Ксения ВОРОТЫНЦЕВА

10.06.2014

культура: Почему был выбран именно такой образ Сергея Михалкова — сидящего в задумчивости на скамейке?
Рукавишников: Его вдова, Юлия Валерьевна, попросила сделать памятник. Я с удовольствием согласился, и тогда она принесла фотографию, на которой Сергей Владимирович запечатлен в похожей позе. Мне понравился кадр — показался эмоционально наполненным. Правда, некоторые нюансы все же изменены: на фото Сергей Михалков в очках, а у меня — держит их в руках. Одежда немного другая. Но в целом композиция сохранена.

культура: Вы были знакомы с Сергеем Владимировичем? 
Рукавишников: Однажды видел на дне рождения Таира Салахова и еще на каком-то рауте. Мы не были представлены друг другу. Он производил впечатление хорошего, интеллигентного человека.

культура: Памятник Сергею Михалкову стоит на наклонной плоскости. Кажется, и Ваш Шолохов на Гоголевском бульваре тоже?
Рукавишников: Это своеобразное ноу-хау. Не знаю, хорош подобный прием или плох, но я его часто использую и ни у кого больше не видел. Что касается монумента Сергею Владимировичу, то там плоскость превращена в своеобразный экран, повернутый к зрителю. Можно рассмотреть листья, лужи, лягушек, грузовичок, забытый детьми, мишку... На традиционном постаменте ничего подобного не увидишь.

культура: Вы, похоже, любите интересные детали. Взять хотя бы персонажей «Мастера и Маргариты», которых не дали установить на Патриарших прудах. Особенно любопытным получился автомобиль Воланда: вместо «рамы» лобового стекла — швейные машинки, протектор — масти игральных карт...
Рукавишников: Эта машина не описана у Булгакова. Сказано лишь, что за рулем вместо шофера сидел черный грач в перчатках с раструбами. Детали мы придумали сами. Автомобиль Воланда априори не может быть нормальным. Поэтому — и колеса без ступиц, и сиденье в виде ракушки, из которой, кстати, должны вылетать обнимающиеся Мастер и Маргарита. Пока они стоят отдельно. В собранном виде хотим временно поместить их рядом с моим центром «Рукав» на Таганке. Там будет небольшой парк. А пока народ ходит кругами вокруг московской мастерской и перелезает через забор, чтобы сфотографировать.

культура: Вам не разрешили сделать огромный примус на Патриарших. Зато японцы и китайцы завалили заказами на небольшие бронзовые копии. Это актуально до сих пор?
Рукавишников: Уже ослабла волна. Думал, буду безбедно жить до смерти на деньги от примусов (смеется).

культура: Какую скульптуру считаете своей визитной карточкой?
Рукавишников: Нет такой. Каждый раз болеешь новой работой. Сейчас делаю Спартака для одноименного стадиона. Будет громадная вещь — 25 метров в высоту. Впрочем, если говорить о народной любви, то моя «визитка» — памятник Никулину. Правда, считаю, что популярность скульптуры — в большей степени заслуга Юрия Владимировича, чем моя.

культура: Многие Ваши работы установлены в центре столицы. «Нулевой километр» — вообще у Кремля. Испытываете гордость, когда проходите мимо?
Рукавишников: Знаете, однажды мы целый день общались с Анатолием Карповым, были у кого-то дома, и он вдруг заметил шахматную доску. У Анатолия Евгеньевича сразу взгляд сделался почти потусторонним. И не то, чтобы клыки выросли (смеется), но произошла явная трансформация. Доска его словно заворожила — это был интерес профессионала. То же самое и со мной происходит. Гордости при виде своих памятников не испытываю. Скорее, начинаю прикидывать: в этом ракурсе надо было экспрессивнее сделать, а с этой точки — вроде бы нормально.

культура: Вашим скульптурам сильно достается от вандалов? Слышала, у памятника Набокову, который стоит в Монтрё, периодически отламывают пенсне.
Рукавишников: К сожалению, страдают почти все. Та же никулинская машина, у которой воруют руль. Уже пять штук отлили, вставили лом в качестве каркаса, и все равно хулиганы продолжают самовыражаться. Охрана рассказывает: вырывают руль и бегут к переходу. Если их ловят, не могут объяснить, зачем это сделали. Ночью в машине и любовь случается, и разговоры, и даже драки. Жизнь кипит...

культура: Вы установили в Сирии фигуру апостола Павла. Какова сейчас ее судьба?
Рукавишников: По слухам, вроде бы цела. Зато в Маалюле, где люди до сих пор разговаривают на арамейском — языке Христа, так называемые повстанцы сломали небольшую статую Спасителя. Она стояла около монастыря святой Феклы — словно на носу корабля.

культура: Если говорить о неспокойных регионах — у Вас и в Донецке, кажется, есть памятник?
Рукавишников: Действительно, приехали как-то мужики, назвались шахтерами, хотя и не очень были на них похожи. И попросили сделать статую Кобзона: мол, он сказал, что если заказывать, то только у Рукавишникова. Мне это, конечно, польстило. В свое время поразил его поступок: он вывел детей из здания Театрального центра во время «Норд-Оста». Я бы сто раз подумал, идти или нет: неизвестно, что наркоманам-террористам в голову придет. В общем, установили фигуру, но на вторую часть композиции — рыцарские латы, из которых растут громадные тюльпаны — денег не хватило.

культура: Коллекционеры часто обращаются?
Рукавишников: Напрямую заказов не получал, но рассказывают, что у некоторых много моих скульптур. Не знаю, как они к ним попали. Однажды обнаружил в продаже свою работу — голову из проекта «Воины». Потом еще несколько. Решил, кто-то выкрал форму и отливает. Спросил — сколько одна стоит? Ответили: 400 тысяч. Думаю, ну ладно, хоть не стыдно (смеется).

культура: Правда, что дочь реставратора Петра Барановского, Ольга, — Ваша крестная мать?
Рукавишников: Да, она была близкой подругой родителей. К сожалению, четыре года назад умерла. Раньше я не понимал подвига ее отца. Потом проникся, даже лепил Петра Дмитриевича. Это был подвижник, настоящий русский святой. Ольга Петровна подарила мне старый саквояж, с которым он ездил по стране. Много повидавший кейс — своеобразный портрет современного Сергея Радонежского: у Барановского там лежали бумаги, кусок хлеба. Угол саквояжа съели крысы... После его смерти архив оказался в Музее архитектуры имени Щусева, где собирались посвятить Барановскому целый зал. Какое-то время назад оказался там, но экспозиции не нашел. Не хочется, чтобы эти документы потерялись...

культура: Слышала, что одним из Ваших предков является Владимир Набоков...
Рукавишников: Да, его мама, Елена, была из купцов Рукавишниковых. Писатель где-то упоминал о брате моего деда — писал, что это его родственник. Пока мы это сами не прочли, не афишировали. А теперь можем гордиться родством с Набоковым.

культура: Ваш отец, известный скульптор Иулиан Рукавишников, учился вместе с Василием Сталиным в летной школе. Рассказывал что-нибудь о нем или о самом вожде?
Рукавишников: Про Василия говорил, что нормальный, хороший был человек. Именно по его рекомендации однажды встретился с Иосифом Сталиным. Отец тогда учился на первом курсе. Вдруг в аудиторию вбегает ректор и взволнованно говорит: «Срочно нужен Рукавишников. Есть такой? Сталин к телефону». Оказалось, звонит Василий — просит сделать надгробие для матери Иосифа Виссарионовича. Отец постарался. Когда памятник готовились показать вождю, даже всех «построил»: ему не нравилось, как свет падал и что скульптура низко стоит... Пришел Сталин, посмотрел. Помолчал. Отец запомнил этот момент надолго — он ведь был совсем мальчишкой. Иосифу Виссарионовичу в итоге работа понравилась. Небольшой бюст был потом установлен на могиле...

культура: Как относитесь к забавным городским скульптурам — вроде «Чижика-пыжика» или омского «сантехника Степаныча»?
Рукавишников: Соглашусь с Георгием Франгуляном, который говорил, что бороться с ними смешно — можно просто не замечать. Попадаются, конечно, любопытные, однако к скульптуре это отношения не имеет. Понятно, что в стране есть более важные проблемы: нужно собирать хлеб, строить дороги, больницы. Но все-таки — у нас настоящая катастрофа со скульптурой. Города заставлены ужасными поделками. Любой горе-ваятель может надеть приличный костюм, прийти к мэру или губернатору — а дальше все зависит от его красноречия. Отсюда — засилье жутких бронзовых стаффажей.

культура: Надеюсь, не обидитесь на следующий вопрос: как относитесь к хлестким народным названиям своих скульптур?
Рукавишников: Вы знаете, когда только собирался установить памятник Булгакову на Патриарших, в газете вышла заметка, где было написано, что народ метко прозвал эту скульптуру «В ж... веник». По моей задумке Михаил Афанасьевич сидит на сломанной лавке, доски которой топорщатся веером. Подчеркну: памятник еще даже не отлили. Подобные «проктологические» шуточки — например, на тему геморроя у сидящего около РГБ Достоевского... Мне кажется, их выдумывает не народ, а некая группа людей, которая меня особенно любит. Ну, пускай, ничего страшного.

культура: Вы называете свое искусство нон-актуализмом. Не могли бы пояснить?
Рукавишников: У меня есть несколько подобных терминов. Например, в XX веке в моде были нонконформисты, а я называю себя нео-конформистом. Судите сами: все мировые шедевры сделаны на заказ — пирамиды, сфинксы, Сикстинская капелла, «Давид» Микеланджело. В этом смысле слыть конформистом — то есть профессионалом, грамотно выполняющим поставленную задачу, даже почетно. А насчет нон-актуализма... Просто я не занимаюсь актуальным искусством. Иногда оно забавляет, но чаще раздражает вторичностью или третичностью. 

Есть еще один термин — «не-изм». В XX столетии было придумано множество «измов»... Но часто за ними просто прячутся непрофессионалы. В Германии как-то видел памятник Гёте с разрезанной головой. Рядом лежал нос, через двадцать метров — ухо. Зачем это? Людям нужно помнить, любить и, конечно, узнавать своих героев. И вот этот «не-изм» — хорошая штука для периодической проверки самого себя. Можешь ли ты сделать простую, но сильную реалистическую вещь или только трепаться умеешь.