Алексей КОЛЕНСКИЙ

29.03.2019

В кинотеатрах «Ван Гоги» Сергея Ливнева — ​история современного художника, протоптавшего дорожку от суицида до гештальта. В топе по сборам фильм продержался лишь первый уикэнд проката, заработав 11 млн рублей. Хотя для авторского кино такой результат нельзя назвать ужасным.

В начале 1980-х режиссера фильма, согласно его признанию, «поступили» на операторский факультет ВГИКа. Осознав, что разминулся с будущей профессией, Сергей Ливнев перешел на сценарный и по заказу Сергея Соловьева сочинил черновик «Ассы» с богемными посиделками и убийством Бананана. Затем снял пару лент с претензией на модный постмодернизм. В 90-х возглавил студию Горького и спродюсировал десяток лент друзей-приятелей. Разочаровавшись лихим безвременьем, махнул в США вслед за мамой — ​документалисткой Мариной Голдовской.

После четвертьвекового простоя Ливнев решил вернуться в Россию и режиссуру, сменив тогу концептуалиста на посконную рубаху осмысляющего житье-бытье лирика. Впрочем, в анамнезе обманчиво простодушных «Ван Гогов» просматривается и «постмодерн», игра в классики по мотивам вечного сюжета — ​отцы и дети.

Изначально режиссер планировал снять мелодраму по мотивам рассказа бывшей жены Жужи Добрашкус «Мама» с Катрин Денёв и Алексеем Серебряковым — ​историю парня с застрявшей в темени иглой, посредством которой родительница пыталась избавиться от нежеланного младенца. Однако с французской примой договориться не удалось. Перепев бергмановской «Осенней сонаты» пришлось спрятать в стол. Но Ливнев не сдался, а рискнул пошалить, передав возрастную роль Даниэлю Ольбрыхскому.

Гендерная рокировка увеличила конфликтный потенциал фабулы. Наметился архетипический сюжет о мужском соперничестве: вражда отца и сына — ​история тяжбы за абсолютную власть. Классический образец — ​пожирающий детей Кронос и свергнувший его потомок Зевс. В астрологии эта пара, переименованная римлянами в Сатурна и Юпитера, обозначила противоборство пессимизма и оптимизма, старческого слабоумия и юношеских порывов. При удачных раскладах натальных карт сотрудничество планет сулит субъекту трудный, но надежный успех, при иных — ​море бед.

Именно так распределяются роли «Ван Гогов»: депрессивный израильтянин Марк (Алексей Серебряков) желает свести счеты с преуспевающим отцом-европейцем. Виктор Гинзбург (Даниэль Ольбрыхский) — ​известный, но посредственный дирижер — ​не баловал мальчишку вниманием, а лишь глумился над брошенным на попечение бывших «муз» чадом, уверял, что наследника кинула мама. Ее заменила подаренная самодуром кукла. Сплетенная из бечевки «мама» определила судьбу Марка и стала источником его творческого вдохновения. С упорством Сизифа 53-летний оболтус сплетает и распускает «инсталляции» из альпинистских снастей и подумывает свести счеты с жизнью. Этот сквозной мотив ленты означает следующее: несостоявшийся художник пытается свить себе кокон, аналог утробы, перечеркнуть прошлое. Или все-таки оборвать?

В прологе Марка вырывает из уже затянутой петли звонок по скайпу: Виктор приглашает сына погостить на рижском взморье, и тот отзывается, предполагая найти в отце палача. Оправдывая сыновние упования, Виктор валяет дурака и изводит постылое чадо. С каждым совместно прожитым днем ситуация усугубляется: в сюжете появляются все новые музы теряющего разум ловеласа. Каждая извлекает из шкафа пыльный скелет, и младший Гинзбург узнает о себе много нового. В частности, выясняется, что мать ребенка совсем не та женщина, образ которой хранила память отпрыска, и игла в мозгах Марка вовсе не ее рук дело… Но неизлечимый недуг старика берет свое. А Гинзбургу-младшему жизнь дарит шанс выкарабкаться из скорлупы и позаботиться о ближнем. По мере развития деменции непутевого родителя, сын находит силы понять, простить и закрыть гештальт. Только вот нравственное воскрешение Марка остается риторической фигурой речи, ибо суть конфликта забалтывается. Она состоит в сходстве противоречивых натур: никчемный Марк не догадывается, что его жизнь является удешевленным переизданием судьбы филистера Виктора.

Причем здесь вынесенные в заголовок «Ван Гоги», объяснится лишь в финале, но зрителям не станет легче: как и в юные годы, Сергей Ливнев мастерит кино с холодным носом, не демонстрируя ничего, кроме чистописания и артистических дивертисментов.

Коренева, Немоляева, Агуреева ткут незабываемые эпизоды из воздуха. Роль польской звезды оставляет двойственное ощущение. С первых же кадров наигранная, как педалируемое артистом раскатистое русское «эррр», манера обескураживает фальшью. Но чем ближе к летальной развязке, тем изобретательнее становится актерская техника — ​дрожащими ладонями, сбивчивой речью Ольбрыхский творит чудеса на грани психического и физического истощения. Но о дуэте с Серебряковым говорить не приходится, последний остается скучен, зажат, истерично слезоточив. В худших традициях современного российского актерства он иллюстрирует клиническую картину посттравматического стрессового расстройства, а не создает роль. Веревочка, которую упорно теребит Марк, все никак не сплетается — ​ничего сверх истерик выжать из проблемного альтер-эго постановщик оказывается не способен.

Сумел ли автор Ливнев любовно проститься с собственным прошлым? Едва ли — ​и не только из-за подмены страдательного образа родительницы мужским супер-эго. Режиссер бессознательно решал внутреннюю проблему, противоположную декларируемой «Ван Гогами». Автор не пытался согреть угасающего старика любовью, а лишь потусить у одра немощи, чтобы убаюкать совесть утомительной лентой про разрыв эмоциональных связей лишних людей.