Денис БОЧАРОВ

17.02.2015

«Ничего на свете лучше нету», «Луч солнца золотого», «Проснись и пой», «Любовь, зачем ты мучаешь меня», «Давайте негромко, давайте вполголоса», «Расскажи, Снегурочка, где была», «Уно, уно, уно, уно моменто», «Далека дорога твоя» — такие запоминающиеся, но при этом такие разные песни, кажется, были в нашей жизни всегда. И мы порой забываем, что у вышеперечисленных — и десятков других, не менее известных и любимых композиций — есть автор.

18 февраля Геннадий Гладков отметит 80-летие. А на следующий день в Концертном зале имени П. И. Чайковского состоится концерт «Формула любви», где прозвучат лучшие произведения композитора. Несмотря на занятость, Геннадий Игоревич нашел время, чтобы принять в своем доме корреспондента «Культуры».

культура: Вы написали много крупных произведений: мюзиклы, балеты, сочиняли музыку к спектаклям. Однако подавляющему большинству соотечественников известны прежде всего как автор великолепных саундтреков к художественным, телевизионным и мультипликационным фильмам. С чего началась история взаимной любви с кинематографом?
Гладков: Как правило, все в нашей жизни диктуют объективные обстоятельства. То есть, если что-то искренне любишь, то обязательно к этому придешь и кто-то непременно тебе в этом поможет. В моем случае получилось следующим образом. Моему другу Василию Ливанову, оканчивавшему режиссерский курс, нужен был композитор, который бы написал музыку к дипломному мультфильму «Самый, самый, самый, самый». А я в то время тоже оканчивал Консерваторию. В общем, Вася обратился ко мне — я не мог отказаться. Не только потому, что были с ним в дружеских отношениях, но и поскольку мультипликация — мой любимый жанр. Взялся за работу с удовольствием, и не напрасно: музыка, звучащая в «Самом…», получилась, как мне кажется, легкой, изящной. Фильм был тепло принят, и после этого все пошло, словно по накатанной — стал сотрудничать с режиссерами и художниками-мультипликаторами на постоянной основе.

культура: Над чем сейчас работаете?
Гладков: Недавно закончил клавир к комической опере под названием «Зеленая птичка», по сказке Карло Гоцци. Уже процентов двадцать музыки к этому произведению записано на студии «Мосфильм». Когда фонограмма будет готова полностью, планирую показать ее режиссерам — надеюсь, кто-нибудь заинтересуется.

Помимо этого, с Юрием Энтиным сделали новую обработку нашей сказки «Голубой щенок» — дописали несколько музыкальных номеров, подштриховали сюжет, немного подкорректировали финал. Думаю, это сочинение в ближайшем будущем тоже увидит свет.

В общем, работы хватает. Кстати, очень помогают мои ученики. Ведь многие из них — уже взрослые ребята, а некоторые и вовсе состоявшиеся композиторы, музыканты, имеющие звания и «знаки отличия», — до сих пор ко мне ходят, показывают свои произведения. Их профессиональным мнением очень дорожу.

культура: Вы родились в музыкальной семье — скорее даже, династии: ведь Ваш дедушка аккомпанировал Лидии Руслановой, а отец работал в оркестре Александра Цфасмана. Можно ли сказать, что жизненный путь Геннадия Гладкова был предопределен?
Гладков: Думаю, да. В доме — как моем, так и у бабушки с дедушкой — постоянно звучала музыка. Да и дядьки мои не промах: один был прекрасным гитаристом и великолепно исполнял цыганские романсы, другой играл на ударных в джаз-бэнде. Помню, он иногда брал меня с собой на работу и давал немного побарабанить. С тех пор к перкуссионным инструментам я неравнодушен. Когда устраивали импровизированные домашние концерты, всегда кидался к барабанам. Отец и вовсе был виртуозом: он даже перекладывал для аккордеона крупные органные произведения.

В доме стояло пианино — так что пройти мимо музыки даже при всем желании не смог бы. Другое дело: всегда хотелось сочинять самому, а не играть все эти скучные гаммы. Вообще, надо сказать, начальный этап обучения музыке — самый тяжелый. Могу проиллюстрировать на примере своего сына. Я пытался его, что называется, приобщить, но он заартачился: скучно выполнять строгие задания, хотелось сразу стать свободным художником, играть то, что хочется. Но этого нельзя достичь, не понимая первооснов — невозможно писать слова, не зная букв. А его добивало уже одно только слово «сольфеджио», казавшееся ему ужасно нудным. И однажды в знак протеста ребенок прошелся по роялю пилой… Несмотря на многократно предпринимаемые попытки, музыкантом сын все равно не стал. Сейчас порой укоряет: «Что же ты меня в свое время не заставил?» Я ему отвечаю: «Милый мой, есть такой предел, за которым начинается отвращение не только к музыке, но даже к самому себе». Это сродни нежеланию детей есть манную кашу — они всегда предпочтут бутерброд с колбаской.

культура: Ваше творчество настолько разнообразно, что непосвященному трудно поверить, что все эти произведения вышли из-под пера одного человека. Стилизация под средневековые испанские композиции («Собака на сене», «Благочестивая Марта», «Дульсинея Тобосская») соседствует с почти рок-н-ролльными мотивами «Бременских музыкантов». А нарочито приблатненная тема из «Джентльменов удачи» прекрасно уживается с водевильными интонациями «Обыкновенного чуда»… Означает ли это, что Вам близка и интересна любая музыка? Или хороший композитор просто обязан уметь сочинять в самых разных жанрах?
Гладков: Если хочешь работать в кино и театре, по определению должен быть разноплановым. Потому что все время ставятся различные задачи. Скажем, режиссер говорит: «Напиши классический хор». Значит, композитор должен владеть соответствующей техникой. Еще во время обучения в Консерватории я старался сочинять как для симфонического оркестра и хора, так и для оркестра народных инструментов. Пробовал работать в разных жанрах, дабы в дальнейшем чувствовать себя спокойно. Не хотелось столкнуться, например, со следующей ситуацией: «Сделай так-то» — «А я так не умею» — «И что, приглашать теперь другого композитора?» К счастью, я к подобным нюансам был готов.

А потом, мне всегда интересно выразить в музыке сюжет произведения, попасть в него — чтобы в результате было удобно и режиссеру, и инструменталисту, и вокалисту. Композитор — как гример, которому нужно сделать прически, макияж, усы и бороду того или иного времени, той или иной страны. Испанская борода — одно, а русская — совсем другое. Моя задача — примерно такая же, только в области музыки. Это, кстати, подтверждается высказыванием, которое как-то прочел у одного умного человека: «Эпоха определяется костюмом и музыкой».

При этом я не имею права быть главным, да мне оно и не нужно. У композитора, так сказать, собственная творческая доля — впрочем, как и у оператора или звукорежиссера: все выполняют свои задачи, расставляют штрихи, с тем, чтобы в итоге получилось красивое полотно. Когда композитор берет на себя слишком много, это, как правило, на пользу общему результату не идет.

культура: Ваше поколение подарило немало выдающихся композиторов: Гладков, Зацепин, Пахмутова, Артемьев, Крылатов, Рыбников, Дашкевич, Тухманов… А куда попрятались нынешние «классики»? Или дело в том, что и прятаться-то, по большому счету, некому?
Гладков: Вы правы, в кино яркой музыки сейчас практически нет. Я ведь постоянно слежу за этим, и если вдруг порой появляется какой-то намек на более-менее внятную тему, всегда интересуюсь: кто автор? Но это, увы, бывает крайне редко. В основном музыка никакая: общие места, некая аморфная нотная масса.

А почему так получилось… Раньше, когда многое запрещалось, мы все равно пытались создавать нечто интересное, но при этом профессиональное. К нам могли придираться с точки зрения идеологии, но к музыке трудно было предъявить внятные претензии. Если только в ней не улавливались какие-то крайние проявления — вроде абстракционизма или оголтелого субъективизма. И коли такое порой происходило, то упреки справедливы: все-таки композитор пишет не для себя и нескольких друзей — он, как ни крути, создает массовое искусство. Его музыка должна быть интересна всем. А на большую аудиторию можно воздействовать только искренностью.

культура: В чем — как поется в одной популярной песне — «секрет простых мелодий»?
Гладков: Здесь парадоксальная ситуация. Ведь, как ни странно, хорошая мелодия не может быть ни на что не похожа. Ибо, если она ни на что не похожа, ее просто никто не узнает. У всякой красивой темы должны быть определенные истоки. Будь то русская народная песня или джазовая композиция.

Очень важен индивидуальный талант автора: как он все повернет? Вообще, хороший композитор всегда умеет совмещать собственный профессионализм (грубо говоря, консерваторское образование) с той жизнью, которой живут обычные люди. Он не имеет права быть снобом, должен слышать, чувствовать и понимать ту музыку, которая несется из окон и звучит на танцплощадках. Иначе его не поймут. А всему этому ни в школе, ни в училище, ни даже в консерватории не учат.

Музыка должна направлять. Скажем, если в кадре похороны, логично для композитора создать нечто, похожее на похоронный марш. Если какая-то помпезная сцена — стало быть, уместен большой хор. Однако все зависит от автора, от его личного набора слуховых ассоциаций. Он должен чутко улавливать невидимую грань: если этот самый хор, да еще и в сопровождении оркестра, будет петь о какой-то ерунде, то произойдет нестыковка формы и содержания. Получится просто смешно.

Знаете, один композитор мне с досадой сказал: «Я написал для финальной сцены фильма целый реквием — с хором, оркестром, соответствующими аранжировками. В общем, мощную, как мне казалось, вещь создал. А режиссер все это выкинул, и сцену расстрела наших пленных фашистами сопроводил глупейшей немецкой мелодией «Ах, мой милый Августин», которую один из солдат наигрывал на губной гармошке». Я отвечаю: «Ты знаешь, он, наверное, прав. Посуди сам: солнце светит, повсюду бушует жизнь, и на этом фоне стоят люди, которых должны расстрелять… Поверь, эта дурацкая мелодия действует куда сильнее — она создает какой-то непреодолимый ужас. Лишний пафосный грохот здесь ни к чему». Это я к тому, что в кино подчас примитивизм работает куда сильнее, чем академизм. Просто задача композитора — уловить вибрации.

культура: Уверен, к Вам и сегодня обращаются режиссеры с просьбой написать музыку. Как реагируете на подобные предложения?
Гладков: В последнее время, как правило, отказываюсь. Либо сценарий не нравится, либо режиссер, которого до этого знал по каким-то лентам, мне не близок. Да и вообще, повторюсь, не видел в последнее время достойных, с музыкальной точки зрения, картин. То ли дело фильмы с музыкой Исаака Осиповича Дунаевского — в них буквально хотелось вбежать и как-то там обозначить свое присутствие.

Все наши лучшие кинокомпозиторы обладают одним бесценным даром: умением попасть «в картинку» и не высовываться из нее. Излишняя технологичность только мешает — она заметна в произведениях композитора так же, как переигрывание в актерстве. Мы ведь всегда определим, когда артист играет, а когда кривляется. Найти золотую середину непросто — но в этом и состоит основная задача творческого человека.

Вот, например, Альфред Шнитке, который всегда четко понимал, чем в данный момент занимается. Он ведь очень много писал для кино и театра — и его работы тепло принимали, мы даже учились у него. Многие не помнят, но именно Альфред Гарриевич сделал замечательную аранжировку песни Окуджавы «Мы за ценой не постоим» для фильма «Белорусский вокзал»… Однако стоило Шнитке отойти от кинопроцесса, как он замыкался в себе и создавал такие опусы, которые большинству были непонятны. Нам казалось, что сочинения его вычурны и надуманны — но мы же не могли влезть к нему в душу. А он, видимо, так чувствовал свое творческое предназначение. Но при этом, будучи профессионалом до мозга костей, понимал, где можно отойти от определенных канонов, а где им необходимо строго следовать.

культура: У Вас включен телевизор, новостной канал… Следите за тревожной обстановкой, переживаете? Чем, на Ваш взгляд, все это закончится?
Гладков: Было бы ужасно думать, что все кончится не добром. Это даже страшно себе представить. Я в детстве пережил войну, помню, каково это: сирены, бомбежки, прятания в подвалах. Смотрю и мучаюсь: каково там людям? В особенности больным, инвалидам, детям — как их жалко. Вот на днях вроде блеснул какой-то лучик надежды…

Человек ведь как устроен: чем больше бьют, тем меньше он готов подчиняться. Но главное и самое естественное сейчас — просто прекратить стрельбу. Мы всегда считали, что с Украиной едины: у многих там родственники, друзья и коллеги. Я, кстати, работал на Студии имени Довженко со знаменитыми юмористами Тимошенко и Березиным — помните Тарапуньку и Штепселя? Так вот, я для них писал музыку.

Если мы с украинцами и чувствовали себя чужими, то лишь на стадионах. Я ведь «спартаковец». И когда в Киеве приходил на матч «Динамо (Киев)» — «Спартак» (а противостояние этих футбольных клубов было самым драматичным и непримиримым за всю историю СССР), мне местные по-дружески советовали: «Ты уж особенно за своих не болей, а то могут и по шее дать». Но то здоровый спортивный азарт, не имевший ничего общего с настроениями, которые мы, увы, наблюдаем на Украине сегодня. Ценился футбол как таковой, разговоров в духе: «Наши всегда хорошие, просто потому что они наши» — не было.

культура: Скажите, Геннадий Игоревич: формула любви — какова она, существует ли вообще?
Гладков: Нет такой формулы, есть сама любовь. Если человек чувствует любовь, то она невольно проявится во всех его деяниях — в отношении к миру, к людям. А формулы здесь ни к чему. Нельзя сказать: делай так — и будет тебе любовь. Можно двум домохозяйкам дать рецепт борща. Но все равно одна его приготовит так, что пальчики оближешь, а у другой получится несъедобное варево. Все зависит от индивидуальности. Тебя могут погладить, приласкать добрым словом, утешить, но к одному ты прильнешь, а другому скажешь: «Иди отсюда, ты лишь делаешь вид, что любишь». Человек реагирует только на искренность.

Любовь — большой талант, который, увы, дан не каждому. Это легко проиллюстрировать на примере той же музыки. Если от природы злой, но вдруг задался целью написать нечто доброе, ничего не выйдет. Люди сразу увидят фальшь.