Нильс ИОГАНСЕН, Костромская область

24.07.2013

60 лет назад, в июле 1953 года, из лагерей начали выпускать политзаключенных. Уголовники, согласно официальной версии, вышли на свободу весной, сразу после смерти Сталина. А «врагам народа», осужденным по 58?й статье, пришлось ждать еще три месяца. Как освобождали людей, практически неизвестно, поэтому мы и отправились туда, где это происходило.

На начало марта 1953 года в СССР действовало 175 исправительно-трудовых лагерей (ИТЛ). В них и колониях-поселениях содержалось 2 472?247 человек, еще 152?614 сидели в тюрьмах. Инициатором амнистии якобы стал глава МВД Лаврентий Берия. Согласно официальной версии, он, хороший администратор, понимал, что рабский труд заключенных неэффективен, а содержание огромной системы ИТЛ тяжким грузом лежит на экономике. Так появился Указ Президиума ВС СССР от 27 марта 1953 года. Вот выдержка из текста:

«Президиум Верховного Совета СССР постановляет:

1.?Освободить из мест заключения и от других мер наказания, не связанных с лишением свободы, лиц, осужденных на срок до 5 лет включительно.

2.?Освободить из мест заключения осужденных, независимо от срока наказания, за должностные и хозяйственные преступления, а также за воинские преступления, предусмотренные ст. ст. 193.4 п. «а», 193.7, 193.8, 193.10, 193.10 п. «а», 193.14, 193.15, 193.16 и 193.17 п. «а» Уголовного Кодекса РСФСР и соответствующими статьями уголовных кодексов других союзных республик.

3.?Освободить из мест заключения, независимо от срока наказания, осужденных: женщин, имеющих детей в возрасте до 10 лет, и беременных женщин; несовершеннолетних в возрасте до 18 лет; мужчин старше 55 лет и женщин старше 50 лет, а также осужденных, страдающих тяжелым неизлечимым недугом».

Но ведь про уголовников в указе нет ни слова и про «врагов народа» тоже — статья 58 в указе не фигурирует. Как возникло такое расхождение правовой и правоприменительной базы?

«Амнистию 53 года осуществили для того, чтобы дестабилизировать ситуацию в стране. Это был разгром органов МВД, ликвидация лучших кадров правоохранительной системы, по сути — государственный переворот. Новый партийный лидер Хрущев взял курс на развал Советского Союза — полная аналогия с Февральской революцией, после которой из тюрем выпустили весь уголовный элемент. К чему это привело, всем известно»,?— считает историк Николай Стариков.

Впрочем, власти быстро одумались. Уже с июля 1953 года число заключенных в лагерях и колониях снова начало расти. Политзаключенных постепенно выпускали, этот процесс растянулся до середины 50?х, а бандитов, которые вырвались на свободу весной 53?го, возвращали в зоны.

Тюремный стандарт

Граница Костромской и Нижегородской области, Макарьевский район. В этой глуши когда-то располагалось одно из крупнейших учреждений ГУЛАГа — УнжЛАГ. По названию реки Унжи — притока Волги. Несколько десятков отдельных лагпунктов (ОЛП), многочисленные узкоколейные железные дороги (УЖД), пикеты на всех проселках, поселки спецпереселенцев и кладбища.

Окруженный двумя рядами колючей проволоки квадрат 250 на 250 метров, внутри шесть бараков, столовая, баня и клуб — это стандартный ОЛП. Мы идем по территории одного из них, за номером четыре. Наш проводник — Михаил Шулегин,?— прямой потомок основателя соседней деревни Большая Торзать. В начале XVIII века, еще при Петре Первом, его предок Наум Шулегин вместе со своим другом Макаром Епериным спасались от рекрутского набора. На лодке они ушли в самую глухомань, но перед речным затором вынуждены были остановиться. Так и назвали деревню — Торзать. Потом их стало две — Большая Торзать и Малая. Поставили дома, перевезли семьи, раскорчевали лес, посеяли пшеницу и зажили. Только в середине XIX века, когда до этих мест дошли казенные землемеры, деревни обнаружили… Так что лучше Шулегина проводника тут не сыскать.

Первая примета зоны — колючая проволока. Ее и сегодня в здешних лесах немало, нужно быть очень осторожным — раны, нанесенные ржавым железом, плохо заживают. А глубокие колодцы, которых полно на лагерных территориях,?— вообще мгновенная смерть. Без провожатого сюда лучше не соваться. И без хорошего ружья тоже — медведи разве что по улицам окрестных деревень не бродят.

Да и артефакты тут на любителя. Полусгнившие фрагменты бараков, хозяйственных построек, депо, котельных, водокачек. Дороги давно заросли, пробраться к лагпунктам можно только по насыпям узкоколеек и старым лежневкам (уложенные рядами бревна). Впрочем, поездка по последним — просто ад. Древесина сгнила, получилась «стиральная доска» с волнами в полметра высотой. У нашей «Нивы» от кузова «с мясом» отрывает крепление переднего амортизатора, пенек гнет арку колеса и порог. Ремонтируемся кувалдой.

Здесь и кладбища, на которых лежат заключенные. Все заросло густым лесом, родным и близким не приехать. Но и доступные могилы — безымянные. Около Большой Торзати на местном погосте в начале 53?го хоронили тех, кто не дожил до амнистии. 116?й участок. Могилы расположены рядами, не по христианскому обряду — с запада на восток, а абы как. Информация о том, кто в них лежит, и сегодня под грифом «секретно» в архивах ФСБ.

Уйти на рывок

При погребении зэка оставляли половину медальона, который висел на шее. Он специально был двойным — легко ломался по прорези. Во второй могиле с краю лежит некто, чей номер заканчивается на «57». Его помогали хоронить деревенские, они хорошо запомнили, что половинку жетона засунули между зубов трупа. Политический, осужденный, как утверждают очевидцы, по статье 58 часть 10 («Пропаганда или агитация, содержащие призыв к свержению, подрыву или ослаблению Советской власти или к совершению отдельных контрреволюционных преступлений, а равно распространение или изготовление или хранение литературы того же содержания»). До амнистии он не дожил четыре месяца, хотя как раз таких и освобождали. Заболел, перестал выполнять норму, попал в карцер. У заключенного нашлась заступница — одна из охранниц. «Аню у нас хорошо помнят. Молоденькая, очень красивая, зимой ходила в белом полушубке, с наганом на боку. Каталась на монгольской лошаденке, их в войну завезли. Они неприхотливые, могут жить на подножном корме»,?— рассказывает местный краевед, бывшая школьная учительница Зинаида Пургина. Добросердечной барышне не разрешали даже принести зэку воды, а она все-таки умудрялась ухаживать за больным. Но кто-то заложил. Пришлось бежать. Переоделась в штатское, собрала котомку и рванула в сторону Макарьева, откуда можно попасть на большую землю…

А вот другая история. В одном из местных ОЛП сидел спортсмен. Звали его Николай (Колька-спортсмен то есть). Пропагандировал прыжки с шестом, а в СССР тогда ими не занимались. На этой почве и возник конфликт с начальством. Дал в морду какому-то особо тупому спортивному чиновнику, оказался в лагере по «хулиганке». Получил пару лет. А всего за два месяца до летней амнистии, он, как говорят зэки, «ушел на рывок». Соорудил шест, перепрыгнул через колючку и был таков. Не поймали.

Уголовники действовали по-иному. Без изысков. «Как-то на один из кордонов, где остались только бабы да ребятишки, зашел вохровец. Переночевал и наутро уехал. А через час явились солдаты. Оказалось, что это был не охранник, а беглый авторитет, вор в законе, который перестрелял караул, забрал оружие, форму, лошадь и продукты. Кстати, ими он людей на кордоне и кормил. Догнали. Схватили или на месте застрелили — точно уже не скажу»,?— вспоминает Михаил Шулегин.

Впрочем, из УнжЛАГа особо и не бежали. Некуда и незачем. Много рек и ручьев, болот, чащи непроходимые, хищники. Все дороги перекрыты, население очень бдительное — после того случая документы проверяли в каждой избе даже у офицеров. Да и голодно было в стране, особенно во время войны и сразу после нее, а тут все-таки прокормишься. «Около любого ОЛП был рыночек. Крестьяне приносили туда выпечку, молоко и прочие продукты, зэки их покупали. Картофельный пирожок стоил пять копеек. Деньги у заключенных были, за работу на лесоповале платили. Да и вообще они жили лучше, чем мы в деревнях»,?— рассказывает Зинаида Дмитриевна.

Вырученные у сидельцев средства колхозники отоваривали в магазине поселка возле ОЛП.?Жили там вольнонаемные специалисты, охрана, врачи и расконвоированные. Снабжение — на высшем уровне, такого, как вспоминают местные, не было даже в Костроме.

Политика и экономика

Середина лета 1953 года. Из лагерей потянулись амнистированные. У ворот ОЛП их сажали в вагончики и отправляли в перевалочные пункты. Туда, куда подходит широкая железнодорожная колея или пароходы. В УнжЛАГе главный транспортный узел назывался Биржа. Потому что там сортировали лес. И не только его, но и зэков. Уголовники сидели отдельно, политические — в своих лагерях, «штрафники» (военные), экономические преступники, хулиганы, националисты, «пособники» и прочие тоже. А вот выпускали зачастую скопом, что приводило к неприятным последствиям.

Как раз во второй половине июля 53?го из одного ОЛП вышла на волю сразу пара десятков человек. Кто это был — власовцы или бывшие полицаи, жители уже не помнят. Мест в вагонах им не досталось, и освобожденные побрели к транспортным артериям. Документы в порядке. Кордоны их пропустили. Но — не местные жители. Узнав, что за публика идет через деревни, первыми поднялись фронтовики, потом подтянулись остальные. Говорят, только побили, а там кто его знает… Людей понять можно — война безжалостно прошлась по Макарьевскому району, с фронта многие не вернулись. Вот похоронка: «Шулегин Иван Васильевич, гв. красноармеец, 26 гв. танк. бр., пропал без вести 06.07.1943 г. в сражении на Курской дуге».

Интеллигентов из числа «политических» никто не трогал. Более того, многих из них в деревнях знали. «Силами зэков были построены клубы, тоже типовые, деревянные, но большие, уютные. На праздники сидельцы нам рисовали плакаты, прочую агитацию, организовывали художественную самодеятельность. Электрики тянули провода, связисты налаживали колхозные радиоузлы. В общем, жили дружно. Мы им предлагали остаться после освобождения, но городские отказывались, не привыкли к сельскому быту, нежные они, понимаешь. И уезжали, хотя многие наши девки на них засматривались»,?— говорит Зинаида Пургина.

Молодой инженер Юрий Кирпичев (ст. 58 ч. 7 «Подрыв государственной промышленности, транспорта, торговли, денежного обращения или кредитной системы, а равно кооперации, совершенный в контрреволюционных целях путем соответствующего использования государственных учреждений и предприятий») тоже уехал на большую землю. В родную Москву не попал, ведь был «лишенцем» (пораженным в правах). Отправился в Казахстан, строить какой-то горно-обогатительный комбинат, кстати, тоже на зону, но уже вольнонаемным. Сначала часто писал, потом куда-то пропал, а в 70?х приехал в гости. Уже из столицы — в 1956 году его реабилитировали.

Тем не менее «политические» в деревне Тимошино все равно появились. Специфические. Запиденцы (западные украинцы), осужденные по 58?й ч. 2 («Вооруженное восстание или вторжение с целью захватить власть: расстрел или объявление врагом трудящихся с конфискацией имущества и с лишением гражданства»). Один помог немцам уничтожить танковую колонну, другой расстрелял односельчан, которые были коммунистами и советскими работниками, третий вообще из бандеровцев.

Местные жители националистов не трогали, если те, конечно, сами не нарывались. «Я тогда еще пацаном был. Шел 1947?й или 48?й год. На 1 Мая мужики выпили, эти тоже, и тут один на дядьку моего с кулаками полез. Говорит, всех вас, клятых москалей, вешать надо, мало я таких поубивал. Ну его и успокоили, как обычно в таких случаях — по сопатке»,?— рассказывает С., имени своего просивший не называть.

Запиденцы селились на окраине или создавали удаленные хутора, о своих «художествах» не распространялись, за пределы района никогда не выезжали. Почему — в общем-то понятно. Ведь даже один из местных, уроженец Тимошина, доездился. Был призван, воевал, вернулся с фронта. И засел в деревне на несколько лет. Даже за околицу не выходил. Потом осмелел, отправился на свадьбу к родне в Сталинград. Там его и пристрелили: опознали в нем полицая-карателя. Оружия после Великой Отечественной в стране было много, и власти на это смотрели сквозь пальцы. Участники самосуда не пострадали, у них даже не конфисковали стволы…

Вместе с «политическими» выпустили и тех, кто сидел за экономические преступления. Не всех, но многих. Вот история, которую поведал Михаил Шулегин. Жил в одной из местных деревень человек, звали его, допустим, П. В 42?м парня призвали в армию, но на фронт солдат не попал. Его отправили охранять один ОЛП, в пяти километрах от родной деревни. И через пару недель тот попался на воровстве продуктов. В военные годы это было тяжким преступлением, да и украл он немало.?П. перевели в другой лагпункт, тоже неподалеку, но уже зэком. Туда же вскоре прибыла продавщица В., тоже осужденная за кражу продуктов. Случилась любовь — нашли друг друга. Молодой человек вскоре стал местной знаменитостью, лагерным Стахановым, делал по пять-семь норм. Ну, нужен был начальству такой герой. Доходило до того, что П. шпынял солдат и офицеров, которые осмеливались посмотреть на евойную зазнобу. Парочка освободилась в июле 53?го. И тут же расписалась.

92?летняя В. жива-здорова и для своего возраста бодра, муж скончался. Но с нами она разговаривать не пожелала, послав так, что уши завяли. Лагерный опыт.

Гвоздики в лесу

30?230 человек — таково максимальное число заключенных, которые сидели в УнжЛАГе,?— это данные Зинаиды Пургиной. Сколько всего зэков прошло через эти места, не знает, наверное, никто. Были тут и знаменитости. Например, Лидия Русланова. В 52?м она некоторое время находилась в одном ОЛП УнжЛАГа. Ей выделили отдельный домик, баланду она не хлебала и лес не валила. Давала концерты не только на территории зоны, но и вне ее, в клубе поселка вольнонаемных. Местные, прознав об этом, приходили туда из самых дальних деревень. Еще бы — сама Русланова. А вот сопровождающие певицы — не поймешь, конвой или охрана, человек десять,?— очень нервничали при виде такого столпотворения.

Есть и загадочные эпизоды. Например, поселок под названием Академстрой, расположенный в самом труднодоступном районе. Со всех сторон он окружен болотами. Добраться туда и сегодня невозможно, даже такой бывалый охотник и краевед, как Михаил Шулегин, не смог этого сделать. Построили объект в гиблом месте не просто так. Но кроме того, что «там были какие-то ученые и военные, которые проводили эксперименты», и «зэки оттуда никогда не возвращались», местные больше ничего не знают. Военная тайна…

Или вот это. Где-то в лесу есть ОЛП, на его территории растут гвоздики. Лагпункт женский, политический. Цветы посадили зэчки, которые, как гласит молва, чуть ли не все там и остались — амнистия их не коснулась. То ли жены и дочери каких-то троцкистов, то ли еще кто-то. В общем, очередной артефакт непростой эпохи.