Наталья МАКАРОВА

26.01.2015

О том, как выживали в Освенциме, и о своем отношении к тем, кто пытается фальсифицировать историю, рассказывает одна из немногих уцелевших узниц лагеря Ксения Ольхова, полька по происхождению.

культура: Ксения Максимовна, как Вы попали в Освенцим?
Ольхова: Это произошло после Варшавского восстания. Сейчас мне 84, а тогда было 13 (и звали меня Кристина), сестре Людовике — на год больше. Во время восстания мы были связными, носили гранаты и снаряды, в разведку ходили, выясняли, где немцы. Проникали туда, куда не мог пройти взрослый. Да, мы были детьми, но у нас не было детства. Как могли, мы боролись против фашизма, как и многие наши ровесники в то время.

После разгрома восстания мы попали в распределитель концлагеря Прушкув, где в последний раз слышали голос матери. Детей, больных, стариков, раненых — налево, здоровых, которые могут работать, — направо. Нашу маму — направо. Она успела только крикнуть: «Дети мои, держитесь за руки, всю жизнь не расставайтесь!» И вот, мы с сестрой всю жизнь держимся за руки, потому что маму мы больше никогда не видели.

Затем попали в Освенцим. Первое, что почувствовали, — даже по сравнению с концлагерем Прушкув это ад. Голод, жара. Было очень тяжело, у меня были сбиты ноги, у сестры начались сердечные боли. Жили мы в бараке, нары в три яруса, нам достались нижние. Работать нас не заставляли, мы просто сидели и ждали смерти. Вокруг — крематории, горы трупов, везде запах смерти. Представляете, мы еще дети — а жить уже не хотелось, иногда думалось: скорее бы… И ни в коем случае нельзя было плакать, за это жестоко наказывали.

культура: В Освенциме у детей брали кровь…
Ольхова: Я знаю об этом не понаслышке. Нас тоже несколько раз вызывали для сдачи крови. Ее выкачивали для раненых немецких солдат.

культура: Вы не теряли сознание?
Ольхова: Нет, этого нельзя было делать. Те, кто терял сознание, уже не возвращались.

культура: Как вас освобождали, помните? Глава МИДа Польши Гжегож Схетина заявил недавно, что концлагерь освобождали украинские солдаты…
Ольхова: Я слышала — это чушь! Я хоть и полька, но меня это очень оскорбляет. Я воспринимаю это очень больно. Радость освобождения мы с сестрой пережили не в Освенциме. Незадолго до того немцы отправили нас в другой лагерь — Нойенгамме. Но как можно такое сказать?! Или он неграмотный, или нарочно это говорит. В то время страны такой не было — Украины. Был единый советский народ. Его и ждали, находясь на грани смерти…

культура: А что было после освобождения?
Ольхова: После обретения долгожданной свободы мы отправились в Варшаву искать маму. А там все разрушено, маму, конечно, не нашли. Никого из родни не осталось, мы были одни в разбомбленном городе, ночевали среди руин, питались чем придется, беспризорничали, одним словом. Советские солдаты собрали всех детей на одной из площадей, отвели нас на станцию, посадили на поезд (нам достались места на крыше вагона) и повезли в Советский Союз, который стал нашей новой родиной. Победу встретили в белорусском Бобруйске. Слышим, стреляют, кричат все вокруг, а язык-то мы не знали — подумали, что опять война, опять нас будут убивать. Ну, мы и спрятались в ближайшем подвале. Потом нас нашла женщина и говорит: это победа, никто не будет больше стрелять…

культура: Как потом складывалась ваша жизнь?
Ольхова: Нас из Польши когда привезли, у нас руки-ноги были отморожены. Хотелось туда, где тепло. Нам сказали: это на Кавказ. А мы с сестрой и не знали, что это и где… Тогда нам такие бумажечки написали: город Краснодар, там тепло. Но получилось так, что мы попали в Сочи, в училище связи. Началась наша новая советская жизнь. Новая жизнь — новые имена. Я стала Ксенией, а сестра — Лидией. После окончания училища сестра сумела поступить в Москве в институт связи, хоть и плохо знала русский язык. А я мечтала о творческой карьере. Но, чтобы учиться в музыкальном училище, нужно было иметь за плечами музыкальную школу, знать нотную грамоту. А у меня какая музыкальная школа? Когда я перешла во второй класс, началась война. Но я очень хорошо пела, у меня голос хороший и слух. Ходила несколько раз в училище, просила, чтобы меня прослушали. Взяла измором! Собрали комиссию, прослушали и сказали, что слух у меня на грани абсолютного. Сначала приняли на испытательный срок, дали мне учительницу, предоставили облегченную программу. А на экзамене я сыграла и этюд, и сонату, и все-все. И лучше всех писала сольфеджио, не столько ноты, сколько на слух все брала. Окончила музыкальное училище, и вскоре меня послали работать директором музыкальной школы.

культура: Не жалеете, что покинули свою первую родину?
Ольхова: Сейчас можно много что сказать, но жизнь мы прожили хорошую. Советский Союз дал нам все. Неизвестно, что бы с нами было, если бы мы в Польше тогда остались.

культура: Нет желания вернуться?
Ольхова: Нет. Нам часто говорят: вы же польки, за Польшу воевали, почему туда не едете? А что нас там ждет? Мы там будем просто пенсионерками, а здесь у нас большая интересная жизнь. Я председатель организации ветеранов-узников московского района Марьино, у нас примерно 170 ветеранов, которым мы помогаем. С сестрой поем в хоре, ходим в школы. Рассказываем детям о том, что пережили. Собираются полные классы, и стоит тишина… Дети с огромным вниманием слушают, потому что рассказывает человек, переживший все это, видевший все своими глазами. Это совсем не то, что в книге или в кино. Здесь мы нужны, чтобы говорить о той войне, чтобы она никогда не повторилась.

Евгений Ковалев: «Советским солдатам руки целовали»

О том, как освобождали Освенцим, «Культуре» рассказал другой узник этого лагеря Евгений Ковалев.

культура: Вспомните, пожалуйста, тот день — как происходило освобождение?

Ковалев: Появился капитан Советской Армии, за ним несли красный флаг. Мы все расплакались, ведь уже готовы были умирать, а тут слышим русскую речь — и понимаем, что будем жить. Подходили к нашим войскам, благодарили, обнимали. Были среди лагерных заключенных и поляки, и евреи, и румыны, и венгры, и итальянцы. И все благодарили. Советским солдатам руки целовали. Начался стихийный митинг. Выступающий сказал: «Вы теперь свободны! Вас больше никто не обидит и не накажет». Затем привезли полевую кухню. Нам пожилой солдат говорит: «Вы сразу много не ешьте, а то заворот кишок будет». И мы долго-долго смаковали гречневую кашу.

культура: Как Вы попали в Освенцим?

Ковалев: В 1941 году немцы оккупировали Смоленскую область, а я оттуда, из деревни Смолиговка. Мне было 12 лет. Мы с другом помогали партизанам, были связными, показывали подступы к железной дороге, где можно было заложить взрывчатку, — мы же хорошо знали местность. В 1943 году немцы нас схватили. Мы оказались в гестапо, нас потом перевозили с места на место, допрашивали, избивали. А потом посадили в вагоны для скота и повезли на запад. Мы тогда ничего про такие лагеря не знали. Там сразу остригли наголо, загнали под холодный душ, выдали полосатые робы и накололи на руках номера. У меня до сих пор номер сохранился… А робы переходили к живым от тех, кого убили, — людей раздевали перед расстрелом… Работали по 11 часов. Возвращаясь в барак, видели, как дымят трубы крематориев. Некоторые психологически не выдерживали, бросались на электрическую проволоку…

культура: Как сложилась Ваша жизнь после освобождения?
Ковалев: Вернулся в родную деревню. Работал на кинопередвижке: ездили по поселкам, кино показывали. Потом меня забрали в армию, служил я в Москве. Там и жить остался, работал механиком на заводе, где познакомился со своей будущей супругой Катериной Ивановной.