Екатерина САЖНЕВА

13.04.2016

Летчик, депутат, глава Клуба Героев. И сам Герой Советского Союза. Человек чести. Последнее — тоже звание. Три десятилетия назад генерал-майор Николай Тимофеевич Антошкин тушил чернобыльский реактор, а в текущем, 2016-м, генерал-полковника авиации выдвинули на Нобелевскую премию мира. За то, что не дал когда-то ядерному кошмару уничтожить Землю. 

Сегодня генерала на месте почти не застать. Постоянные совещания в Государственной думе, встречи, интервью к этой печальной дате. С 26 апреля 1986 года прошло 30 лет.

Всегда приходится вроде бы говорить об одном и том же, и каждый раз — по-новому. Руководитель сводной авиационной группы, он ежедневно лично поднимался в отравленный воздух над реактором. «Бескровный генерал». Так называли моего собеседника за то, что не потерял во время ликвидации последствий Чернобыля ни одного человека. Ни на земле. Ни в воздухе. А вот себя не щадил.

Нужны вертолеты. Здесь и сейчас

После окончания академии Николаю Антошкину предложили на выбор стать инспектором ВВС в Москве или возглавить авиаполк в пустыне Средней Азии. Будущий Герой даже не сомневался — рванул в пески. 

В 1969-м, когда запалился Даманский, его самолеты отслеживали перемещения китайцев. В Афгане экипажи авиаполка Антошкина уже 18 марта 1979-го сфотографировали войска и дороги от советской границы до Герата, внутри и вокруг него. Выполнив все боевые задачи, его полк уже после ввода войск в Афганистан тоже не потерял ни одного бойца. 

В апреле 1986-го командовал штабом ВВС Киевского военного округа... 

Первые часы после ядерной катастрофы. Приказ главы правительственной комиссии по ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС Бориса Щербины однозначен: «Нам нужны вертолеты, и прямо сейчас». Ближайший аэродром к Чернобылю — площадка Черниговского летного училища. Пилоты опытные, многие побывали в Афганистане. Машины — Ми-6 и Ми-8. 

Из Припяти эвакуировали жителей. Без вещей, только с документами люди покидали свои дома. Отбывали в неизвестность. Даже домашних животных не разрешали забирать. Бьющийся в агонии город оцепили войска. Успокаивали, что это ненадолго, на пять-шесть дней, население увозили централизованно на автобусах. Оказалось, что навсегда.

Пока шла плановая эвакуация, работать авиации запретили. Боялись, если начать сразу тушить реактор, то пойдут новые выбросы, и ветер скорее разнесет радиоактивный яд по местности. Да и как его затушить? Какие предложения? Доложить быстро и четко.

— Сначала думали подвести шланг с водой из Припяти, зависнуть на вертолете и закачивать в дымящийся реактор воду, — рассказывает Николай Антошкин. — Однако этот шланг должен был протянуться почти на два километра, вдруг он раскачает вертолет, тот упадет, раздастся повторный взрыв — и еще одна катастрофа?

Решили, что лучше реактор засыпать. Песок в требуемых количествах нашли у речного вокзала. Первые мешки набивали втроем: генерал Антошкин и два замминистра среднего машиностроения. Он в форме, они в костюмах. Для сброса песка предстояло зависнуть на вертолете над жерлом реактора на три-четыре минуты.  

— Подходы с воздуха опасные, мешала 150-метровая труба четвертого блока. На практике определили схему захода, еще раз подняли машины. При взлете и посадке работающими винтами с поверхности земли сдувало высокорадиоактивную пыль с осколками деления. Пилоты задыхались, — продолжает Николай Тимофеевич. — Меня тогда химик и член правительственной комиссии Валерий Легасов просветил: «Ты сколько летчикам говоришь рентген в час на высоте?» — «1000–1500». А он: «Нет, ты их обманываешь. Там все 3000–3500».

Под куполом смерти

Первый Ми-8 с шестью мешками песка шел на цель. За штурвалом — военный летчик первого класса полковник Александр Серебряков. 

Изначально вертолетные площадки находились в 500–800 метрах от реактора. По мере увеличения радиационного фона их отодвигали все дальше. Работали поочередно 27 машин. Взлетали тройками. В первый день сбросили 56 тонн песка. По утрам вертолеты перемещались с оперативных аэродромов на три площадки, расположенные вблизи АЭС. На каждой рулил свой руководитель полетов и бригадир с радиостанцией, который распоряжался группами бойцов — солдат запаса, призванных на «партизанские» сборы из всех городов.

— Однажды мне передали по рации, что запасники взбунтовались. «Тут высокий уровень радиации, у нас нет защитных средств, грузить мешки отказываемся наотрез». Такие мужики... В возрасте уже. Я у них спрашиваю: «Кто перед вами? Генерал. А он в зоне с первого дня. И тоже мешки набивал. Как увидите бегущего генерала, так и бегите. А пока он здесь, вы должны работать». 

Гражданское начальство попыталось заставить летать ночью. На это Антошкин ответил: «В темное время суток вертолетная авиация над объектом задействоваться не будет. Куда мы станем кидать песок?»

Генерал твердо решил отказаться от смертельного для пилотов метода прицельного зависания. Пришла спасительная мысль — использовать «вниз куполом» обычные парашюты, наполненные свинцом: те подвешивали к вертолетам, который подлетал к реактору и сбрасывал их. В Чернобыль в срочном порядке доставили 19 000 парашютов, «разоружили» две десантные дивизии. 

Но времени было мало. Активное наращивание защитного слоя песка над разверзнутым реактором неожиданно вызвало непредвиденный скачок температуры. Это грозило еще одним взрывом или уходом ядерного топлива в грунтовые воды. Ученые перепугались, приняли решение кидать только свинец. Тот поступал со всего Союза: в виде болванок, брусков, мешков с дробью. Тонкие пластины летчики стали, наконец, подкладывать под сиденья и устилать ими пол в вертолетах. До этой защиты додумались, когда сотни тонн груза уже были сброшены в реактор...

В конце рабочего дня техника шла на дезактивацию, экипажи — в баню. Всякому побывавшему в зоне ежедневно меняли форму и ботинки. Вот только сменить организм невозможно.

33 подвига — дневная норма

Совсем не по-генеральски Николай Антошкин вместе с младшими по званию товарищами таскал мешки и парашюты на борт. Погрузив, тоже прыгал в люк и брал руль высоты. Другого выхода не было. Двести метров, и бортовой радиометр зашкаливал. Вертолеты взлетали и садились почти ежеминутно.

27 первых экипажей, получивших критическую дозу облучения, отправили на обследование и лечение в Киев, кого-то в Москву. Генерал Антошкин не спал четверо суток. 

— Когда доза внешнего облучения составляла более 22 рентген, я лично отстранял ребят от полетов, — рассказывает он. — Так было и с полковниками Александром Серебряковым и Борисом Нестеровым, которые первыми поднялись в воздух. Категорически запретил им летать. И вдруг снова слышу в эфире их голоса. Я обычно не повышаю голоса на подчиненных, но тут прорвало. Неужели жить надоело?

Характерный радиационный загар на лицах. Сильное заражение щитовидной железы, лимфатических узлов, печени. В крови соли урана и плутония. А под толщей неба, что держит твою машину в воздухе, — развороченное чрево реактора, невидимая, неосязаемая и оттого такая вроде бы не страшная, на первый взгляд, смерть...

— Возвращавшихся парней рвало. Респираторы у всех были в пыли. От выброса большого количества радиоактивного йода. На губах привкус металла, языки немеют, есть ничего не могли, исхудали неимоверно. Лучевая болезнь. Тогда о ней мало что знали. Одна теория. Ежедневно раздавал летчикам и борттехникам йодистые таблетки. А что еще делать? Экипажи совершали по 33 вылета в день при норме 15–20. При этом признавались мне не раз: «Да, в Афгане стреляют. Но если увернулся, ушел, выполнил задачу и на базу — ты остался жив. А здесь, в Чернобыле, не знаешь, где он, твой враг, кого бояться?» — вспоминает генерал.

В киевском госпитале, куда Николай Тимофеевич попал позднее, медики от него шарахались по стенке. Счетчик излучения рядом с генералом начинал жужжать, казалось, вот-вот разорвется. Антошкина накачивали витаминами и снотворным, однако в какой-то момент он сбросил пижаму, надел генеральский мундир и перелез через забор... Да не он один! Многие летчики вырывали из медицинских книжек страницы, где были записаны истинные, запредельные дозы полученного облучения — по 100 рентген. Только чтобы остаться в строю. Ставили приемлемые цифры в 20. Хотя и этого много. 

— В зоне нахватался радиации по максимуму, — признается генерал. — Я получил примерно 605–608 рентген, похудел на 11 килограммов. Когда приехал домой, проспал полтора дня, жена будила, поила чаем, но я снова и снова проваливался в сон...

В этом болезненном забытьи в лицо вновь било страшное пекло, душил запах газа. Как в первые дни. Прожигали шестьдесят градусов в кабине вертолета. Радиационная сажа жирным налетом оседала на приборах, форме, людях. 

Страна героев 

С генерал-полковником Николаем Антошкиным, бывшим заместителем главкома ВВС, мы познакомились, когда я несколько лет назад брала у него интервью как у главы Клуба Героев Советского Союза. Клуб этот находится в Москве, на Новом Арбате.

Самому пожилому Герою в момент получения звания было за семьдесят. Самым юным, пионерам, не исполнилось и пятнадцати. Больше всего Героев вышли из крестьянских семей. Четверо заслужили ордена Славы всех степеней. Трое — полные георгиевские кавалеры времен Первой мировой войны. Еще четверо получили впоследствии Героев России.

— Как нет идентичных людей, так нет и одинаковых подвигов, — немного подумав, сказал мне тогда генерал Антошкин. — У всех бывают разные причины рискнуть собой, обстоятельства, ситуации, иная необходимость в подвиге. Больше всего среди Героев, конечно, нас, летчиков. За пятнадцать сбитых самолетов в Великую Отечественную давали Звезду.

Самый первый Герой Советского Союза, кстати, тоже летчик, Анатолий Ляпидевский, вытащивший в 1934-м изо льдов экипаж затонувшего парохода «Челюскин». Последний — водолаз-спасатель Леонид Солодков, опустившийся под воду на полкилометра. От первого Героя Советского Союза до последнего пролегли 12 773 человеческие судьбы. 12 773 подвига. Какой по счету его — генерал-полковник Антошкин, признается, не считал. Но свою Золотую Звезду он получил именно за Чернобыль.