Елена ФЕДОРЕНКО

14.09.2017

В разгар августа и отпусков народному артисту России Михаилу Филиппову исполнилось 70 лет. В ближайшие выходные Театр имени Маяковского отметит юбилей своего замечательного и всеми любимого актера, который служит здесь без малого 45 лет. До этого была учеба в ГИТИСе, еще раньше — филфак МГУ и студенческая студия «Наш дом». Михаил Иванович не любит давать интервью, говорить о ролях, вспоминать историю жизни с Натальей Гундаревой, не считает удачной свою кинокарьеру, а разговор начал со слов: «Извините, если разочарую вас».

культура: «Маяковка» на гастролях во Владикавказе, а Вы пришли сюда, в Театр на Большой Никитской, играть спектакль под странным названием «Мужчины. Подслушанное». О таком прежде не слышала.
Филиппов: В Москве много спектаклей стоящих и заслуживающих внимания, так что немудрено «потеряться». Наш поставлен давно, в Конфедерации театральных союзов под руководством Валерия Шадрина, по комедии «Арт» француженки Ясмины Реза ее соотечественником режиссером Патрисом Кербратом. Заняты всего три актера: Игорь Костолевский, Михаил Янушкевич и я. «Мужчины» кочевали по разным пристаням, теперь мы работаем под эгидой агентства «Арт-Партнер XXI». Играем редко антрепризно, иногда выезжаем в другие города.

культура: Для театралов, особенно зрелого возраста, в самом слове «антреприза» заключен несколько негативный смысл.
Филиппов: Антреприза в известной степени и уже довольно давно подпортила вкус многих репертуарных театров. На наших постперестроечных российских просторах она зародилась как нечто развлекательное, как недвусмысленный способ зарабатывания денег. Тогда хлынуло огромное количество некачественной продукции. Сегодня антреприза стала строже, и на столичных подмостках можно найти вполне серьезные предложения. Все зависит от режиссеров и продюсеров. Был у меня антрепризный спектакль — «Загадочные вариации» по пьесе Эрик-Эмманюэля Шмитта. Постановку на сцене Рижского театра русской драмы осуществила режиссер Елена Невежина. Мы регулярно показывали «Вариации» и в Риге, и здесь, в Театре Маяковского. Да и «Гамлет» Петера Штайна ведь тоже антрепризный продукт.

культура: Люди делятся на тех, кто с радостью встречает свои дни рождения, и тех, кто предпочел бы их не замечать. В ближайшие выходные грядет торжество в Театре имени Маяковского. Волнуетесь?
Филиппов: Придут милые люди, которых я приглашу. Мне дана возможность собрать всех, не думая, где накрыть столы. Театр — и я ему благодарен — все хлопоты взял на себя.

культура: Вашему юбилею посвятят субботний показ репертуарного спектакля «Плоды просвещения» в постановке Миндаугаса Карбаускиса, а что будет на Малой сцене в воскресенье?
Филиппов: Пойдет спектакль, который не имеет никакого отношения к Театру Маяковского и сделан другими людьми. Дело в том, что лет десять назад вышла моя книжица «Наташа. Мои свояси. Жизнь в записочках, рисуночках и стишках». Ее выпустило в свет издательство «АСТ», руководимое Сергеем Деревянко. Когда мы познакомились поближе, то обнаружилось, что он известный российский бард, много концертирует, участвует в фестивалях авторской песни. Сначала Сережа написал несколько композиций на мои стихи и даже выпустил диск, а год назад с группой товарищей сделал спектакль, названный, как и книга. Я его видел только в записи. Вот все, что знаю. В воскресном показе участвовать буду минимально — просто выйду и представлю этих милых людей.

культура: Теплое, нежное слово «свояси» — из Вашего филологического прошлого, от чего Вы упрямо открещиваетесь?
Филиппов: Открещивание от филологического образования — естественно, оно происходит из остатков порядочности и честности. К моему глубочайшему сожалению и к стыду, я не стал украшением филологического факультета Московского университета. Оказался плохим студентом — меня быстро сманила театральная стезя. Перешел улицу Большая Никитская — тогда она носила имя Герцена — и перешагнул порог Дворца культуры гуманитарных факультетов, поступил в студию «Наш дом». Тут и пропал. Кое-как дотянул филфак до четвертого курса и перевелся в ГИТИС.

Любовь к странным словечкам — из детства. Я всегда жил среди книг, мне много читали родители и моя старшая сестра. «Свояси» — не мной изобретенное слово. В сказках ведь: и побрел мужичок восвояси, мне представлялось — «во свояси»... Значит, есть «свояси», если туда можно пойти. Гораздо позже узнал, что так озаглавил предисловие к своему сборнику Велимир Хлебников.

культура: Вы сохранили, не отпирайтесь, трепетное и живое отношение к слову. На концертах БСО имени Чайковского часто выступаете в роли, обозначенной в программке как «Чтец», и произносите текст, будь то Пушкин, Ибсен или письма, адресованные святой княгине Елизавете Федоровне, без актерского пафоса, уходя в тень музыки. Что для Вас значат встречи с маэстро Владимиром Федосеевым, тоже юбиляром этого года?
Филиппов: Любое общение с Владимиром Федосеевым и его женой Ольгой Доброхотовой расцениваю как драгоценнейшие моменты. Не могу не назвать Ольгу Ивановну, потому что она участник этих вокально-симфонических концертов со звучащим словом, в ней живет удивительный педагог и режиссер, деликатный и тактичный. Программ, которым я был сопричастен, наверное, уже больше десятка. Для меня счастье находиться внутри музыки. Задача единственная: вступить вовремя и согласно партитуре, не испортить музыку, не помешать работе Владимира Ивановича и его замечательного оркестра. В остальном же мои усилия требуют одного — актерской честности и порядочности.

культура: На актерский факультет ГИТИСа Вы попали ближе к выпускному курсу, куда пришли из самодеятельности. С тем, что любительский театр — богатейшее явление русской культуры, согласитесь?
Филиппов: К любительскому искусству отношусь замечательно, там блистают иногда настоящие звезды. Та самодеятельность, через какую я прошел, дала мне все. При всем уважении и почитании своих наставников в институте — народных артистов, мхатовцев Григория Конского и Ольги Андровской, известного педагога Светланы Собиновой, могу сказать, что в ГИТИСе мне вручили диплом, а свое актерское образование я получил в «Нашем доме». Еще раньше учился у Аркадия Райкина. Очень многое своровал у него. Я вообще артист-воришка, от разных актеров что-то присваиваю, но они об этом не догадываются.

культура: Да и зритель не подозревает...
Филиппов: Мне это пока удается скрыть. В свое время наткнулся на выражение Пикассо, который сказал, что плохие художники копируют, хорошие — воруют. Что, конечно, окропило мою грядку тщеславия. Актером мечтал стать с раннего детства, но ... кукольного театра. Так что моя мечта еще жива.

культура: Кукольник спрятан за ширмой. Знаю многих артистов, кто всеми силами стремится выйти оттуда, стать видимым. Может быть, чуть странное желание уйти в тень вызвано каким-то представлением с участием марионеток, поразившим Вас в детстве?
Филиппов: Думаю, в том, что актер должен быть скрыт от публики, что должен звучать только его голос, — до сих пор живут мои стародавние комплексы. Центр внимания и сейчас для меня не самое любимое место. С семи до десяти часов вечера, когда я на сцене, — пожалуйста, смотрите на меня, а в остальной жизни я стараюсь уходить в ту самую тень — за ширму. Не смолкло еще и желание передать движение кукол своими руками, а рукам — тепло кукол.

Впечатлений об определенном марионеточном представлении память не удержала. Хотя, возможно, они хранятся подспудно, поскольку в моем детстве у нас в доме появился телевизор с глицериновой линзой, и разные программы я смотрел. А любимый спектакль тех ранних лет не забыл — «Зайка-зазнайка» Сергея Михалкова в Московском ТЮЗе с обожаемым артистом Владимиром Гореловым. Он и играл Зайку.

культура: Сейчас, когда теоретики спорят о том, за каким типом театра будущее: директорским, продюсерским, антрепризным, мне все более ценным кажется время, когда хозяином труппы был режиссер: Эфрос, Товстоногов, Любимов, Гончаров. Вы застали в «Маяковке» эпоху Гончарова. Каким он был, как встретились?
Филиппов: Андрей Александрович увидел меня в ГИТИСе на каких-то отрывках и сразу пригласил в театр смотреть роль в спектакле «Беседы с Сократом». Потом мимоходом сказал: «Нужно бы показаться худсовету, это, конечно, формальность, но стоит соблюсти». Я послушно пришел, что-то сыграл. Ко мне вышел кто-то из смотревших: «Знаешь, парень, у нас есть такого типа актеры...» На репетиции я ходить перестал. Гончаров же на институтской лестнице остановил меня и поинтересовался, почему я не появляюсь в театре. Услышав мое объяснение, жестко произнес: «Мне плевать на худсовет». Тогда-то я понял, кто хозяин в театре. Вы правы — главный режиссер. Он все определяет.

Кем был для меня Андрей Александрович? Не могу сказать, что я пострадал от его хамства, окриков, оскорблений, о чем многие — и часто — вспоминают. Быть может, потому, что я не играл главных ролей, долгие годы не был нужен ему так, как мне бы того хотелось. Выходил в ролях третьего плана, изредка набегая на вторые позиции. Видимо, как-то справлялся, и ему не было нужды сводить со мной счеты ни шумными требованиями, ни грозными окликами. Спектакли Гончарова, на мой взгляд, были разными: удачными и не очень, замечательными и проходными, дивными и вполне заурядными. Личность же его привлекала. Он — человек театра, человек костра. У Платонова есть рассказ, чье название выносится даже во главу целых сборников: «В прекрасном и яростном мире». В таком и жил Андрей Александрович. Мало кому удается существовать на пределе эмоций. Трагедия Гончарова, все его несдержанные крики и нетерпимость к людям, исходила из невозможности вовлечь собратьев в этот страстный мир, доступный, может быть, только ему одному. У кого-то не хватало сил, накала, кому-то мешало самолюбие или тщеславие. Возможно, актеры, теснее с ним работавшие и больше пострадавшие от проявлений его нрава, со мной не согласятся.

культура: Вы участвовали во многих гончаровских спектаклях: «Беседы с Сократом», «Леди Макбет Мценского уезда», «Кошка на раскаленной крыше». Какие чаще вспоминаете?
Филиппов: Давние впечатления намеренно не тревожу. Честно говоря, я пригодился театру довольно поздно. Поворотным моментом, о котором действительно вспоминаю, стали «Плоды просвещения» Льва Толстого в постановке Петра Фоменко. Эта работа случилась при Андрее Александровиче, и мы, занятые в спектакле, страшно ему благодарны за то, что он позволил репетировать «постороннему». Правда, успех нашего спектакля не помешал Гончарову запретить вторую работу с Фоменко. «Делу» Сухово-Кобылина в постановке Петра Наумовича, уже сочинившему все в репзале, главный режиссер не дал выйти на сцену.

Петра Наумовича мне очень недостает в жизни. Общение с ним, возможность прикоснуться к нему, услышать его смех — было моим счастьем. Я мог звонить ему, и он со мной разговаривал. Он для меня из тех людей, из тех режиссеров, за которыми ночью, вопреки воле близких, босиком и по снегу, в одной ночной рубашке побежал бы по первому зову.

культура: В разное время у разных режиссеров Вы сыграли Наполеона, Канта, Чаадаева. Есть ли определенные сложности при обращении к историческим героям?
Филиппов: Можно к списку добавить Сталина и генерального конструктора, основоположника практической космонавтики Королева. Я к этим своим героям отношусь не так, как обычно артисты относятся. Не могу назвать это словом «сыграл», я снялся в костюме и гриме Сталина и Королева, надеваю наряд Канта и выхожу на сцену под его именем. И не знаю, как играть, уверяю вас. Тут — пьеса, драматург предлагает определенный материал, а режиссер — вариант сценического решения. Не более того. Поэтому я не так трепетно отношусь к словам — «сыграл Наполеона», например. Хотя Наполеон неожиданным для меня образом помогал вырываться из ада третьих ролей. Спектакль «Наполеон Первый» стал поступком в судьбе Гончарова. Начало 1990-х годов, положение тяжелое и в стране, и в театре. Денег нет для постановки, задуманной Андреем Александровичем, но он их находит. И не для собственной работы, а для того, чтобы сделать спектакль в память Анатолия Эфроса. Вызывает из творческого небытия любимую эфросовскую актрису Ольгу Яковлеву, приглашает режиссера Татьяну Казакову, она стажировалась у Анатолия Васильевича, и дает зеленый свет спектаклю на сцене своего театра. Узы дружбы, насколько я знаю, Гончарова и Эфроса не связывали, и, по-моему, добрых слов друг о друге они не произносили. Да и в «Маяковке» Эфрос не работал. Но сколь благородным оказался тот шаг Гончарова.

культура: Вы не устаете повторять, что человек ленивый. Если продолжить смысловые ассоциации, то в ряду — расслабленность, апатия, пессимизм. Недалеко и до одиночества. Ведь лежать на диване с книжкой можно только, когда ты один и никому от тебя ничего не нужно... Или не так?
Филиппов: Нет, для меня в моей лени нет ничего печального и горестного. И разве одиночество всегда безрадостно? Есть сладкое уединение и сладчайшее ничегонеделание. Но это никак не расслабленность. Помните, как у Аркадия Райкина, «мысль движется, мозги шевелятся — думает человек, соображает...». Лень — мой дар. Могу прекрасно лениться в зоопарке, на улице, для лени найду любой уголок. Совсем необязательно на диване с книжкой.

культура: Наталья Гундарева рисовала, Вы — пишете стихи. Это устойчивое хобби?
Филиппов: Я не пишу стихи, не сижу за столом и не сочиняю, это все набор бесхитростных рифм, поэзией владеют избранники, чьи имена нам известны. Для меня же — забава. В те годы, когда мы с Наташей были вместе, желание писать картины появлялось крайне редко, ее художественные пристрастия остались в юности. Но акварели дома хранились, и я их берег. Мы с ней, бывало, их рассматривали, и потом они мне очень пригодились для книжки.

культура: Ваши воспоминания искренние и написаны с серьезными душевными затратами — нельзя не почувствовать. Но в предисловии странным кажется обращение к читателям: ставьте на эту книгу сковородку с яичницей...
Филиппов: Конечно, смело ставьте и не относитесь к ней, как к Книге, и к моим запискам, как к литературе...

культура: Вы предупредили, что не любите говорить о своих ролях в кино и считаете их незначительными. А как же ростовщик в «Петербургских тайнах»? Он ведь и злодей, и потерпевший одновременно. Что он для Вас значит?
Филиппов: Я вас разочарую. Не умею и не люблю говорить о ролях. Для меня наслаждение уже в том, что сыгранное — из русской литературы, благополучно и незаслуженно забытой. Неожиданное приглашение на роль ростовщика совпало с хорошим творческим периодом в жизни. Только-только появился Наполеон на сцене Театра Маяковского, в Театре Станиславского воплотил чеховского Иванова.

культура: «Маяковка», как и многие театры, имеет своего зрителя. Он меняется?
Филиппов: Конечно, сейчас много случайной публики. Сегодня сорокалетние и даже пятидесятилетние приходят в театр впервые и не знают, куда попали. Пришли, потому что хотели скоротать вечер. Они, поверьте, не из Богом забытой глубинки. Просто жизнь такая: нужно крутиться, вертеться, деньги зарабатывать. Не всегда умеют себя вести: сколько ни объявляй о необходимости отключать телефоны, все равно звонки звучат во время действия.

культура: Какая атмосфера сложилась в театре под руководством молодого Миндаугаса Карбаускиса — размеренного и спокойного литовца?
Филиппов: Никак бы не назвал его спокойным. Не опасаюсь такое сказать, я ему по возрасту в отцы гожусь, и мне иногда кажется, что ему лет четырнадцать. Он, как подросток, хулиганит и шалит, но при всем порывист, талантлив и интересен. С ним работается хорошо. Но театр — организм сложный, где все никогда не могут быть довольны, каждый хочет большего внимания, мечтает, чтобы именно его заметили. Здесь никогда полного удовлетворения не бывает. Я-то знаю об этом давно. Но то, что Театр Маяковского за пять лет, с приходом Миндаугаса, поменялся, несомненно. К нам вернулась культура.

культура: Театр для Вас дом?
Филиппов: Дом — это дом, и без дела в театр не пойду.

культура: Какими должны быть условия, чтобы Вы взяли в работу роль?
Филиппов: Одна из брезжащих в будущем сценических работ как раз касается темы отказа или не отказа. Многое зависит от режиссера и от того, каковы его идеи. Все упирается в те слова, принадлежащие одному из персонажей Островского: «А мера-то и есть искусство». Во всем должны быть мера и вкус — убежден.

Фото на анонсе: Владимир Федоренко/РИА Новости