Владимир МАМОНТОВ, публицист

30.05.2013

По стечению обстоятельств я этот дом, Кутузовский, 26, хорошо знаю: у меня там жил друг. Конечно, дом большой, жил он не с Леонидом Ильичом дверь в дверь, да и годами с генсеком разминулся, но, признаюсь, это производило впечатление: приедешь к Виктору — и немножко к Брежневу.

Виктор работал в «Правде». Там интересные люди работали. Например Егор Гайдар. Трудно теперь это представить, но он был коммунистом. Занимал солидный кабинет в правдинском здании-корабле, который и сейчас плывет по улице все той же «Правды». Гайдар, кстати, оставил профессиональный разбор ситуации с падением цен на нефть, которое ухайдокало брежневскую модель империи, — но и экспертно задробил строительство десятка новых нефтеперерабатывающих предприятий, которые бы кардинально поменяли ситуацию.

Но это к слову. Сначала у моего друга Виктора, как и у Гайдара, были разные правдинские льготы. Пайки. Которые отлично шли закусочкой. «Ну что, «Комсомолка» голоштанная, ты язя ел?» — спрашивал Виктор. «Что язь? Я дальневосточник. Я кижуча ел. Муксуна ел. Таймешка ел», — отвечал я задиристо. «Я спрашиваю — ел язя?» — уточнял Виктор, доставая овальную консервную банку и устрашающих размеров нож. «Язь в томатной заливке», — читал он на банке, усмехался и — хрясь ножом, только подлива густо выступала по бортам.

Потом он шел меня провожать к метро. В доме был тайный выход в метро. Ныне его, конечно, законопатили. Но и тогда он был не для нас. Мы шли в обход. Иногда в пути пели «Джерико» из репертуара Дина Рида. От толстостенного сталинского дома 26, построенного военнопленными, исходило накопленное дневное тепло. И густая тьма надвигалась из-за реки, где теперь посверкивает Москва-Сити.

Через некоторое время «Правда» стала исчезать и скукоживаться. Правдинский язь померк и уплыл куда-то, а «Комсомолка» начала зарабатывать, и мы, ее тогдашние сотрудники, с нынешними седым главным редактором либеральной газеты и коротко стриженным шеф-редактором газеты этатистской, могли позволить себе крепко заполночь обедать в первом кооперативном ресторане «Московские зори». Виктор же мрачнел. Он был прекрасным и честным журналистом, и любил он, конечно же, не льготного язя в жестяной банке, а обширный и недоустроенный Советский Союз с Байконуром, БАМом, Хакасией, Хабаровском, Кишиневом, Домбаем. Он любил жену и детей, тещу, которая на станке ткала полосатые ковры в одной из комнат его квартиры в брежневском доме. Но не буду скрывать: ему нравилось остановиться у мемориальной доски, раскурить очередную сигаретку — и ощутить законченную справедливость удавшейся жизни. И я его не осуждал, ни капельки.

А потом доска с дома исчезла. Да и у Виктора как-то разладилось. Он заболел и дико рано ушел.

Мстительность новой власти и ее площадной команды, которая снесла Дзержинского, содрала Брежнева, но оставила Воровского работы скульптора-любителя Каца, не говоря уж о забальзамированном Ленине, мне кажется, как-то сказалась и на нем. Виктор был так устроен, что не видел китайской стены между Россией царской и советской. Он любил со смехом вспоминать, как генсек, приехав на БАМ, вышел из поезда и пошел прочь от встречавшей его толпы. Стар уже был. Не сориентировался. И долго, одиноко шаркая, шел по перрону один, пока соратники шушукались, кто вернет вождя на верный путь.

Но Виктор тем не менее считал Брежнева царем. В целом добрым царем. В гораздо более позднем фильме Шакуров-Брежнев так и ответит на вопрос внучки: «Дедушка, ты царь?» — «Царь, царь, кто ж еще?»

В этом и дело. Президент обязан быть поджарым, заниматься дзюдо и остроумно отвечать на каверзные вопросы. Царь счастливо избегает этих обременений. Над царем, конечно, потешаются, пародируют его дикцию, рассказывают анекдоты — но потом, когда проходит время, выясняется кое-что поглавнее: не был ни кровопийцей, ни кукурузником, ни балаболом. В ходе его правления утвердили День Победы главным праздником. Назло врагам вошли в Афганистан, и пусть американцы выкрутятся лучше. Провели Олимпиаду-80. В ходе голимого застоя как-то настроили тучу промышленных предприятий, электростанций, птицефабрик — которые питают и по сей день, в ожидании триумфа «Сколково» и «Роснано». Замирились с остальным миром в Хельсинки. Да, целовались с Хонеккером. Но без подтекста! От души! Олланду нечем поживиться!

Правозащитники, конечно, вспомнят карательную медицину, высылку Солженицына и Сахарова, но как без этого? Без этого фона им, правозащитникам, никак невозможно выигрышно гарцевать, взяв под уздцы общечеловеческие ценности. Либеральным экономистам невозможно демонстрировать волшебную руку рынка, до поры скрывая, что она сложится в кукиш. Прихватизаторам, ясное дело, прихватизировать.

Ну, так и что? День Победы и по сей день главный наш праздник. А БАМу собираются проложить второй путь, чтобы первый не скучал: вот те и дурацкая рокада, на случай войны с Китаем!

…Говорят, та брежневская доска с дома 26 сейчас в Германии. Кто-то ловкий продал, за десятку зелени. Установить собираются ее точную копию. Не знаю. Дом стоит и еще сто лет простоит. Виктора не вернешь. Страну не вернешь. Может, пусть останется памятником не вполне выгоревшее до сих пор место, где была эта доска? И дырки от винтов? И пусть напоминают о нашей беспамятливости, алчности, немудрости, мелочной лакейской злобе?

Или об этом лучше напоминает клумба перед Лубянкой? Или муляж гостиницы «Москва»?