Елена ФЕДОРЕНКО

20.11.2013

Этим спектаклем театр отмечает столетие со дня рождения великого английского композитора, которого вдохновила картина Рембрандта, увиденная в Эрмитаже. Бриттен посвятил свою партитуру Дмитрию Шостаковичу. Тем не менее в России эта опера никогда прежде не ставилась. Встречу с «Блудным сыном» московским зрителям дарят музыкальный руководитель театра, один из крупнейших дирижеров современности маэстро Геннадий Рождественский и режиссер Михаил Кисляров.

В перерыве между финальными репетициями Геннадий Николаевич ответил на вопросы «Культуры».

культура: В Вашей премьере много художественных рифм. Первая: Бриттен и Шостакович.
Рождественский: Они — мои идолы, два древка, в крестообразном соединении — распятие, перед коим я преклоняюсь.

культура: Как Вы познакомились с творчеством Бриттена — ведь музыка западных композиторов в советской стране не приветствовалась и не звучала?
Рождественский: Это так. Но сразу после войны состоялся концерт в Колонном зале Дома Союзов, СССР отдавал долг вежливости Великобритании — своему союзнику. Исполнялись «Четыре морские интерлюдии» из оперы «Питер Граймс» Бриттена, дирижировал мой отец Николай Павлович Аносов. Тогда меня захватили звучащее пространство, время, пульс и оркестровый колорит. Вторая встреча произошла во время учебы в консерватории — студенты из соцстран привозили партитуры западных авторов, и в «минуту жизни трудную» готовы были их продать. Так у меня оказалась партитура Симфонии-реквиема Бриттена — посвящение памяти его родителей.

культура: Как Вы познакомились с Шостаковичем?
Рождественский: В самом начале 60-х собирался на Эдинбургский фестиваль в честь Шостаковича, где мне предстояло дирижировать его Четвертой симфонией. В ответ на мою просьбу «обыграть» симфонию с руководимым тогда мною Большим симфоническим оркестром радио, редактор ответил: «Я не дам многомиллионному радиослушателю слушать эту отраву». Я набрался наглости и позвонил Шостаковичу. Он принял меня сразу, и я быстро изложил суть вопроса, попросив позвонить редактору. После долгой паузы Дмитрий Дмитриевич сказал: «Я никогда в жизни никого не просил способствовать исполнению моих сочинений и делать этого не буду». Мы полетели в Эдинбург вместе, Шостакович сидел в зале на всех репетициях и ни разу не прерывал меня. Заносил замечания в блокнот и только в перерывах сообщал мне о них. На такое выдержанное поведение мало кто из композиторов способен.

Тогда в Эдинбурге мне выпала честь сопровождать Дмитрия Дмитриевича на концерт итальянского дирижера Карло Джулини. Публика сразу узнала Шостаковича и приветствовала его овациями. В антракте заказали в баре два «дабл» — двойной виски. Когда прозвучали звонки ко второму отделению, Шостакович сказал: «Знаете, Геннадий Николаевич (меня всегда удивляла его манера обращаться ко мне по имени-отчеству), давайте выпьем еще «по даблу», потом еще «по даблу» и вернемся в зал к великолепным «Интерлюдиям» Бриттена, ведь я из-за них сюда и пришел, я их так люблю». Так мы и сделали — по окончании Дмитрий Дмитриевич аплодировал отчаянно, приговаривая: «Какая восхитительная музыка!»

культура: Шостакович и Бриттен ведь пересекались не только в музыкальном пространстве, — дружили, любили музыку друг друга. Новый, 1967 год встречали вместе…
Рождественский: А еще Бриттен посвятил Шостаковичу свою притчу «Блудный сын», а Дмитрий Дмитриевич Бриттену — Четырнадцатую симфонию.

культура: Она звучит в спектакле Камерного театра «Век DSCH» — оба сочинения теперь встретились в репертуаре… Существует еще одна рифма: Покровский-Рождественский?
Рождественский: В 1965 году в Большом театре мы с Борисом Александровичем поставили «Сон в летнюю ночь». К премьере приурочили небольшую выставку в Хоровом фойе, посвященную Бриттену. Был большой успех. Но вскоре меня вызвали, заметьте, именно — вызвали, а не пригласили, к министру культуры СССР товарищу Фурцевой. Она упрямо называла меня Геннадием Ивановичем и была настроена грозно: «Что это у вас в Большом театре происходит?» Далее последовал запрет и на оперу, и на выставку. Госпожа министерша, видимо, забыла проверить, выполнено ли ее указание, и спектакль жил еще несколько месяцев.

Опера «Нос» Шостаковича — важная и дорогая для меня работа: премьерой спектакля осенью 1974 года открылось здание Камерного театра у станции метро «Сокол». Я сказал «работа»? Нет, репетиции с Борисом Александровичем работой назвать нельзя. Это наслаждение. Он величайший режиссер двадцатого столетия.

культура: Насколько актуален «Блудный сын» сегодня?
Рождественский: Притча из Евангелия от Луки всегда будет актуальной, как и вся Библия. Бриттен несколько модифицировал ее драматургически — ввел партию Искусителя, чем еще более обострил конфликт, усилил мотивы соблазна и, следовательно, преодоления. Эта мысль композитора замечательна.

культура: И злободневна — наше время подбрасывает все больше соблазнов…
Рождественский: Да, мы живем в мире соблазна и обмана. К сожалению.

культура: Принципиально ли то, что опера идет на английском языке?
Рождественский: На любом другом языке, на русском в том числе, она потеряет половину смыслового богатства и силы воздействия. Слово у Бриттена крепко спаяно с интонацией музыки.

культура: Будет бегущая строка?
Рождественский: Нет. Содержание изложено в буклете, его можно освоить и приобщиться к библейскому тексту.

культура: Пошел второй год Вашего музыкального руководства Камерным театром имени Бориса Покровского. Судьбу странствующего художника пришлось изменить? Где проводите основную часть времени — за границей или в Москве?
Рождественский: Половину времени — здесь. На пятьдесят прОцентов, как говорится. В Москве нахожусь во время своих постановок, естественно. Их немало, да и планы достаточно обширные. После «Блудного сына» буду ставить «Воскрешение Лазаря» — опять библейская тема — Франца Шуберта и Эдисона Денисова, который завершил неоконченное произведение великого австрийского композитора. Денисов был большим почитателем музыки Шуберта, у него много шубертовских транскрипций. Дописанные фрагменты религиозной драмы сделаны им, однако, не в подражание Шуберту. Шов заметен, слышен тот момент, когда Шуберт заканчивается, умирает и произведение продолжается другим языком. Что — правомочно. Мне кажется, что если бы Денисов пытался говорить языком Шуберта, то ничего бы не вышло.

После «Лазаря» приступлю к репетициям «Леоноры» Бетховена, которую Россия еще не слышала. Это — первая редакция героической оперы «Фиделио», и, может быть, она не хуже, а даже лучше. Никто «Леонору» ставить не желал, в городе Вене затею господина Бетховена посчитали глупой. Хотя бы поэтому мне хочется за нее взяться.

культура: «Одним репетиции нужны, другим не помогут», «Дирижер — медиум между автором и слушателем»… Ваши высказывания становятся афоризмами. Как они рождаются? В беседе или Вы их специально сочиняете?
Рождественский: Просто я иногда размышляю, и слова приходят сами собой. Жизнь предоставляет немало тем для умозаключений.

культура: В Московской консерватории Вы возглавляете кафедру оперно-симфонического дирижирования. Под Вашим руководством музыканты постигают профессию дирижера — зависимую, сложную…
Рождественский: Римский-Корсаков говорил: «Темное дело».

культура: Чему Вы их учите — быть диктаторами или добрыми опекунами?
Рождественский: Учу передавать слушателю то, что задумал композитор, средствами своей профессии, категорически отметая задатки лектора. Пожалуй, так. Дирижер должен быть диктатором, но действовать не силой, а убеждением. Ему необходимо повести музыкантов за своими идеями и, конечно, не нарушать замысла композитора. Сегодня и преподавать-то некому. Я нахожу, что положение с консерваторским обучением — катастрофическое, как и с продуктами, которые от этого обучения получаются.

Сейчас люди разных музыкальных профессий: инструменталисты, певцы и даже артисты балета, все, кому не лень, пробуют себя в дирижировании. Что, собственно, заставляет их переквалифицироваться? Отвечают почти одинаково: «Это гораздо легче, чем моя профессия, и гораздо выше оплачивается». Они занимаются дирижированием для заработка и говорят об этом открыто.

культура: Еще и эффектно — можно потанцевать с палочкой в руках…
Рождественский: Можно. Все, что угодно. Дирижирование — благодатная почва для мошенничества и спекуляций. О каком уровне художественном можно говорить? А если даются несколько концертов в день, да еще и в разных городах, то о каком качестве? Катастрофическая ситуация.

культура: Есть ли молодая поросль дирижеров?
Рождественский: Их мало. У меня, слава Богу, есть студенты, которые не собираются давать по три концерта в день. Здесь, в Камерном театре, работают два моих молодых ученика, они серьезно занимаются своим делом. В годы моей консерваторской юности Яков Израилевич Зак пригласил меня проаккомпанировать ему на концерте в Колонном зале. Я был в восхищении, понимал ответственность и с утра до вечера учил партитуры. Но Николай Семенович Голованов сказал, что не даст в руки мальчишке профессиональный оркестр. А сейчас такое возможно, сплошь и рядом.

культура: А композиторы подрастают?
Рождественский: По-моему, нет. Если Вы читали книги господина Мартынова, то должны знать об этом.

культура: Вы согласны с тем, что время композиторов прошло?
Рождественский: Я считаю, что молодые композиторы теперь — под одну гребенку. Все попали в поток догм. Виной тому в основном электроника. Произведения, которые мне приносят без всякой надежды на то, что я их буду играть, — все абсолютно одинаковы. И предназначены для электронных инструментов. Музыка машин. Достаточно открыть первую страницу и уже все ясно. Задаю вопрос — заметьте, выпускнику Московской консерватории: «Скажите, пожалуйста, Вы знаете балет Глазунова «Раймонда»?» Нет, не знают и никогда не слышали такой музыки.

культура: И даже венгерские танцы не помнят?
Рождественский: Какие венгерские танцы! Отрицательный ответ еще и сопровождается ужимками: что, мол, он спрашивает, Глазунов ведь «салонный композитор».

культура: Вы взрываетесь?
Рождественский: Отвечаю: «Раз Вы не знаете, то и я смотреть Ваши сочинения не буду (на самом деле, я уже в них заглянул). Я-то хотел поинтересоваться вашим отношением к музыке «Раймонды». Ничего не навязываю, но если Вам не нравится красота, то Вы сами ее создавать не можете, а если не можете, то Вы — раб уродства. Все». Молодых композиторов нигде нет — ни в Европе, ни в Америке, ни в Азии.

культура: Такой глобальный процесс должен быть с чем-то связан. С чем?
Рождественский: Не знаю. В музыке, которую мне приносят, нет эмоций.

культура: Наверняка, Большой театр для Вас — особая тема. Вы много раз оттуда уходили — громко, с резкими письмами в адрес министров…
Рождественский: Я много им писал, но ни на одно письмо ответа не получил. У них, видимо, не принято отвечать.

культура: Вы вышли из худсовета Большого театра в знак протеста против увольнения Бориса Покровского.
Рождественский: Есть идеалы, которые просто нельзя предавать.

культура: В Большом Вы начинали как балетный дирижер, говорили, что состоялись как дирижер на «Спящей красавице», потом была Ваша незабываемая работа с балетами Юрия Григоровича, «Кармен-сюита»…
Рождественский: Все это было. Сейчас в опере печальная картина: репертуар серый и качества прежнего уже нет. А в области балета, я считаю, увлечение сочинениями типа «Дочери фараона» Пуни — вредны для искусства. Но ведь балет Большого сейчас увлечен музейными постановками. Почему не идут «Дафнис и Хлоя» Равеля, скажем? Я могу массу других балетов назвать, которые должны быть представлены на сцене такого театра, как Большой. Когда я в свое время говорил о балетах Прокофьева, мне отвечали, что у него музыка нетанцевальная. Кто оказался прав — Вы понимаете.