Время от времени театральный критик выводит в театр нетеатральных друзей. Глубоко «нормальных», в обычной жизни любимых и ценимых, а в театре раздражающих профессионала топорностью суждений. После походов ловишь себя на легкой досаде и дежурном «сама хороша, не води друзей на работу». Но отложим специфику дружеского общения в тонком культурном мире — тут в принципе все норм, раз не дошло до драки. Остается свербящее наблюдение: чем образованнее «нормальный» друг, тем ироничнее он к «дрыгоножеству». И ты вдогонку вынужден объяснять, что театр вообще и хореография в частности отражают жизнь гораздо, гораздо больше ожиданий.

  

Пусть будет «вау»-эффект. В «Ла Скала» исполняют (и привозили в Москву) балет «Эксельсиор», поставленный в восторге пред человеческим умом, прогрессом и величием цивилизации образца 1881 года. Тогда разом заработали весьма технологичный тоннель под Альпами, аппарат Маркони и электростанция, для человека XIX века сказочнее не меньше настоящей сказки. Так что Цивилизация, Свет, Слава, Ценность, Согласие и Постоянство, упакованные в пуанты и пышные пачки, не только вертятся, но и борются с Обскурантизмом в коричневом трико. В отечественной реальности театральная дирекция дружила с военным министерством: балет в четырех действиях «Роксана, краса Черногории» нашего всего Мариуса Петипа создали в 1878-м к победам русского оружия на Балканах. Русско-турецкая война, красавица-черногорка, она же ночное привидение, лав-стори и хеппи-энд с финальной пляской русских солдат — освободителей славян в кружевных портянках. В романтичные отечественные 60-е родился балет «Геологи», где молодые спецы с образцами горной породы носятся в прыжках. А уже в 80-е не избежал участи «Броненосец «Потемкин», и комиссарша в кожаной тужурке объясняла балетным матросам, кто в мире прав. Главное, чтобы в либретто предусматривались массовые пляски для кордебалета да была любовная линия, надо ведь па-де-де танцевать. 

То есть при всей серьезности заявлений в случае с балетом нужда в адвокатстве утраивается, ибо есть ли что в принципе более глупое, чем говорить о серьезном, скача на пуантах? К этому добавьте русскую интеллигентскую традицию, в лучшем случае снисходительно-фривольную (бессмысленно, но ах, какие ножки!), в худшем — либеральную пафосно-презрительную («так танцуй же ты «Деву Дуная», но в покое оставь мужика!»). А ведь искусство танца давно вышло из детского возраста, и все эти «замок красоты» и «задраны мосты» уже не работают.  

Самые чуткие нетеатральные умы иногда сами стараются найти в балете актуальные смыслы. Например, в большой, неповоротливой, богато изукрашенной экзотикой и арапчатами «Баядерке» видят карикатуру на восточную деспотию — мысль сама по себе неглупая, но за балетную державу обидно, она объемнее карикатуры. А тут у нас в Большом театре случилась «Жизель» — крупнейшее событие мирового сезона, мировая премьера. Главный балетный шедевр романтизма 1841 года рождения заново поставил Алексей Ратманский, хореограф-оригинал, искренне полюбивший архивы. Граф, крестьянка, любовь и обман, мыслимый только при неравенстве социальных слоев. Полный надмирной прелести «белый» загробный акт, в котором умершая от предательства крестьянка прощает и спасает от смерти любимого. Сюжет оказался настолько сильным, что весь ХХ и нынешний век манит как огонек, порождая самоценные версии. Матса Эка (Граф — городская золотая молодежь, Жизель — деревенская девчонка, вместо загробного мира психиатрическая клиника), Дады Масило (он белый, она африканка), Акрама Хана (он элита, она мигрантка из палаточного городка). В Москве Алексей Ратманский оставил в покое время и место, не говоря уже о том, что скрупулезно очистил оригинал и деликатно восстановил потери. Что парадоксальным образом подтолкнуло думающего зрителя рассмотреть в этом как бы измышленном фарфоровом шедевре важные проблемы сего дня. Социальное неравенство, неравенство полов, обостренная потребность в защите и безопасности. Объективация женщины в силу специфики ее природы. Абсолютизация социальных норм на фоне растущей герметичности социальных страт. Несправедливость мироустройства, обреченность самопожертвования, кризис христианской морали. И полное бессилие эмоций в этом разумном, разумном, разумном мире.  

Так о чем мы сейчас? О том, что «Жизель» может перерождаться много раз, мутируя даже в «Рассекая волны» Триера? О том, что классические шедевры актуальны в любое время именно глубиной заложенных в них вопросов, а античный конфликт воли, долга, судьбы обречен быть вечной темой для человечества? Да, но не только.

Архаичный по сути театр с танцующим телом парадоксальным образом несет эти смыслы прямо к человеку, минимально распыляясь на разум и неудобный сегодня формат доступа. Несет сквозь условность балета, а может, и благодаря ей. Чему не мешают ни «исторически информированные» костюмы XIX века, ни пляски радостных пейзан и злобные жесты ведьм-привидений, ни пресловутый балетный «язык глухонемых», выглядящий вдруг ничуть не хуже стикеров электронной переписки.

А ведь еще есть такая вещь, как танец, современный танец, он же contemporary dance. Вроде бы тоже тело-ноги-руки, но в нем вообще принципиально другие отношения с бытием, сознанием и прочими малопонятными штуками. Кристоф Винклер показал в Москве «Баадер» — спектакль-манифест печально знаменитых «красных бригад», терроризировавших Европу в недавнем прошлом, а Ксавье ле Руа — свою же кандидатскую диссертацию про молекулярную биологию. Россия тут не впереди планеты всей, но вполне себе в ногу. Дивная петербургская артистка Нина Гастева танцевала заполнение трудовой книжки перед пенсией. Умница Ольга Цветкова — будни спального района Алтуфьево, где можно выпасть мордой в снег по самым разным поводам, терзаясь поводом экзистенциальным. Способ выражения никак не мешал доносить серьезность темы. Ровно наоборот. 

Так что необязательно быть ироничным к искусству танца, чтобы выглядеть умным. Как раз наоборот, снобизм тут от незнания и нежелания включать волшебную связку «думать — чувствовать». В танцевальной наивности можно найти самые серьезные вопросы и даже ключи к самым серьезным ответам. Только дайте себе потрудиться.