28.06.2016

80 лет назад вышел в свет один из самых знаменитых романов ХХ века. Сочинение домохозяйки из Атланты Маргарет Митчелл, носившее поэтичное название «Унесенные ветром», оказалось и весьма популярным произведением высокой литературы, и наиболее значительным текстом литературы массовой.

Критики до сих пор спорят: что это — ​хорошо раскрученная попса или же блистательное выражение американского мифа и характера, представленное в лице Скарлетт О’Хара.

Так или иначе, роман не был сиюминутной поделкой — ​двойной удар в виде книги и фильма с прекрасной Вивьен Ли настолько силен, что влияние образа героини ощущается уже без малого столетие. Особенно оно велико там, где люди переживают крах привычного миропорядка и должны как-то приспосабливаться к изменяющимся реалиям. Хорошо ли, худо, но Скарлетт вела и многих из нас через катастрофу 90-х.

Помню, как незадолго до распада СССР вздыхавшая по мне молодая библиотекарша, к которой я зашел за очередной порцией биографий черчиллей и рузвельтов, заговорщически прошептала: «Нам привезли «Унесенных ветром», уже очередь пятнадцать человек, бери, только быстрее читай». Картину я к тому времени уже смотрел, особого желания прочесть книгу не испытывал, но отказываться от такого романтического предложения было просто глупо. И на несколько суток я погрузился в мир Скарлетт О’Хара.

Я всегда любил исторические романы, однако творение Митчелл с этой точки зрения выглядело на редкость скупым. События гражданской войны лишь оттеняли становление юной южанки в новой повседневности, где на семью больше не трудятся сотни негров. Удивительным для советского читателя был сам взгляд на главную американскую междоусобицу: довоенный Юг — ​рай и обитель радости, Линкольн — ​жестокий фанатик, разлучивший рабов и плантаторов, живших единой семьей, вторжение северян — ​разрушительная дикая агрессия, янки — ​негодяи и жулики, «Ку-клукс-клан» — ​защитники чести южных женщин от животной агрессии бывших эксплуатируемых.

Прошло много лет, теперь я знаю: ничего необычного в этих мотивах не было. Южная литература в США весьма обширна, в ней сотни произведений с аналогичным содержанием, в том числе исторически точные — ​о важнейших битвах и отважнейших генералах. Некоторые, как роман Томаса Диксона-младшего «Человек клана», прославлявший «рыцарей в белых балахонах», получили громкую известность. По этой книге Дэвид Уорк Гриффит снял великий фильм «Рождение нации», где политики Севера и плантаторы Юга в конце концов объединялись ради противостояния цветному насилию — ​данная консолидация и обыгрывалась в названии. Только в последние годы, вместе с президентством Обамы, Голливуд наладил целую фабрику изделий с противоположным смыслом: «Джанго освобожденный» Тарантино, «Линкольн» Спилберга, «Двенадцать лет рабства» — ​беспомощная лента, натянутая на «Оскар». Но в первой половине ХХ века политкорректной конкуренции у южного взгляда практически не существовало.

На этом фоне роман Митчелл, не политизированный, не напичканный идеологией, смотрелся пресным. Хотя литературный контекст 1920-х, когда он создавался, мало тому благоприятствовал. Бушевало время джаза — ​и писательство, ему под стать, отличалось агрессивностью, было насквозь пропитано алкоголем, сексом и кокаином. Характерные образчики — ​«Великий Гэтсби» или «Тропик рака».

Маргарет Митчелл казалось само собой разумеющимся, что, поскольку ее сочинение, как она сообщала подруге, «не содержит непристойностей, адюльтера, и в нем нет ни одного дегенерата», оно вряд ли разойдется большим тиражом. Книга писалась в старомодном «викторианском» стиле, ближе всего находясь к творениям Джейн Остин, — ​не случайно, будучи репортером, Митчелл вела в газете колонку под названием «Сплетни Элизабет Беннет».

Но в издательстве «Макмиллан» почувствовали читательскую конъюнктуру лучше и поставили на Скарлетт. К 1936-му джаз отзвучал — ​в моду ворвались оглушавшие Европу военные марши. Безработица зашкаливала, и для многих семей само физическое выживание зависело от помощи государства и благотворителей. Не забудем, что совсем незадолго, лишь в начале 1920-х, женщины широко вышли на рынок труда — ​стали секретаршами и журналистами, бухгалтерами и кондукторами. Они привыкли получать доход, начали голосовать на выборах, ощутили, что могут иметь собственное мнение. Без «эмансипированных дам» век джаза просто не состоялся бы. И вот великая депрессия убила веселый мир «ревущих двадцатых», разорила и свела в могилу миллионы людей. Те, кто перетерпел депрессию, считали себя «выжившими».

История Скарлетт О’Хара служила путеводителем, рассказывающим о том, как перенести ломку всего сущего. Ее нехитрые изречения — ​«я больше никогда не буду голодать» или «я подумаю об этом завтра» — ​превратились в настоящий боевой клич потерпевших кораблекрушение.

Упорная, беспринципная, с каждым годом все менее сентиментальная и все более эффективная Скарлетт была совершенно не похожа на стандартный образ южной леди из других книг этого жанра. Она не ждала за рукоделием, проливая слезы о далеком, а то и погибшем суженом, а кусаясь и царапаясь, добивалась места под солнцем, не стесняясь даже вести дела с янки. По большому счету героиня сама обернулась янки — ​таков был секрет выживания. Этим она отличалась от большинства собратьев по несчастью, насвистывавших песенку «Юг еще восстанет».

В данном смысле «Унесенные ветром» — ​роман антиюжный. Вперед двигает Скарлетт такой же «янки по духу» — ​Ретт Батлер. Назад тянут тени прошлого — ​любовь к Эшли и культ поместья — ​Тары, которому она приносит неисчислимые жертвы. Разорви Скарлетт с ностальгией, и, возможно, она не пришла бы к жизненной катастрофе в финале.

Успех «Унесенных ветром» стал не столько победой американской или южной литературы и не столько торжеством исторического романа-эпопеи — ​это был успех истории сильной женщины. Один из первых и до сих пор едва ли не лучший образец феминистской литературы. Огромная часть моих современниц считала Скарлетт идеалом, и фразы про голод и про завтра они повторяли как священную мантру, стремились к счастью любой ценой и порой его добивались.

Но для самой Америки слишком далеко зашедший феминизм — ​сегодня фактор разрушения наряду с разросшейся, словно опухоль, политкорректностью. В 1936-м «Унесенные ветром» обошли в битве за Пулитцеровскую премию еще один южный роман — ​«Авессалом, Авессалом!» Уильяма Фолкнера. То была аллегория о плантаторе Томасе Сатпене, чье наследие постепенно разрушается, а преемники уничтожают друг друга. В конечном счете на пожарище усадьбы остается последний Сатпен — ​метис Джим Бонд, юноша с тяжелыми психическими отклонениями. Глядя из 2016 года, нельзя не признать, что Фолкнер оказался лучшим предсказателем.

Мнение колумнистов может не совпадать с точкой зрения редакции