в голову не приходит ее осуждать, например, за то, что не любит себе ни в чем отказывать. Эгоцентризм Кили кажется милым, а желание жить радостно и легко вызывает чуть ли не зависть. Тем пронзительнее звучит финал, когда оказывается, что за все надо платить, а «весело и хорошо будет нескоро». 

Сергей Качанов погружает своего героя — 63-летнего известного художника, мужа Кили, в печаль одиночества. Нежнейшая привязанность к жене, тоска по погибшему на фронте сыну, готовность к подведению итогов собирают «портрет» в рост — к щемящей сцене, когда он открывает Юрочке, как болит и отчего смятена душа. Не требует признаний и покаяний — давно знает о нем и Киле, хочет, чтобы выслушали. В Юрочке Андрея Назимова — парне добродушном и простоватом — тоже много намешано. Он тянет мать и сестренку, работает электриком, позирует Кире Георгиевне для скульптуры «Юность», не отказывает ей во взаимности и при этом сохраняет деликатность. 

Сложный образ — бывший муж Кили. Дмитрий Липинский представляет Вадима человеком крепкого генетического кода, лишенным чувства мести: уверен, что два десятилетия несвободы в сибирских лагерях пошли ему на пользу, хотя и оторвали от реальности. Там, далеко, у него был «хороший товарищ», врач Мария, у них общий сын Вовка, и нет никого важнее на белом свете. Полина Пушкарук вместе с режиссером видят в Марии существо кроткое и невзрачное, внутри которого прячется железное достоинство — поэтому Киля не может напрямую взглянуть в глаза соперницы. В каждом из персонажей эгоизм переплетается с заботой, глухота — с пониманием, жесткость — с наивностью, отчего и веришь им безоговорочно. Как в жизни.