Валентин Самарин: «Бродский не понимал мои фотографии, но они ему нравились»
20.03.2018
В Петербурге стартовал СамаринFest, посвященный 90-летию старейшего мастера фотографической «метаабстракции» Валентина Самарина. В рамках фестиваля запланированы четыре выставки, первая из них — «Балет Валентина Самарина» — уже открылась в галерее Art of Foto.
Более 25 000 негативов и 10 000 снимков, сотни живописных работ — итог 50-летнего творческого пути одного из самых ярких оригиналов и чудаков ленинградского андерграунда. По мнению Валерия Вальрана, бессменного куратора Самарина, сама жизнь мастера является уникальной художественной акцией. С начала 1980-х фотограф жил во Франции. Через 25 лет вернулся в Россию, с тех пор он проводит время преимущественно в Санкт-Петербурге, наезжая в Париж на выставки и фестивали. Самарин невероятно энергичен и позитивен; всегда элегантно одет и очень артистичен. «Культура» поздравила юбиляра и задала ему несколько вопросов.
культура: Ваши фотографии выглядят необычно, они похожи на рукотворные абстракции.
Самарин: Так и есть, мой метод определяют как фигуративную абстракцию. Основная задача — освободить изображение от любых ограничений, дать ему возможность жить своей жизнью. Главное, не вмешиваться в то, что происходит в результате трансформации фотослоя на уже готовом отпечатке. Я назвал это sanki — энергетические проекции метафизического измерения, выявленные средствами светописи.
культура: А с чего все начиналось?
Самарин: Первые фотографические опыты, как водится, были еще в детстве, в 1930-е, с фотокамерой, подаренной отцом. Уже тогда заметил любопытный эффект наложения двух негативов. Но впереди был долгий путь. Серьезный интерес к искусству возник в 1950-е годы, когда появились мои первые абстрактные работы. А в начале 70-х увидел миниатюру Леонида Якобсона, и в голове произошел переворот. Хореограф поставил танец-скульптуру: Алла Осипенко и Джон Марковский выступали в трико телесного цвета, создавалось впечатление обнаженности пары. Я был очарован. Именно тогда начал искать пути к метаморфозе фотоизображения.
Потом много снимал Аллу Осипенко, которая, кстати, очень интересовалась искусством и устраивала «квартирники» у себя дома на Большой Конюшенной. В конце 70-х мы были очень дружны, много разъезжали по мастерским художников. Осенью 1980-го мы с Глебом Богомоловым организовали у Осипенко выставку 46 художников-нонконформистов. Новости о подготовке дошли до «органов», которые всячески пытались сорвать показ. Вплоть до угроз запретить премьеру балета Эйфмана «Идиот», где Алла исполняла партию Настасьи Филипповны, а Джон — Рогожина. Все же экспозиция открылась… в 5 утра. Предварительно мы собрали картины, объехав на машине всех авторов, тщательно избегая телефонных переговоров и никого не приглашая. В результате и «Идиот» вышел, и гости приходили на выставку целую неделю, а потом экспозицию все же заставили закрыть. С Аллой дружба продолжается и поныне, недавно снова был у нее в гостях.
культура: Любовь к балету и пластическому театру не исчезла и после того, как Вы эмигрировали?
Самарин: Во Франции прожил более 20 лет, снимал спектакли Мориса Бежара, Пины Бауш, Каролин Карлсон, Валерия Панова, Ролана Пети. Я запечатлел пять постановок «Весны священной» Стравинского. Последняя интерпретация Пины Бауш оказалась самой потрясающей. В ней нет никаких возлежаний, их заменяет гениальный танец с красным лоскутом. Ее работы на самом деле не так физиологичны, как принято считать, они глубоко философичны.
культура: Где еще находили энергию для sanki, кроме танца?
Самарин: В 1986 году увидел оперу «Саламбо», которую поставил Юрий Любимов в «Гранд-опера». С этого момента пошла тема «Метафизика света и тени». Любимов одобрил мои эксперименты и даже организовал выставку в самом театре. Позже я сделал серию работ, посвященных спектаклю «Бесы», который режиссер поставил с лондонской труппой и привез на гастроли в парижский театр «Одеон».
«Метапортрет» — другая тема, постоянно присутствовавшая в моих sanki. «Мета» здесь означает то, что скрыто за рамками реалистического портрета. Я экспериментировал не только с образами людей, но и с произведениями художников — Дали, Кандинского, Шагала.
культура: Вы делали портреты известных деятелей культуры, кто из них оказался Вам особенно интересен?
Самарин: Чаще это были художники, поэты и музыканты: Галина Вишневская и Мстислав Ростропович, Булат Окуджава, Олег Целков, Наталия Медведева, Иосиф Бродский. Бродского до Парижа я не знал, но во Франции мы мило пообщались. Он, будучи сыном известного фотографа, очень хорошо разбирался в светописи. И хотя мои потоки другой реальности Бродский не понимал, они ему нравились. Его портреты-интерпретации я передал в так и не открывшийся музей-квартиру Иосифа Бродского в доме Мурузи на Литейном.
культура: Как Вы оцениваете позицию бывшей соседки поэта, отказавшейся покинуть квартиру, несмотря на большие деньги, которые ей предлагались.
Самарин: Считаю это совершенно нормальным. Ей явно интересно жить в музее. Хотя он и не открылся, но неофициально существует, там проводятся интересные вечера, встречи. Cама она — живой экспонат 60-х.
культура: Если вернуться к парижскому периоду жизни: что стало для Вас самым ярким переживанием?
Самарин: Я поселился в предместье французской столицы, в замке Монжерон, принадлежавшем русской общине. Это легендарное место, видевшее российских эмигрантов — поэтов и художников: Марину Цветаеву, Илью Эренбурга, Марка Шагала. В начале 1980-х годов там, кроме меня, жил только писатель и коллекционер Александр Глезер, основавший Музей современного русского искусства в изгнании. Впоследствии с третьей волной эмиграции туда прибыло много художников. В замке прошла моя первая персональная выставка в 1982 году. Интересно, что ни у кого не пропадали картины, воровали только sanki.
