Ксения ВОРОТЫНЦЕВА

02.02.2024

О Марии Мыслиной, художнице с изломанной судьбой, заговорили недавно: прошедшая лагеря, она на долгие годы оказалась забыта. Особую роль в ее возвращении сыграл куратор галереи «Ковчег» Сергей Сафонов, посвятивший Мыслиной несколько проектов.

Про ее ранние годы почти ничего не известно: родилась в крестьянской семье, училась в частных студиях Константина Коровина, Ильи Машкова, Михаила Леблана. Потом — во ВХУТЕМАСе и изостудии АХРР (Ассоциации художников революционной России). Вышла замуж за художника Владимира Каабака, а когда его арестовали в 1937 году и затем расстреляли, была осуждена на восемь лет и отправлена в печально известный АЛЖИР — Акмолинский лагерь жен изменников Родины. После освобождения жила в Чувашии, потом во Владимире и лишь в 1955-м была реабилитирована и вернулась в Москву.

Впрочем, воспоминаний о страшных событиях, перевернувших ее жизнь, не найти в акварелях — нежных и деликатных. С особой теплотой и любовью она изображала детей, писала городские сценки — прогулки под дождем, зимние посиделки в парке; изображала зверей — была частой посетительницей зоопарка; наконец, в ее работах можно увидеть детали повседневной жизни — старый стол, стул, кусочек окна, голубей, сидящих на балконе. Она почти не писала маслом — для этого нужны были нормальные условия, мастерская, и основной техникой для нее стала акварель: так создавались рисунки для открыток, разошедшихся по всей стране.

Впервые имя Мыслиной широко прозвучало в 1998 году, когда в галерее «Ковчег» были показаны ее работы (вместе с произведениями другой почти забытой художницы Татьяны Коцубей). Впоследствии Сергей Сафонов еще не раз возвращался к творчеству Мыслиной: выставка ее работ прошла в «Ковчеге» в 2015-м, а еще одна, «Среда обитания», открылась совсем недавно — и будет работать до 4 февраля. Сергей Сафонов, куратор московской галереи «Ковчег», рассказал «Культуре» об испытаниях, выпавших на долю художницы, и о судьбе ее наследия.

— Что известно о раннем творчестве Мыслиной?

— Практически ничего. В Сети можно найти фотографию ее портрета, написанного Константином Коровиным, видимо, в то время, когда она училась в его частной студии. К сожалению, мне неизвестно, где находится эта работа, на сайте Государственного каталога я ее тоже не нашел. Вещи, созданные самой Мыслиной до 1937 года, не сохранились. Да и как бы удалось что-то сберечь? Они с мужем были арестованы, детей у них не было. Поэтому мы почти ничего не знаем о первых 36 годах ее жизни. Потом был лагерь, и от этого периода остались разрозненные театральные работы, эскизы костюмов (Мыслина вместе с художницей Лидией Покровской оформляла самодеятельные спектакли. — «Культура»). Реабилитирована она была в 1955 году, а закончила свои дни в 1974-м — так что ее произведения были созданы за два неполных десятилетия, причем под конец жизни Мыслина тяжело болела. Это, скорее, «обломок» художника: трудно сказать, в каком направлении она бы работала, если б не вынужденный перерыв. На выставке мы показываем вещи, выполненные после 1955 года, и, если бы Мыслина прошла этот этап еще в 1940-е, вероятно, в 60-е делала бы что-то другое, созвучное времени. К тому времени ситуация изменилась, начали привозить заграничных художников — возможно, она увидела бы их и это бы ее увлекло. Конечно, удивительно, что она вообще смогла сохранить профессиональные навыки — не имея возможности ежедневно писать акварелью. Скорее всего, много времени после освобождения заняло восстановление «спортивной формы», к тому же бытовые условия были сложными. Вернувшись в Москву, Мыслина жила в девятиметровой комнате своей матери, ей негде было работать. Поэтому она изображала антикварное кресло, стол — осколки старой жизни. В рамках одного из предыдущих проектов, посвященных Мыслиной, мы опубликовали ее письмо: она жаловалась, что ей негде писать. Все эти условия определили траекторию ее творчества. Мария Владимировна старалась работать «в полях»: ездила к подруге на дачу в Быково, где можно было писать до середины осени, а также в дома творчества «Хоста», «Горячий Ключ» — она получила такую возможность, вступив в Союз художников. В общем, отсутствие мастерской в Москве обусловило ее поездки и выбор сюжетов. Поэтому выставка называется «Среда обитания»: вот дача, вот музей, вот южные берега, а вот комнатка с креслом — таких работ, кстати, много, можно сделать целую выставку вокруг кресла и стола, которые она меняла местами, пытаясь создать «интерьер» на доступном пятачке. Или вот пейзажи со старыми деревьями: она полюбила рисовать их еще на юге, а потом нашла такие же в московском зоопарке — если приглядеться, на заднем плане видны очертания высотки на Баррикадной.

— Работы Мыслиной есть в музеях?

— В музейном фонде находится около двухсот вещей. Например, много работ во Владимиро-Суздальском музее-заповеднике — в том числе заказные исторические сюжетные вещи. Правда, это не лучшие ее произведения. Мне кажется, вершина Мыслиной — работы личного приватного характера: дачные акварели, лирические пейзажи, изображения животных — она много рисовала в Уголке Дурова. На выставке можно увидеть несколько акварелей, на которых изображен известный художник-анималист Василий Ватагин. Они точно датированы, что редкость для Мыслиной: внутри на полях написано «69 год». У художников, занимавшихся анималистикой, были одни и те же «места силы» — зоопарк, цирк, Уголок Дурова… Мыслина удачно применила свой анималистический дар в полиграфических заказах, делала книжки и открытки. Правда, парадокс состоит в том, что эти книжки создавались не для издательств — той же «Детской литературы», — а для какого-нибудь Санпросвета. Там были плохие тексты, и, если сейчас их переиздать, получатся хорошие картинки с устаревшими морализаторскими текстами. В некоторых случаях мы даже не знаем, для каких книг были сделаны рисунки.

— Как бы вы охарактеризовали творческий метод Мыслиной?

— Мария Владимировна не принадлежала к авангарду — ее не увлекали формальные эксперименты и революционные изменения в области изобразительного языка. Но она прекрасно владела ремеслом, была хорошо выученным художником, не без некоторой «советскости» в сознании. Ее акварели — не спонтанные, как у Артура Фонвизина, а многодельные, лессировочные, причем слои набраны по тону очень мастеровито. Мне кажется, если бы не изломанность судьбы, она стала бы вполне «правильным» художником — условно говоря, не попала бы на Малую Грузинскую. В целом она была довольно консервативным художником в плане изобразительного языка. При этом — несмотря на то, что с ней проделало государство, — не озлобилась и не писала публицистических, обличающих вещей.

— Что стало с судьбой ее наследия — произведениями, которые не попали в музеи?

— Прямых наследников у нее не было, и она оставила папки со своими работами у друзей. Впервые мы столкнулись с ее вещами, когда занимались наследием художника Ростислава Николаевича Барто. Его вдова Лариса Петровна Барто-Галанза передала нам первую папку работ Мыслиной. Оказалось, что Мария Владимировна была знакома с Барто по южным творческим дачам: он интересовался темой юга, востока, любил лазать по скалам, писать морские прибрежные пейзажи, рисовал земноводных. Причем создавал не только виртуозные акварели и рисунки, но и монотипии, и обратил в эту технику Мыслину. Монотипия, о чем говорит само название, это один оттиск: сначала на стекле или на пластике кистью делается рисунок, который потом переводится на увлажненную бумагу. У Мыслиной есть несколько портретов Барто, в том числе около офортного станка, за работой. Видимо, они дружили, поэтому в доме у Барто хранились ее произведения. Потом, когда Лариса Петровна умерла, наследники разбирали квартиру и нашли «ковчеговские» публикации, издания, пригласительные билеты. Они связались с нами, мы договорились об условиях и получили весь архив Мыслиной, который хранился в доме Барто. Там оказалось немало папок, хотя сюжетно многие вещи повторяются.

Или другой случай, из которого выросла нынешняя выставка: некоторое время назад ко мне пришел человек и рассказал, что его бабушка была ближайшей подругой Марии Мыслиной. Действительно, у нее оказались разные документы — автобиография, свидетельство о смерти и даже документы на могилу художницы, которая похоронена в Лефортово на Немецком кладбище. Кроме того, мы увидели неизвестные ранее работы Мыслиной, хотя темы были те же самые — дачные пейзажи, детские портреты, анималистика… Эти вещи мы и показываем на выставке, дополнив произведениями из собрания галереи. Вообще, мне кажется, что Мария Владимировна осознанно оставила разным людям примерно один и тот же состав работ. Как человек кидает бутылки в океан с похожими письмами — вдруг одну из них вынесет на берег. Это, конечно, совершенно ненаучная версия: у нас пока нет большой выборки и подтвердить гипотезу невозможно. Но мы видим, что Мыслина рассредоточила свое наследие таким образом, что эти папки дополняют друг друга.

— Сколько вообще таких полузабытых художников в XX веке, от которых остались хорошие работы…

— Когда-то вместе с галереей «Элизиум» и Московским центром искусств мы делали проект «Музей неактуального искусства». Идея состояла в том, чтобы показать историю XX века через неизвестные имена. Обычно каждое десятилетие символизируют пять-десять художников, хотя интересных авторов было гораздо больше. Первая выставка была посвящена 1900–1940-м годам, вторая — послевоенному искусству. Мы обратились к малоизвестным авторам: если это были 1900-е годы, модерн, то брали не художников круга Бенуа, а учеников и современников, которые в дальнейшем не стали знаменитыми. Еще нам важно было собрать каталог — не столько иллюстрации, сколько биографический материал. И оказалось, что про некоторых художников 30–40-х годов информации почти нет — буквально четыре-пять строчек. Даже если вещи хранились в семьях: многие наследники не понимают, как распорядиться доставшимися им работами, как сохранить память о художнике, действуют неловко и неумело. Вдова одного художника, например, продала мастерскую на Кропоткинской, чтобы издать посвященную ему книгу — с золотым теснением на обложке. А когда она скончалась, эти фолианты просто выкинули… В общем, тот проект показал, как много в нашей истории забытых имен. К сожалению, не существует силы, которая была бы заинтересована в сохранении памяти об этих авторах, в том, чтобы делать это системно, а не через частные инициативы. По идее, это должно быть стратегией музейных институций. Но пока музеи и коллекционеры делают ставку на определенных художников, а мастеров равного профессионального ранга почти не замечают. Странно заниматься, например, Владимиром Вейсбергом и не заниматься Михаилом Ивановым. Идея «обоймы» порочна сама по себе: не попавшие в фокус общественного внимания в итоге так и остаются на обочине.

— Планируете выставку Мыслиной в сотрудничестве с музеями?

— Думаю, рано или поздно такая выставка состоится. Сейчас Мыслина — уже не совсем забытый автор: ее можно найти, например, на Artprice, а также в заметных коллекциях — у Романа Бабичева, Александра Балашова. Ее запомнили как художника: когда мы делали первый проект, посвященный Мыслиной, о ней никто не слышал, а теперь многие специально приходят, чтобы посмотреть ее работы. Ее произведения могут восприниматься на разном уровне: кому-то важно мастерство, приятность сюжетов, ремесленная сторона дела, а другим — ее трагическая судьба.

Фотографии предоставлены галереей "Ковчег". Южная улочка. Дети и гуси, 1960-е; (на анонсе) В. Ватагин и верблюд, 1969.