Денис БОЧАРОВ

29.01.2014

Пам-парам-пам-пара-папапам... Невозможно представить любимый всеми телефильм про Шерлока Холмса и доктора Ватсона без величественной музыки Владимира Дашкевича, предваряющей каждую серию. Недавно создателю этого шедевра (также ответственному за музыкальное сопровождение к не менее знаменитым картинам «Бумбараш», «Зимняя вишня», «Собачье сердце» и многим другим) исполнилось 80 лет. Корреспондент «Культуры» побывал в гостях у Владимира Сергеевича.   

культура: Над какими проектами сегодня трудитесь?  
Дашкевич: Работы хватает. Три срочных заказа. Постоянно общаюсь с директором картины «Депортация». На днях должна состояться запись музыки в сопровождении симфонического оркестра и хора Владимира Минина. Кроме того, в Новосибирске готовится постановка мюзикла «Зойкина квартира», работаю в сотрудничестве с Юлием Кимом. Еще есть заказ сценариста Ивана Толстого к его проекту «Прогулки по Праге». Это если говорить о том, что не терпит отлагательств. Помимо того, пишу большую оперу «Царь Давид». Недавно закончена виолончельная соната, отпечатана партитура к опере «Ревизор». Завершил балет «Шерлок Холмс». Который, конечно, основан на музыке из телесериала. 

культура: Но ведь и это еще не все: слышал, Вы недавно написали книгу?
Дашкевич: Совершенно верно. Она выпущена буквально на днях и называется «Великое культурное одичание». 

культура: Звучит интригующе...
Дашкевич: Историю можно разделить на два основных периода. Первый — дословесный, когда люди пользовались интонационным языком: мычали, рычали, стонали, орали и так далее. Потом, благодаря шаманам с их барабанами и бубнами, появился ритм. Далее наступил словесный период: возникла музыкально-поэтическая интонация — то, что мы называем песней. Человек, постепенно выпевая труднопроизносимые слова (потому что речевого отдела мозга как такового еще не было), заложил основы речи. После того как люди овладели словом, наступил этап музыкальной профессионализации. Флейтисты, певцы и барабанщики сделали песню ремеслом. Дальше появилась гармония, как противостояние консонансов и диссонансов. За ней пришла мелодия, которая состояла из четырех фаз: тезис, антитезис, кризис и синтез. Лучше всех эту негласную формулу мелодии выразил Пушкин. Судите сами: «Я помню чудное мгновенье» — тезис. «Передо мной явилась ты» — антитезис. «Как мимолетное виденье» — кризис. «Как гений чистой красоты» — синтез. В такой мелодической формуле написаны десятки тысяч песен. 

Затем были созданы три формы ритуала: духовная (месса, оратория), интеллектуальная (симфония) и светская (песня). В послевоенный период в обществе стали происходить деструктивные явления, которые посредством музыки выразились наиболее красноречиво. Ведь если разобраться, музыка для социума — своего рода рентген, высвечивающий все негативные явления. Сначала были ликвидированы две формы из вышеупомянутых: духовная — уничтожена, так и не возобновившись, а интеллектуальная практически перестала существовать. В итоге осталась только песня.  

культура: А что плохого в песне?      
Дашкевич: Песенный формат снизил возможности человеческого мозга. Музыка создает модели мышления. Соответственно, большая музыка — большие модели, а маленькая — соразмерные ей. Песня — самый примитивный способ музыкального мышления. Если она не соседствует с духовным и интеллектуальным началами, то волей-неволей является деструктивным фактором. Мозг начинает лениться. Новые мелодии состоят из одного-единственного мотива и его опевания.

культура: Большинству слушателей Вы, равно как и многие Ваши коллеги — Алексей Рыбников, Эдуард Артемьев, Геннадий Гладков, Максим Дунаевский, Евгений Дога, — известны прежде всего благодаря музыке к кинофильмам. Как это объясняете? 
Дашкевич: В ХХ веке музыка и кинематограф слились воедино, благодаря чему киномузыка стала отдельным жанром. И так получилось, что лучшие композиторы ушли в кино. Фильмы вытеснили аудиторию из концертных залов. Слушать авангардные произведения публика не захотела, в результате чего новой музыке был нанесен колоссальный ущерб. Выжить удалось только благодаря альянсу с кинематографом. А симфонии и оперы сегодня в основном пишутся «в стол». Мы живем в то время, когда профессионалы вытесняются дилетантами. Возвращаемся к тому самому дословесному этапу. Печальная тенденция, путь к психической деградации. 

культура: Есть ли шанс у большой музыки вернуть себе утраченные позиции?
Дашкевич: Понимаете, социальные инстинкты новой правящей элиты — не власти — ориентированы на попсу. Потому что благодаря ей можно кратчайшим путем получить дешевую, легко управляемую рабочую силу. Здесь очень простая взаимосвязь. Большая музыка повышает самооценку. Которая влечет за собой требование высокой заработной платы. Разве это выгодно? Социальный заказ на попсу плох тем, что формируемый ею маленький человек компенсирует понижение самооценки повышением агрессивности. Это постепенно превращает наш мир в котел ненависти. Для России всегда была традиционна следующая модель экономических взаимоотношений с музыкой: государство — продюсер — композитор. Именно такая формула подарила нам Глинку, Чайковского, блистательных педагогов Антона и Николая Рубинштейнов, обеспечила создание консерваторий и высокопрофессиональных музыкальных школ. 

В советской России сложилась уникальная конструкция, где на первом этаже были такие композиторы, как Прокофьев, Шостакович, Хачатурян, на втором — исполнители (Гилельс, Рихтер, Нейгауз, Ростропович), а на третьем — представители так называемой легкой музыки: Дунаевский, Утесов, Шульженко. Причем все эти «этажи» прекрасно гармонировали друг с другом. Скажем, увертюра Исаака Дунаевского к фильму «Дети капитана Гранта» — каноническое симфоническое произведение, сделанное на высочайшем техническом уровне. 

Новая элита эту конструкцию перевернула. В итоге исполнители (прежде всего попсовые) попали на первый этаж, а композиторы оказались в подвале. Фактически возникла иная модель: государство — продюсер — исполнитель. Она нанесла музыке колоссальный урон. По сути, попсовики за короткое время опустили музыку, как говорят, ниже плинтуса. 

культура: И что же делать? 
Дашкевич: В прошлом году гильдия профессиональных композиторов, председателем которой я являюсь (и куда также входят Артемьев, Рыбников, Гладков, Дога, Дунаевский, Зацепин, Крылатов и другие), написала письмо президенту. Где было указано, что фактически большая музыка ведущих композиторов заблокирована и не имеет выхода в информационное пространство. К примеру, вышеупомянутый Эдуард Артемьев долгие годы писал музыку к опере «Преступление и наказание», а она до сих пор не поставлена. Не идет опера Гладкова «Старший сын». Моего «Ревизора», который шел с огромным успехом в новосибирском Театре оперы и балета, тоже сняли. Вся структура высшего симфонического эшелона находится под влиянием западного ангажемента. В этих реалиях наши сочинения не очень-то нужны. Музыкальным функционерам выгоднее в сотый раз поставить, скажем, «Аиду», чем мучиться с каким-то новым клавиром современного отечественного композитора. Боятся рисковать. 

Путин отреагировал: написал письмо Мединскому. Основная идея сводилась к тому, что государство должно стать продюсером композитора. И это было бы естественно. Ведь композитор — как сценарист: не может оплатить расходы на фильм. И композитор не в состоянии проспонсировать исполнение собственной симфонии или оперы. А между тем от него это требуют. Например, опера Давида Тухманова «Царица» была поставлена только после того, как Лев Лещенко нашел деньги у «Уралсиба». Замечательно, конечно, но на связи с олигархами не стоит рассчитывать. 

Музыканты всегда создавали идеальный образ мира. Теперь этот образ разлетелся на кусочки. Из них попса стала сооружать свои каморки, где все разобщены и ненавидят друг друга.

культура: Разве в литературе, живописи, на телевидении ситуация более радужная? Возможно, попса — это синоним нашей культурной жизни в самом широком смысле? 
Дашкевич: Безусловно. Но дело в том, что музыка действует на людей самым безотказным образом. У человека два полушария. Левое — эгоистическое — направлено на защиту интересов «я»: логика, слово, расчет. Правое ответственно за интересы «мы» — то есть, человеческого рода. В этом полушарии живут альтруизм, добро, музыка. Музыка — это язык космоса. Социальный инструмент огромной силы, формирующий психику.

культура: И что, мы обречены? Людей ведь не заставишь внимать красивому из-под палки. 
Дашкевич: Могу судить лишь по собственному опыту. Я стал заниматься музыкой в 19 лет, когда был на третьем курсе Института тонкой химической технологии. Все произошло случайно: соседи переставили в нашу комнату пианино... Поступая в Гнесинку, получил пятерку по музыкальной литературе: просто знал музыку не хуже, чем те, кто учил ее с младенческих лет. А все дело в том, что по радио постоянно звучала классическая музыка. К тому же я знал практически наизусть все оперы, которые шли в Большом театре. Я его порой посещал по два раза в день — билеты стоили как мороженое. Будучи тогда еще музыкально неграмотным подростком, разбирался в музыке превосходно. И в этой атмосфере жили все граждане СССР. У них было совсем другое мышление, голова работала иначе. Поэтому подчеркиваю: модель мышления адекватна музыкальной форме. То есть, если хотите получить крупного мыслителя, который бы решал ваши проблемы, предоставьте ему возможность слышать большую музыку. А коли нужен человек «чего изволите», дайте ему попсу. 

Эту логическую взаимосвязь когда-то прекрасно понимали. Между прочим, Иосиф Виссарионович Сталин обладал поразительным чутьем на такие вещи, он был, если так можно выразиться, гением подсознания. Волны репрессий, по большому счету, не захлестнули композиторов и музыкантов. Потому что прекрасно понимал: музыка успокаивает психику людей, ограждает их от социальных взрывов. Человеку необходимо спокойствие, при этом он должен иметь не ленивый мозг, а напротив — интенсивно работающий над жизненными проблемами. 

А как заставить внимать? Нам не помешала бы государственная программа музыкальной социальной помощи, назовем ее так. Для этого, например, нужно создать телевизионный канал «Музыка», надо вытащить из столов композиторов нереализованные произведения. 

культура: А нужна ли людям свежая большая музыка? Или ее и без того сочинено, слава Богу, предостаточно? 
Дашкевич: Музыка — человеческая кардиограмма. Нельзя рассуждать так: в ХVIII, XIX и ХХ веках кардиограмма у нас была, а в XXI ее нет. То, что мы пишем сегодня, является современной кардиограммой. Уютная или наоборот, неудобная, но она — реальная. Если не ввести музыку в повседневный быт (как было раньше), то человечество не разберется, какую взять в завтрашний день. Реальность такова: если произведение звучит пятьдесят лет — значит оно прошло проверку временем. Если более ста — классика. Человек лишнего с собой не возьмет. 

Если хотим построить гармоничный мир, в котором люди стремятся к добру, справедливости и милосердию, надо для этого создавать социальные инструменты. И музыка здесь — один из важнейших. 

культура: В музее на Бейкер-стрит наш знаменитый фильм про Холмса представлен Вашей музыкой, которая звучит в фойе. Темы Дашкевича обеспечили фильму половину успеха. Почему сегодня ничего подобного в отечественном кинематографе не происходит? 
Дашкевич: Видите ли, наши продюсеры думают, что если перенять все приемы из американского кинематографа, то зритель не заставит себя долго ждать, и касса обеспечена. В штатовских фильмах музыка давно уже звучит по принципу «Микки Маус». То есть: в кадре подняли руку — музыкальный акцент, кто-то подошел к окну — акцент, прыгнул в пропасть — то же самое. А это не совсем музыка. Это череда эмоциональных музыкальных факторов. Наши продюсеры тупо пользуются приемами «Микки Мауса», даже не принимая в расчет особенности отечественной психологии. Равно как и не понимая, что там каждый кадр фиксируется точным композиторским заданием, досконально отрабатываемым на записи.

Российские композиторы именно потому и провалились в Америке, что не владели этим методом. Нас же учили писать хорошие темы — будь то лирические, героические или иронические. Именно благодаря такому подходу родилась прекрасная школа советской музыки.