Айседора Дункан: «Богатым намного труднее сделать что-то серьезное»

Елена ФЕДОРЕНКО

24.05.2017

27 мая исполняется 140 лет со дня рождения американской танцовщицы Айседоры Дункан. Распущенные волосы, тело, не изнуренное диетами, облаченное в легкий прозрачный хитон, стихия движений — буйных и нежных, страстных и тихих. Она мечтала о создании гармоничного человека будущего, который почувствует себя «раскрепощенным и совершенным в царстве природы». Искусство волшебной «босоножки» впечатлило весь мир. Армию последователей артистка воспитала и в России. «Дунканисты» начала прошлого столетия осваивали «революционный репертуар» заокеанской гостьи — танцевали «Марсельезу», «Интернационал», «Славянский марш», «Варшавянку».

Множились школы и студии, немало их и сегодня. Ее жизнь была сродни приключенческому роману, одна из самых интригующих и роковых страниц которого — брак с Сергеем Есениным. О любви к поэту и не только — «Культура» поговорила с легендарной Айседорой.

культура: Свой первый танец помните? 
Дункан: На вопрос о том, когда я начала танцевать, отвечаю: «Во чреве матери, вероятно, под влиянием пищи Афродиты — устриц и шампанского»... Мать, находясь в очень трагическом положении, испытывала сильнейшие душевные потрясения. Она не могла питаться ничем, кроме замороженных устриц и ледяного шампанского. Едва появившись на свет, я с бешенством начала двигать руками и ногами... позже, когда меня ставили в детской распашонке на середину стола, я танцевала под всякую мелодию и служила забавой всей семье и друзьям. 

Благодаря матери наша жизнь в детстве была проникнута музыкой и поэзией. По вечерам мать играла нам, а я сочиняла танцы. Одна милая старая дама, наш друг, часто приходившая, чтобы провести с нами вечер, в свое время жила в Вене. Она говорила, что я напоминаю ей Фанни Эльслер, и рассказывала о ее триумфах.

культура: Забавное сравнение. Эльслер — знаменитая танцовщица, соперница Марии Тальони, Вы же отчаянно ненавидели балет и даже называли его вульгарным. 
Дункан: Он несет фальшивые позы и уродливые движения. Ходит ли кто-нибудь в жизни на пуантах или поднимает ногу выше головы?! Все это неестественно и, следовательно, некрасиво и надуманно. Все зло в условностях, придуманных обществом, в жизни и на сцене. 

культура: Основа балета — четкая система. В чем же источник Вашего танца? 
Дункан: В природе. Это танец далекого прошлого, который всегда был и останется неизменным. В вечной гармонии движутся волны, ветры и шар земной. Я не придумала свой танец, он существовал до меня, но он спал, а я его разбудила. В своем искусстве я не копировала, как думали многие, фигуры с греческих ваз, фризов или живописных произведений. Благодаря им я научилась наблюдать за природой с особым вниманием, и если некоторые из моих движений напоминают жесты, замеченные в произведениях искусства, то это лишь потому, что они почерпнуты из того же естественного источника. 

культура: Ваша жизнь оказалась сотканной из контрастов: слава, страшное горе, нищета, разочарования. Не озлобились?
Дункан: Роскошь и богатство не дают счастья. Богатым намного труднее сделать что-то серьезное, ибо в гавани всегда стоит роскошная яхта, которая манит их уплыть в лазурные моря. Жизнь же, как маятник: чем сильнее страдаешь, тем безумнее затем счастье; чем глубже печаль, тем более яркой будет радость.

культура: Ваше первое гастрольное турне по России в 1904-м прошло с успехом, а Вы заинтересовались Художественным театром и самим Станиславским... 
Дункан: Все мое существо жаждало общения с сильной личностью. Когда Станиславский стоял передо мной, я видела ее в нем. Как-то вечером я взглянула на его прекрасную, статную фигуру, широкие плечи, черные волосы, лишь на висках тронутые сединой, и... когда он собирался уходить, положила руки ему на плечи, притянув его голову к своей, поцеловала в губы. Он с нежностью вернул мне поцелуй. Но принял крайне удивленный вид, словно менее всего этого ожидал. Когда я пыталась привлечь его ближе, он... недоуменно глядя на меня, воскликнул: «Но что мы станем делать с... нашим ребенком! ...Я никогда не соглашусь, чтобы кто-либо из моих детей воспитывался вне моего надзора, а это оказалось бы затруднительным при моем настоящем семейном положении»...Много лет спустя я рассказала про этот случай его жене. Она очень развеселилась и воскликнула: «...Это на него так похоже! Ведь он относится к жизни очень серьезно».

культура: Ваши танцы увлекли не только реформатора русской драматической сцены. Хореограф Михаил Фокин выпустил на сцену героев, которые словно сходили с фронтальных греческих барельефов; Александр Горский разул балерин Большого театра; Российская империя «заболела дунканизмом». Не потому ли Вы без опасений приехали в новую Россию, хотя Вас все отговаривали...
Дункан: Весной 1921 года я получила телеграмму: «Русское правительство — единственное, которое может понять вас. Приезжайте к нам. Мы создадим вашу школу». Я ответила: «Да, я приеду и стану обучать ваших детей при единственном условии, что вы предоставите мне студию и все, что необходимо для работы». Со всей энергией своего существа, разочаровавшегося в попытках достигнуть чего-либо в Европе, я была готова вступить в государство коммунизма... Я не везла с собою никаких платьев. Представляла себе, что проведу остаток жизни в красной фланелевой блузе среди товарищей, одетых с такой же простотой и исполненных братской любви.


культура: Финансовое положение школы оказалось нестабильным, тогда Вы обратились к Луначарскому и даже приехали на встречу, но сердито покинули приемную. Почему?
Дункан: Из двери его кабинета вышла статная и полная замнаркома Яковлева. Я поняла, что тут нечего делать. Эта женщина носит корсет! Разве она согласится финансировать школу Айседоры Дункан, которая уничтожила корсет во всем мире?

культура: Свобода стала идеей фикс — Вы даже выступали против брака, за свободную любовь... 
Дункан: Я всегда жила больше рассудком, и хотя этому не поверят, мои многочисленные любовные приключения, рожденные рассудком, были мне совершенно так же дороги, как и сердечные. Все мое детство прошло под мрачной тенью таинственного отца... и ужасное слово «развод» запечатлелось на чувствительной поверхности моего разума. Я изучила законы о браке и пришла в негодование, узнав о рабском положении женщины, принялась пытливо вглядываться в лица замужних женщин... и заметила, что на каждом виднелись печать зеленоглазого чудовища ревности и клеймо рабыни. Я дала обет на всю жизнь, что никогда не опущусь до этого унизительного состояния.

культура: С Сергеем Есениным Вы все-таки расписались...
Дункан: Одним из прекрасных достижений Советского правительства является демократизация брака. Двое людей расписываются в книге, а под подписью напечатано: «Эта подпись не возлагает никакой ответственности ни на одну из сторон и может быть аннулирована по желанию каждой из них». Такой брак является единственным соглашением, на которое может пойти всякая свободолюбивая женщина...

культура: Вы оба решили взять двойную фамилию — «Дункан-Есенин». Вам пришлось просто поверить, что муж — замечательный поэт? Вы же не могли понять его стихов — русским так и не овладели, а Есенин не умел и не хотел говорить на иностранных языках.
Дункан: Есенин — хулиган, Есенин — ангел. За-ла-тая га-ла-ва... Он читал мне свои стихи, я ничего не поняла, но я слышу, что это музыка и что стихи эти писал гений!

культура: Наш пролетарский писатель считал, что Вы олицетворяли все то, что Есенину было не нужно. И не только он думал, что Вы зря отправились в бурное путешествие по Европе и Америке, из которого поэт вернулся в глубочайшей депрессии, с мыслями о суициде.
Дункан: Я увезла Есенина из России... Я хотела сохранить его для мира. Потом я привезла этого ребенка на его Родину, но у меня нет более ничего общего с ним. 

культура: Вы узнали о гибели мужа в Париже?
Дункан: Известие о трагической смерти Есенина причинило мне глубочайшую боль. У него была молодость, красота, гений. Неудовлетворенный всеми этими дарами, его дерзкий дух стремился к недостижимому, и он желал, чтобы филистимляне пали пред ним ниц. Он уничтожил свое юное и прекрасное тело, но дух его вечно будет жить в душе русского народа и в душе всех, кто любит поэтов. Я категорически протестую против легкомысленных и недостоверных высказываний, опубликованных американской прессой в Париже. Сейчас у меня полоса сплошных страданий и невзгод, поэтому меня часто посещает искушение последовать его примеру. Только я уйду в море.

P.S. Спустя полтора года после смерти Есенина Айседора погибла на Английской набережной в Ницце.