10.10.2016

На 91-м году скончался знаменитый польский кинорежиссер Анджей Вайда. Как говорили античные мудрецы: о покойных либо хорошо, либо ничего, кроме истины. Начну, пожалуй, с первого.

Пан Вайда не считал себя русофобом. Публично высказывался против сноса памятников советским солдатам, освобождавшим Польшу от гитлеровцев. Любил Достоевского и снял по его романам два фильма, «Бесы» и «Настасья», правда, неудачных. Достоевского он, заметим, считал поляком, чей шляхетский род выходит из-под Пинска. Но тут ошибался: Достоевские — ​ветвь рода боровских Ртищевых, перебравшегося в XV веке в Литву и сохранившего русскую идентичность до воссоединения Белоруссии с Российской империей…

Своих учеников и последователей Вайда учил быть к русским добрыми и по примеру Адама Мицкевича отличать их от «москалей». Тот сочинил поэтическое послание «Приятелям москалям и русским друзьям». Как отличать? Нет ничего проще: хороший «русский» приветствует идею «Польши от моря до моря», считает, что Украина — ​это Восточная Польша, и бесконечно кается перед поляками за исторические вины соотечественников. Ну а москаль поступает наоборот.

«Галстук завязывать — ​вот все, чему нам, полякам, удалось научить москалей», — ​резюмировал Вайда наши отношения. Не возьмусь спорить, но говорит это о незначительности собственной польской культуры. Русские много и охотно учились. У немцев — ​математике. У голландцев — ​кораблестроению. У французов — ​военной тактике. У англичан — ​промышленности. Если у поляков, кроме галстука, научиться было нечему, то кто ж виноват. Да и галстук, впрочем, придумали хорваты…

Но мало ли на свете режиссеров с антирусскими настроениями? Тем более, что в Польше русофобия всасывается еще в утробе. Вайда — ​скажут, — ​был великий кинорежиссер! Я не ахти какой кинокритик, но как раз режиссером Вайда, на мой взгляд, был довольно посредственным. Большая часть его славы, по моему мнению, основана не на таланте художника, в каковом качестве он скучноват, длинноват, пресно-патетичен и невероятно холоден. Конек Вайды — ​это умение находить для своих фильмов актуальный политический контекст, попадать в резонанс с общественными настроениями.

Годы жизни за железным занавесом создали особый формат «прокси-кино», особенно расцветшее в странах Варшавского договора. Местные умельцы в меру возможностей брали голливудские образцы. Те, кто покруче, как немцы в ГДР, создали жанр антивестерна про индейцев. Кто поплоше, вставляли в картины отдельные американские элементы.

Именно так сделан ставший у нас культовым «Пепел и алмаз», посвященный бандеровской войне боевиков «Армии Крайовой» против коммунистов. Его главными персонажами были не партработники с партизанами, а джинсы, куртка и темные очки Збигнева Цибульского. Совершенно немыслимые и анахронистичные в послевоенной Польше, зато напоминавшие культового героя США, «бунтаря без причины» Джеймса Дина. Мачек Цибульского пьет, соблазняет официанток, обаятельно улыбается и убивает присланных из Москвы начальников — ​то есть исполняет мечты большинства молодых поляков (да и части влюбленной в этот фильм советской интеллигенции).

Столь же безупречно «социальное попадание» дилогии «Человек из мрамора» и «Человек из железа». Первая лента — ​выражение польского умеренного либерализма 70-х, когда можно стало ругать сброшенного протестами гданьских докеров партийного вождя Гомулку. Зато «Человек из железа» — ​продукт массовой кампании по выводу Польши из советского блока, в которой кто только не участвовал: рабочий вожак Валенса, папа римский, ЦРУ и Вайда со стопроцентно конъюнктурным (что не значит, конечно, плохим) фильмом, обреченным стать классикой, ибо идеально соответствовал международному социальному запросу. Если бы на свете существовал афганский кинематограф, то автор хита о «мужественной борьбе моджахедов против советских оккупантов» снискал бы точно такую же славу.

Мое первое знакомство с творчеством Вайды оказалось не слишком удачным. В нашем окружении почти ни у кого не было видеомагнитофонов, поэтому я шел в обычный советский кинотеатр. Так и попал однажды на двухчасового вымученного «Дантона». Фильм невероятно нудный, плюс полный политических намеков: неунывающий любимец парижан — ​это Польша, а холодный фанатик Робеспьер, казнивший былого соратника, но и сам уже обреченный, — ​СССР.

Не говоря о неисторичности трактовки образа Дантона — ​коррупционера, демагога, организатора массовых бессудных убийств, — ​это просто было нереально, до головной боли скучно. Не спасал и Депардье в главной роли. Его вчистую переигрывал Войцех Пшоняк, изображавший априори отрицательного Робеспьера.

Пожалуй, невыносимость «Дантона» предопределила мое предубеждение и к ранним, гораздо более сносным картинам Вайды. Но в целом я оставался к пану Анджею вполне безразличен, пока в 2004-м он не поставил своих «Бесов» на сцене московского «Современника».

Из веселого, злого и страшного романа у польского мэтра получился довольно тягостный спектакль. Зато в конце все сделалось понятно. Игравший Степана Трофимовича Верховенского артист Игорь Кваша с таким чувством читал евангельский эпизод об изгнании Христом бесов из гадаринского бесноватого, что не оставалось никаких сомнений: под стадом свиней, в которых вселились черти, Вайда подразумевает не нигилистическую интеллигенцию, как открытым текстом говорит Достоевский, а Россию и русских.

Идея не то чтобы новая. У восточноевропейских русофобов она очень популярна. Еще в 80-е чешский писатель Милан Кундера высказался в том же духе: что коммунизм, тоталитаризм и прочее — ​естественный плод русской культуры. Чеху жестко ответил Иосиф Бродский: все страшнейшие события и явления в русской истории XIX–XX веков — ​результат как раз западных влияний и заимствований. Именно на Западе были придуманы марксизм, атеизм, либерализм, воспалившиеся в России. А для русской культуры характерно сопротивление импортному злу. Памятником чему являются и «Бесы».

После того спектакля Вайда встал в моем сознании на полку заурядных польских русофобов. Тем более, что вскоре он разразился «антимоскальской» лентой «Катынь», для которой даже у либеральных кинокритиков не нашлось доброго слова.

Политически и культурно канонизированный в Польше при жизни Анджей Вайда умер, исполненный днями, оставив свой творческий расцвет далеко позади. Несомненно, что пока еще Польска не сгинела, его имя будет называться в одном ряду с Мицкевичем и Шопеном. Вопрос в том, как долго продлится это «еще». Смысловая фигура многих фильмов Вайды — ​обреченность героя на самоуничтожение. Польша сегодня слишком старательно поджигает третью мировую, в которой ее участь в любом случае — ​стать вымершей пустыней. А в пустыне никому не будет дела до кино.

Мнение колумнистов может не совпадать с точкой зрения редакции