Станислав Соколов: «В каждом эпизоде «Гофманиады» происходит новое чудо»

Алексей КОЛЕНСКИЙ

11.10.2018

На экранах — «Гофманиада» Станислава Соколова. 17 лет работы над картиной стали символом трудных лет «Союзмультфильма» и визитной карточкой обновленной студии. В центре повествования — Эрнст Теодор Амадей Гофман, на склоне лет осмысляющий свое творчество. Накануне премьеры «Культура» пообщалась с режиссером.

культура: Вы задумались над экранизацией Гофмана в начале 70-х...
Соколов: Да, как только взял в руки чудесно изданный трехтомник. Перечитывая сказки и изданные в «Литературных памятниках» дневники писателя, поражался их актуальности и драматизму. Мечтал анимировать «Песочного человека», «Крошку Цахеса», «Принцессу Брамбиллу», «Золотой горшок», но советское руководство считало фантаста чересчур мрачным, вычурным. Было досадно, ведь много писавший для театра Гофман — чрезвычайно кинематографичный сочинитель.

Когда нам с драматургом Виктором Славкиным не утвердили Гофмана, мы взялись за сказки Андерсена. Переосмыслив «Холм лесных духов» и «Дочь болотного царя», сделали «Большой подземный бал». В начале 90-х «Союзмультфильм» показал эту работу британскому продюсеру, и тот предложил снять мини-сериал «Шекспир: Великие комедии и трагедии». Опыт оказался удачным, мне заказали библейский фильм «Чудотворец» и небольшие картины по мотивам иудейской, мусульманской и христианской молитв, а затем их продюсер, директор Фонда Михаила Шемякина, познакомил с художником. Я принес синопсис гофманских сюжетов. Шемякин удивился, признался, что давно мечтал о такой работе. 

Мы начали сочинять большой проект, чтобы занять сработавшуюся на «Чудотворце» группу. Но на тот момент денег на него не нашлось. В Министерстве культуры посоветовали снимать частями. Так родились три серии, условно совпадающие с женскими сюжетными линиями «Гофманиады» — реальной возлюбленной писателя Вероникой, фантастической змейкой Серпентиной и механической куклой Олимпией. Вскоре в истории материализовались Крошка Цахес, Песочный человек и волшебник Саламандр...

культура: Ваша картина населена волшебниками, сражающимися за душу сказочника. Сумеют ли дети считать аллегорический подтекст картины?
Соколов: Надеюсь, их увлечет борьба злодеев за власть над невинной душой Ансельма, в которого перевоплощается Гофман. Есть мир доступных удовольствий и царство подлинной, не каждому доступной глубины, в котором наш герой постигает чистую любовь и подлинную науку. Писатель, как и всякий человек, легко увлекается соблазнами, но, желая сберечь в себе чистое творческое начало, преодолевает искушения. Ребятам не обязательно вдаваться в эту философию, а сказки Теодора Амадея им прочтут потом папы и мамы.

культура: Ваше внешнее сходство с кукольным Гофманом не случайно?
Соколов: Нет, но никакой мистики здесь нет. Мы с Шемякиным придумывали персонажей десять дней в его отшельничьем замке в Клавераке. Я рылся в его архивах, искал рисунки с чертами гофманских персонажей. А он, не имея другой натуры, рисовал с меня героя, дополняя его чертами гофманских автопортретов. На этом мы не остановились. Озвучивший попугая Павел Любимцев послужил прототипом птицеобразного канцеляриста, автор финальной песни Александр Тимофеевский стал бюргером, Слава Полунин — пастором, а в Песочном человеке я разглядел черты Алексея Петренко и пригласил его на озвучание, эта роль стала для актера последней.  

культура: Какие ноу-хау использовали в работе?
Соколов: Всех не перечислишь, каждая сцена требовала особого способа съемки. Пилот «Гофманиады» был сделан на кодаковской пленке с помощью большого объектива, выделяющего передний план. Задний при этом погружался в мягкую, обволакивающую атмосферу. Добиться подобного на цифровом оборудовании было непросто, здесь нам и пригодилась камера оператора Игоря Скидана-Босина, двигавшаяся по рельсам внутри декораций. Ее маневры не всегда уловимы глазом, но передают игру фактур костюмов и интерьеров. Для работы над ними мы подбирали самые тонкие китайские и индийские ткани, «старили», прорабатывали складки, наводили патину... Иначе было невозможно создать эффект погружения в сказку. Добиваясь достоверности, использовали новые материалы — вылепленные из пластилина фигурки переводили в используемый при зубном протезировании стомафлекс, — очень пластичный, твердый, полируемый, прекрасно расписываемый красками. Затем кукла разрезалась пополам и получала проволочный скелет на шарнирах, подвижные зрачки, уникальный наряд... Каждую сцену репетировали с мультипликатором — как с актером, до мельчайших деталей. Фиксировали удачные жесты, походки, артикуляции и затем передавали их персонажам.

культура: Шемякин упоминается в титрах как художник главных кукол и эпизода в канцелярии. Вас разлучили творческие разногласия?
Соколов: К визуальным решениям это не относится. Он не мог постоянно присутствовать на площадке, и я обратился к художнику Лене Ливановой.

культура: Какие сцены дались труднее — фантазийные или бытовые?
Соколов: Вторые. В сказочных эпизодах, как правило, требовалось сконцентрироваться на одном или двух героях, а в житейских — синхронизировать жесты трех и более персонажей. Ни один акцент не должен был остаться незамеченным, иначе бы мы упустили зрительское внимание. Повторы губят анимацию, поэтому в каждом эпизоде «Гофманиады» происходит новое чудо.

культура: Как и с Гофманом в России. Он заметно популярнее у нас, чем на родине...
Соколов: Да. Дело в том, что Эрнст Теодор Амадей лишь на одну восьмую немец — и по крови, и по характеру дарования. Во-первых, Гофман родился в Кёнигсберге от венгро-румыно-польско-германско-еврейских предков. Не терпел бюргерского самодовольства и обжорства, не употреблял пива. Творил по ночам в уединенном кабинете с небольшим люком в полу, через который ему доставляли корзинки с легкой закуской, сыром и вином, используемым исключительно для стимуляции воображения. Интересовался алхимией, которой увлекался еще его отец, богословием, мистикой, стремился к высочайшему самосовершенствованию и проявлял в поисках смысла жизни типично русское упрямство. Как говорил поэт Некрасов, он «был что бык: втемяшится в башку какая блажь — колом ее оттудова не выбьешь». Сочетанием идеализма и фантазии, мягкого юмора и черной готики он пришелся по душе Пушкину, читавшему его во французском переводе. Затем — Лермонтову, Одоевскому, Погорельскому, Достоевскому, Брюсову, Цветаевой, Булгакову, «Серапионовым братьям», Владимиру Орлову...

Пару лет назад я посещал международный калининградский писательский симпозиум «Русский Гофман», вокруг понимания его наследия кипели нешуточные страсти.

культура: Погрузившись в картину на 17 лет, Вы также открыли для себя нового сказочника?
Соколов: Да, прежде всего — атмосферу полуночного творчества, на тонкой грани сна и яви, из сочетания которых рождались сказки, оперы, карикатуры, портреты, театральные декорации. Когда погружаешься в его произведения, кажется, что мир можно разглядывать сквозь фантасмагорическую оптику, уходя от обременительного быта, не замыкаясь на сиюминутных потребностях, и переноситься в иные сферы, видеть труднообъяснимые взаимосвязи вещей.

культура: Чье признание было для Вас особенно ценно?
Соколов: Признание гофманского сообщества города Бамберг, где находится мемориальный музей писателя. За «Гофманиаду» мне вручили памятную медаль №7, а сообщество существует с 1938 года.  

культура: Тяжело расставаться с Эрнстом Теодором Амадеем?
Соколов: Практически невозможно. Но у меня счастливая судьба — каждая картина плавно перетекает в следующую. Заканчивая Гофмана, я работал со своими вгиковскими и союзмультфильмовскими учениками как художественный руководитель. Сейчас мы заканчиваем первую серию цикла сюжетов про русских царей по мотивам книги завотделом Третьяковской галереи Людмилы Маркиной — «Сказки о том, как немецкая принцесса Фике стала русской императрицей Екатериной Великой». Сегодня царицу принято изображать разгульной самкой, а она была женщиной выдающегося интеллекта и отменного вкуса, писала пьесы, общалась с Дидро и Вольтером.


Фото на анонсе: Антон Новодережкин/ТАСС