Егор ХОЛМОГОРОВ, публицист

01.06.2017

335 лет назад, на рассвете 25 (15) мая 1682 года грянул набат, зашумели, заволновались стрелецкие слободы — пришла весть о деле страшном, деле темном… Нарышкины уморили царевича Ивана — кричали гонцы, среди которых главным был Петр Андреевич Толстой, будущий петровский граф, глава Тайной канцелярии, который сам выманит из-за границы и уморит царевича — наследника Алексея. Стрелецкое войско ударило в барабаны, развернуло знамена и двинулось на Кремль, дабы наказать супостатов, погубивших последнего сына покойного царя Алексея Михайловича от его первой жены Марии Милославской. Именно клан Милославских, возглавляемый честолюбивой царевной Софьей, и подстрекал стрельцов к бунту. Он был оттеснен от власти родственниками Натальи Нарышкиной, матери недавно провозглашенного царем патриархом и народом Петра, и жаждал реванша.

Кричали ли при марше на Кремль «Живьем брать, демонов!» — не сообщается, но во дворце, к вящему изумлению бунтовщиков, их встретил живой и здоровый царевич Иван, засвидетельствовавший: «Меня никто не изводит и жаловаться мне не на кого». Стало очевидно, что подстрекатели солгали. Затем в дело вступил многоопытный политик, вождь нарышкинского клана — Артамон Матвеев, и почти уговорил мятежников разойтись.

Но тут, к вопросу о роли дурака в истории, на крыльцо вышел князь Михайла Долгорукий, один из начальников стрелецкого приказа. Его работой было не допустить мятежа, он же, с нею не справившись, начал бранить почти утихомирившихся стрельцов, требуя немедленно покинуть Кремль. Разъяренные стрельцы сбросили князя на пики. Подпитанный первой кровью, бунт вспыхнул с новой силой — расправились с Матвеевым, всюду искали братьев царицы, Нарышкиных. Одного, Афанасия, спрятавшегося под церковным престолом, указал убийцам дворцовый карлик. Другого, особенно ненавистного всем Ивана, царица была вынуждена сама со слезами выдать на расправу стрельцам, понукаемая Софьей и боярами: «Не погибать же нам всем за него!» В Кремле творилась настоящая вакханалия убийств, постепенно выплеснувшаяся в город, — причем творились расправы как бы волей народа — убивая, стрельцы непременно спрашивали окружавшую толпу: «Любо ли?»

Милославские собрали жатву кровавого дня сполна. Иван был провозглашен старшим царем, наряду с братом Петром, Софья получила небывалый для Руси статус правительницы до совершеннолетия государей. Враги-Нарышкины были повержены. Но победивший боярский клан оказался заложником у новых хозяев Москвы, — стрельцов, которые отнюдь не хотели ограничиваться сменой властных декораций.

Социальной причиной бунта была чудовищная коррупция в рядах стрелецкого начальства, и прологом к нему была выдача на расправу солдатам их заворовавшихся полковников. Пока били батожьем одного из них, Семена Грибоедова (пращура великого драматурга), зачитывали его вины: «чинил налоги, обиды и всякие тесноты, для взяток и работ бил их жестокими боями, бил батогами, на их стрелецких землях устроил огороды… и в деревни свои посылал их, стрельцов, и детей их… из государева жалованья вычитал у них деньги и хлеб…».

Победившие люди с ружьями хотели теперь посчитаться. Это было настоящее народное движение стрельцов, горожан и холопов против бояр и дворян-помещиков. Стрельцы требовали возврата долгов по жалованью, не платившемуся десятилетиями, холопы — свободы, все — справедливости и прекращения гонений на старообрядцев. В знак торжества стрельцы вытребовали у власти своеобразную конституцию — специальный столб, на котором перечислялись действительные и мнимые преступления убитых нарышкинцев и гарантировались стрелецкие привилегии.

Хованщина, казалось, начала новый этап в истории Московского государства. Это название период получил потому, что во главе стрелецкого войска, переименованного, чтобы угодить мятежникам, в «надворную пехоту» встал князь Иван Андреевич Хованский. Историки утверждают, что его прозвали Тараруй — пустомеля, но не известно, не является ли это посмертной клеветой. Князь из рода Гедиминовичей был дерзким, решительным, инициативным, хотя и не всегда счастливым полководцем, — бившим шведов и изрядно насолившим полякам в недавних войнах. Он был амбициозен, любим народом и горячо привержен старой вере, — это его в конце концов и сгубило.

Хованский попытался добиться от правительства отказа от новых никоновских обрядов. Староверы составили челобитную, с которой по протекции князя и при поддержке народа пришли в Кремль, возглавляемые священником Никитой Добрыниным, чтобы в присутствии государей спорить о вере с патриархом. Но вместо царей их встретила лишь царевна, первая из чреды женщин на царстве.

Софья была решительной приверженкой новых обрядов, она попросту наорала на староверов, что они объявляют еретиками ее любимых покойных отца и брата, а стрельцов припугнула, что если они и дальше будут поддерживать смутьянов-раскольников, то она уедет с царями из Москвы, после чего мятежники лишились бы всех привилегий и гарантий. Царевнина милость и царская чарка, которой щедро оделяли выборных от полков, оказалась для стрельцов важнее споров о крестном знамении — они не только отступились от ревнителей старины, но и казнили Никиту (которому враги посмертно попытаются приклеить прозвище Пустосвят), пополнившего число мучеников староверия.

Неудачная попытка вернуться к старой вере подкосила престиж Хованского. Теперь он не нападал, а защищался от обвинений, что хочет якобы сам стать царем, а в стране нарастала смута. Прослышав о московских событиях, поляки направили на недавно воссоединенную с Россией Украину агитаторов, с подробнейшим «темником», что следует говорить, чтобы оторвать малороссов от России. Среди пунктов агитации были такие: «Не лучше ли видеть власть духовную и мирскую в Киеве, чем искать ее раболепным образом в Москве». Затянувшееся безвластие грозило смутой уже всей стране.

И тогда Софья, наделенная немалым политическим талантом, нанесла решительный удар — вместо Донского монастыря, куда направлялась на крестный ход, она отправилась в загородную резиденцию в Коломенском. К оказавшейся вне власти стрельцов правительнице начали стекаться дворянские ополчения. И вот уже Хованский едет к царевне договариваться, но на полпути его хватают и по приказу Софьи казнят. А вскоре сдается и стрелецкая Москва — столб с вольностями срыт, холопы возвращены прежним хозяевам, никто больше и слова не молвит в защиту староверов. Хотя царевна была и милостива к стрельцам, назначив им нового командира — думного дьяка Шакловитого, но когда 7 лет спустя ее власть падет по воле выросшего брата Петра, особой ревности за дело предавшей их правительницы стрельцы не проявят. Сама того не ведая, Софья мостила путь царю-реформатору.

В исторической памяти хованщине не повезло и повезло одновременно. С одной стороны, ей уделяется лишь куцее внимание в историографии, в основном чтобы объяснить психологию Петра Великого, в десятилетнем возрасте ставшего свидетелем кровавой вакханалии и перенесшего якобы свою ненависть к мятежникам на весь старый русский уклад. Находятся авторы, которые на этом основании объявляют хованщину «реакционным движением», стоявшим на пути европеизации России, хотя ребенок-царь, разумеется, никаких реформаторских планов не лелеял, а правительница Софья была и сама вполне «западницей».

Зато «Хованщина» навсегда осталась в золотом фонде культуры. Народная опера великого Мусоргского, причудливо переплела события хованщины и падение Софьи в своеобразную погребальную песнь самобытной допетровской Руси, уничтоженной европеизацией. Ни Хованский, ни Шакловитый, ни Голицын, ни староверы во главе с Досифеем, не могут защитить Русь от нового иноземного ига, которое Мусоргский видел в петровских реформах. Старине остается лишь сгореть чистой свечей самосожжения, растворения всего эгоистического в общенародном духовном подвиге. «Хованщина», наверное, самая необычная и сложная из великих опер.

В великой арии Шакловитого из этой оперы навсегда будет звучать и плач, и надежда о судьбе многострадальной Руси: «Аль недруг злой наложит руку на судьбу твою? Аль немчин злорадный от судьбы твоей поживы ждет? Господи, ниспошли Ты разума свет благодатный на Русь, даруй ей избранника, той бы спас, вознес злосчастную Русь, страдалицу. Ей, Господи, вземляй грех мира, услышь меня: не дай Руси погибнуть от лихих наемников».

Мнение колумнистов может не совпадать с точкой зрения редакции