Юрий КОВАЛЕНКО

05.07.2018

В Новой Третьяковке — экспозиция Валерия Кошлякова «Романский пленник... или такелажные работы». В эксклюзивном интервью «Культуре» знаменитый художник рассказал о тайнах творчества, путях русского искусства и диктате рынка.

культура: Как возникло заглавие выставки?
Кошляков: Это поэтическое название статьи искусствоведов С. Епихина и А. Обуховой, посвященной той серии работ на картоне, которая выставлена в Третьяковке. Речь идет не о классических картинах, а о коробках, что расплющены и составлены в большие плоские поверхности, расписанные сюжетами из архитектуры.

культура: Одновременно в замке Франконвиль под Парижем устроена Ваша экспозиция «Новые фрески для старого замка». Среди персонажей — Вольтер, Дидро, Делакруа, Дюма и даже генерал де Голль. Архитектурные ансамбли, кажется, больше всего подходят для Ваших творений?
Кошляков: Идея выставки заключалась в том, что в нереставрированном дворце возникают призраки ушедшей эпохи. Мне кажется, сегодня, при многообразии средств и форм выражения искусства, галереи и музеи со своими белоснежными стенами съедают все, что там ни повесь. Поэтому одним из новых заданий для художника является поиск и выбор места, где прозвучат его работы.

культура: Если жизнь коротка, а искусство вечно, то почему Вы часто используете — как на выставке в Третьяковке — «невечные» материалы, например упаковочный картон и скотч?
Кошляков: Упаковочный картон как художественный материал родился в далеком 90-м году как одна из версий живописи, потому что после абстракции, концептуализма существование сюжетной картины казалось невозможным. Но она выжила даже после появления фотографии, видеоарта и тотальной инсталляции. 

культура: Многие Ваши полотна посвящены великим памятникам прошлого — Собору Парижской Богоматери, Колизею, Парфенону, Триумфальной арке в Париже. Вы предлагаете их современное «прочтение»?
Кошляков: Да, это портреты классических культурных символов в сегодняшнем мире.

культура: Глядя на Ваши картины, где запечатлены ностальгические руины, невольно думаешь, что европейская цивилизация обречена и ее величие в прошлом. Или Вы имели в виду нечто иное?
Кошляков: По традиции ХХ века искусство постоянно вводит новые предметы и явления, уравнивая их со всем окружающим, переписывая и нивелируя историю в пользу новых имен и рынка. «Все есть искусство!» А я, наверное, напоминаю о том, с чего все началось и что все-таки было искусством.

культура: «Искусство — это тайна, наполненная бездной страха», — сказали Вы мне однажды. Кто ее должен разгадывать — зритель, искусствовед или сам творец?
Кошляков: Полагаю, это касается всех, так как искусство порождено человеком как нечто манящее и загадочное. Но в первую очередь все-таки художник или тот, кто, проходя этап практического познания, оказывается у пропасти, где ясно чувствует предел способностей перед тем, что уже создали великие. И кажется, что наше искусство — многословная страсть дилетантов.

культура: На мой взгляд, Вы погружены в поиски утраченного времени. Как бы сами определили суть своего творчества?
Кошляков: Время — не предмет для познания человеком. Он никогда его не имел, он в нем проживает, не владея им. Вот, например, листья на деревьях, они появляются не для красоты, а для кислорода, оставляя желтый красивый компост после себя. Моне рисовал солнечный свет на этих листьях, а я — просто остатки от них.

культура: Вы много лет работаете главным образом в Париже, но, кажется, ощущаете себя русским художником?
Кошляков: Я очень рад называться русским. Представляете, лет через сто, допустим, исчезнут национальности, и предположим, что какая-то моя работа сохранится. И будут говорить: вот были древнерусские художники, звучит красиво, словно древнеримские.

культура: В парижском Центре Помпиду с недавних пор хранится большое собрание нашего современного искусства, включая Ваши работы. Можно ли считать, что русская живопись постепенно становится частью европейской? Надо ли ей к этому стремиться или лучше идти собственным путем?
Кошляков: Все движется и будет, как должно быть. Но наш собственный путь самоопределения все равно остается, как следует из истории.

культура: Некоторые эксперты предлагают развести классическое искусство и contemporary art — чтобы под одной музейной крышей Репин и Суриков не оказывались вместе с Булатовым и Кабаковым или другими новаторами. Вы с этим согласны? Стоит ли любой поиск причислять к искусству?
Кошляков: Думаю, да, если даже искусство деградирует, то все равно это опыт, а терминологию уточнят в будущем.

культура: Так или иначе, картины знаменитых соцреалистов — Дейнеки, Коржева или Пименова — сегодня на аукционах продаются значительно дороже современных мастеров. Чем Вы это объясняете?
Кошляков: Мне трудно говорить об изменчивом рынке. А перечисленные вами художники великолепны и должны стоить больше, чем многие современные мировые живописцы.

культура: Существует ли диктат арт-рынка, или Вы чувствуете себя абсолютно свободным? Не приходится ли порой идти на компромисс с галереями или кураторами?
Кошляков: Да, конечно, существует, но думаю, что отсутствие арт-рынка в России должно рождать свободу в искусстве. Другое дело, как выживать. За себя могу сказать, что я свободен от галерей и от прессинга contemporary art. Я делаю то, что мне нравится.

культура: Широкий зритель — и не только в России — по-прежнему убежден, что всякие инсталляции и прочий концепт только дурят голову. Наверное, он отчасти прав?
Кошляков: Но вы поздно опомнились и спохватились. Инсталляции и объекты привнес в культуру Марсель Дюшан еще в начале прошлого века, а музеи и коллекционеры давно уже платят миллионы за ровно закрашенные холсты или полотна, размазанные палкой, как у позднего Рихтера. Современное искусство имеет широкий спектр высказываний и огромную арт-аудиторию. Мне кажется, что этим навсегда заткнули рот как художнику, так и зрителю. По какому принципу и качеству идет массовый поток? Ярмарки и галереи показывают только маленькую часть того, что производит искусство, а музейная деятельность становится зависимой от имущих коллекционеров.

культура: В западных арт-школах будущим живописцам часто внушают мысль о том, что учиться рисовать не только не обязательно, но и вредно. Это, мол, мешает самовыражению, поиску собственного «я». А всегда ли художнику есть что сказать?
Кошляков: На Западе принадлежность к нашей рисовальной школе не считают достоинством. Вопрос обучения здесь зависит от ориентации и установки, что есть искусство. Сегодня это — супермаркет, где есть большой выбор для начинающих. В Германии, например, художники Георг Базелиц, Люперц или Рихтер обучают студентов «под себя». И это прекрасно, так как они хорошие живописцы. А вот в Париже в академии преподают неинтересные концептуалисты десятого ряда, и результат налицо. В России на начальной стадии все правильно, но что потом делать с традиционной школой, ребята не знают. Мне кажется, поскольку искусство придумано не в XX веке, а на 2000 лет раньше, подлинная свобода художника состоит в том, что он многое умеет сам.

культура: Вопреки всем алармистским прогнозам, новейшие течения типа видеоарта и тех же инсталляций не похоронили классическую картину. Она не сказала своего последнего слова?
Кошляков: Живопись — емкая и сложная по изготовлению, она живет в своем временном ритме. Сегодня впервые за всю свою историю существования она оказалась в совершенно новых условиях выживания. Я бы сравнил живописцев с оперными певцами, которых сбросили со сцены в зрительный зал и отобрали их театр, заставив вместе со зрителями наблюдать новое представление популярных звезд.

Кризис современного искусства в том, что ему не остается применения в современной жизни. Если сравнить жизнь искусства в прошлом, были заказы: церкви, монастыри, госпитали, виллы, палаццо, городские ратуши, вокзалы, метро, плюс гигантский рынок частного портретирования, востребованы художники были в изготовлении мебели, в фарфоре, книгоиздании. Эта задействованность художников была упразднена в конце XX века.

культура: Как известно, время все расставляет по своим местам. Какое место Валерий Кошляков займет в табели о рангах лет через сто?
Кошляков: Это зависит от того пути и образа, который примет наша страна в будущем. Если победит глобальный, международный contemporary art, то в России будут кругом Кунсты и Херсты, а нам определят место в каком-нибудь новом Русском музее-2.

«Романский пленник… или такелажные работы»