Алексей КОЛЕНСКИЙ

01.03.2024

В последнее время тема миграции в Россию стала одной из самых обсуждаемых. Во многом это случилось благодаря СВО, так как любые коллективные усилия в обществе требуют национальной консолидации, то есть формирования у множества людей четкой картины мира — «как можно и как нельзя», — для того, чтобы победить. Пришло осознание, что состоящая из национальных, зачастую криминальных гетто Россия — вовсе не та страна, что способна претендовать на глобальное лидерство. Почему Россию захлестнул поток мигрантов, кто на этом зарабатывает и что надо делать, «Культура» обсудила с известным политологом и общественным стратегом Алексеем Чадаевым.

— Предлагаю рассмотреть проблему «трудовой миграции», ее истоки и масштаб, а также последствия массовых завозов «ценных специалистов» и пути выхода из наметившегося кризиса.

— Важно нащупать системный подход в рамках госполитики. Избегая обывательских спекуляций, рассмотреть проблему с управленческой позиции.

Начну с экономики. Согласно данным официальной статистики, у нас очень низкая безработица, а в ряде секторов наблюдается дефицит рабочей силы. В самом деле, если посмотреть на нашу демографическую «елочку», мы увидим, как много людей послевоенных лет рождения достигли пенсионного возраста, довольно много людей семидесятых-восьмидесятых годов. Затем следует провал, а рожденные в новом веке на рынок труда еще не вышли. Наша демография — это стар и мал, рабочих рук не хватает.

Но есть другая плоскость. В нашей экономике сформировался громадный резерв роста производительности труда. Для значительного числа секторов работу, которую сегодня выполняют пятеро, может сделать один. Все, что для этого нужно, — основательно вложиться в автоматизацию и интенсификацию, технологическое обновление производства. Потенциально его емкость с лихвой перекрывает дефицит рабочих рук, на который любят ссылаться сторонники завоза трудовых мигрантов. Но такая трансформация может оказаться очень болезненной. В свое время Советский Союз на нее не решился. Знаменитый эксперимент по повышению производительности труда на Щекинском химкомбинате в 1971 году добился впечатляющих результатов: оставшиеся на предприятии рабочие стали получать больше секретаря обкома, но встал вопрос, что делать с массой уволенных. Оценив перспективы внедрения метода в масштабе страны, правительство махнуло рукой на эффективность.

Итак, если сегодня задаться вопросом: есть ли решение наших кадровых проблем без завоза мигрантов, короткий ответ: «Есть!» Но это потребует крупных вложений и большого социального напряжения — людей надо переучивать, вынуждать менять места жительства, встраиваться в новые сферы. Поэтому наша управленческая система тяготеет к более легкому пути — закрывать дефицит «заезжантами» гораздо проще, чем перестраивать экономический уклад.

Теперь рассмотрим социологию и антропологию. Что такое трудовой мигрант? Это человек, который во многих отношениях выгоден работодателю, так как он обходится дешевле, хотя и стоимость его труда может быть такая же, как у нас. Зато у мигранта куда меньше прав, он не может их «качать», даже если трудится легально, а если нелегально — и речи нет. Мигрант более управляем — он завозится и контролируется старшими, с которыми все можно порешать, с местными же начальству приходится выстраивать личные отношения... Бытовой пример: мой знакомый держит автомойку в сибирском городе, сотрудничает только с местными, и это требует особого навыка. По ряду косвенных признаков он вынужден отслеживать, когда мужики уйдут в запой, — в эти дни они вдруг становятся поумневшими, строгими и сосредоточенными. Тут приходится что-то срочно предпринимать, иначе предприятие встанет.

С мигрантами таких проблем не возникает, но чем мы за это расплачиваемся? Издержки, которые принимает на себя общество, оказываются гигантскими.

Они компенсируются отчасти лишь тем, что большинство мигрантов знает русский язык, в отличие от стран Запада, где они язык не знают и знать не хотят. Тем не менее мы сталкиваемся с массой людей, выросших в среде, радикально отличающейся от нашей, и живущих по своим правилам. К тому же педагоги в школах вынуждены кроме наших учить еще и детей, порой не знающих русского языка, — понятно, как это отражается на уровне преподавания во всем классе. Возрастает и многослойный криминальный фон — начиная от индустрии завоза мигрантов, находящейся в серой зоне экономики, заканчивая бытовым криминалом: грабежами, изнасилованиями и убийствами, — вызывающим широкий резонанс. Таким образом, всем делается очевидно: любые аргументы экономической выгоды завоза мигрантов абсолютно несостоятельны в силу гигантских косвенных издержек. Даже в денежном выражении — страна тратит огромные деньги на бесплатное школьное образование, а когда его качество падает, получаются инвестиции во всеобщий регресс. Можно вспомнить и о том, что уровень безопасности сказывается на стоимости недвижимости, капитализации, безопасности... Если честно посчитать цифры, «экономия» выходит боком. Причем бенефициаром является работающая с мигрантами компания, а издержки несет все общество.

— Все в русле развитого криминально-либерального экономического уклада: враги общества капитализируют прибыль и национализируют убытки...

— Это главное, что надо понимать о миграции: восполнение нехватки рабочих рук или экономические выгоды — негодные аргументы. Однако есть и третий аспект. В сетевых дискуссиях часто употребляется иронический термин «иностранный специалист» — это малограмотный азиат, отчебучивший что-нибудь из ряда вон, или просто преступник. Однако когда мы используем этот термин, то под ним, исключая всякую иронию, по умолчанию подразумевается, что приезд людей с разными квалификациями — это, в принципе, неплохо, это признак развитой страны. Умеренные комментаторы задаются вопросом: мы совсем не заинтересованы в миграции или какие-то позиции нам все-таки нужны? Например, сейчас иностранцы идут в армию и, повоевав, автоматически получают гражданство. В отличие от предыдущих аспектов, тут у меня нет четкой позиции. С одной стороны, какие-то компетентные люди нам нужны, но тут дьявол в деталях: какие именно люди?

— Признаюсь, разговор во многом вдохновлен вашим постом в телеграм-канале о корейцах, которые, как вы указали, в России вообще не образуют диаспор, растворяются в социуме за несколько поколений. И причина, на ваш взгляд, в том, что корейцы в силу своих культурных особенностей почти никогда не занимаются теми бизнесами, которые требуют черных касс, «теневого арбитража» и тому подобной «диаспоральной» инфраструктуры.

— Диаспоры и ОПГ — это зачастую одно и то же, и отношения с ними регулируются чем угодно, только не действующим законодательством. Большинству «приезжантов» свойственен естественный страх утратить свою идентичность и раствориться в русских. Им хочется сохранить себя, и поведение «всем нельзя, а мне можно» является способом защиты идентичности, нравится нам это или нет. Тут может пригодиться советский опыт, когда государство предоставляло всем желающим инструменты по сбережению национальной идентичности. Вплоть до того, что СССР плодил новые народы на ровном месте, создавая им письменность, культуру, героев.

— Наглядный пример: казахи, учрежденные из киргизов Казакской Республики, в 1936 году переименованной в Казахскую.

— И не только они, была создана целая инфраструктура, защищающая национальные идентичности, венчавшаяся графой «национальность» в паспорте: ты обязательно должен был указать, кто ты есть.

— Согласно собственному желанию...

— Точно так. Очень может быть, что проблема с идентичностью состоит в том, что сейчас государство не предоставляет инструментов для ее поддержки. И больше всего страдают от этого русские. У остальных есть отдельные от государства инструменты воспроизводства, защиты и презентации своей идентичности.

— Собственные национально ориентированные государства, бюрократии, школы, культуры...

— Религии, языки и навыки — вплоть до серых диаспоральных бизнесов...

— И этнический террор. Как тут не вспомнить оголтелую украинизацию русских в масштабах так называемой Украины.

— Русским просто неоткуда брать инструментарий для сохранения, защиты и воспроизводства национальной идентичности, кроме как от государства. Поэтому все русское национальное движение сводится к требованию у государства: дайте мне способ быть русским в моей русской России!

— А государство в этом последовательно отказывает.

— Причем вроде бы по идеологическим соображениям: россияне — многонациональный народ, где по умолчанию всем можно иметь национальные маркеры, а русским нельзя. На самом деле тут нет никакого умысла, оно просто не понимает как. У него нет набора готовых решений, позволяющих создать инфраструктуру сохранения, защиты и воспроизводства национальных идентичностей, ни для русских, ни для татар, ни для малых народов. Для этого мало вернуть графу в паспорте.

— Возможно, для начала достаточно признать, что мы являемся национальным государством русского и дружественных нам народов, исторически проживающих на нашей территории?

— Только кажется, что для решения проблемы достаточно что-то признать и прописать в Конституции. Мы уже вписали, что русские — государствообразующий народ, кому это помогло? Я бы не удивился, если бы по итогам обсуждения поправок с участием фигуристов, космонавтов и артистов в Конституцию внесли рецепт бабушкиного пирога с черникой или окрошки на квасе. Упоминание чего-либо в сколь угодно статусной бумаге само по себе ничего не решит. Ключевой вопрос сохранения идентичности можно сформулировать совсем просто: как сделать так, чтобы мой ребенок тоже вырос русским?

— Это вопрос прежде всего образования. А для начала можно ввести простую вещь: любой человек, получающий паспорт или просто приезжающий к нам на продолжительное время, приносит клятву верности русскому народу и в случае ее доказанного неисполнения подлежит уголовной ответственности.

— Придется привести тезис, за который меня клянут наши националисты: я не понимаю, что такое русский или какой-либо другой народ.

— Для начала это мы с вами. По крайней мере, в процессе обсуждения проблем, касающихся и нас, и всего общества, родных и близких.

— А завтра мы поругаемся, и на этом все закончится. Раньше источником власти монарха считался Господь Бог. Сейчас — народ. В Бога верить уже сложно, а еще сложнее мне верить в народ. Мне представляется, что это воображаемая сущность, языковыми инструментами собранная в некую общность, не имеющую никаких инструментов решения внутренних вопросов, например — кого считать частью общности, а кого не считать. Это самый главный вопрос для любого сообщества. У государства есть право давать и лишать гражданства, а у русского народа нет интерфейса, позволяющего принимать и выписывать из русских. Пока же его нет, народ остается абстрактной величиной. Вот, например, считаем ли мы украинского секретаря СНБО и ярого русофоба, но по рождению русского Данилова (внесен в список террористов и экстремистов) частью нашего народа?

— Очевидно, нет. Он «самовыпилился».

— Получается, каждый сам решает для себя — является он русским или нет. Что делает русских народом — тут та же история. А если у меня проблемы с психикой, в понедельник я объявляю себя русским, по вторникам — татарином, а в остальные дни — гражданином мира, кем меня считать? Я утверждаю, что народ становится народом — субъектом, а не воображаемой сущностью, когда у него появляются собственные коммуникационные механизмы, позволяющие удерживать свою целостность, определяя, кто свой, а кто — чужой. Если есть у тебя инструмент, ты — народ.

— Есть такие инструменты — нравственное, эстетическое и религиозное чувство. Они строго индивидуальны, однако автоматически и безоговорочны. Надстройкой над ними является язык, но не только. А может быть, не случайно самые очевидные вещи уклоняются от вербальных обобщений? Например, формально говоря, абстракции, абсолютно конкретные для каждого человека: Бог, свобода, справедливость. Настолько же очевидны сыновство, отцовство, родство, дружба, родная речь, народ. Или деньги.

— С деньгами, конечно, попроще — к тому же они обладают мощной инфраструктурой.

— Сегодня же кто свой, а кто — чужой, демонстрирует СВО. Возможно, народом нас делает общее ощущение угрозы чуждых элементов.

— Это интересное апофатическое определение: мы осознаем себя нами, когда на горизонте появляется чужой. Из этого проистекает адский парадокс: для того чтобы осознавать себя и быть народом, нам необходим мигрант!

— Вовсе необязательно, нам достаточно тутошних выродков а-ля Данилов. И все-таки на какую же почву нам нужно встать, чтобы получить инструменты для развития национальной идентичности, в частности, купирования искусственно навязанной миграции?

— Тут у меня радикальная позиция. Никакого иного государства, кроме России, у русского народа нет. Единственный способ стать народом, превратиться из воображаемой сущности в действующую общность — это подчинить данной цели механизмы, структуры, законы и правила, всю систему этого государства. Это наше главное достояние, которое мы не ценим, не умеем им пользоваться. Мы инфантильно от государства чего-то хотим — дайте то, дайте это... Русский человек должен учиться делу государственного управления настоящим образом.

— Прекрасная мысль, только зачастую русским как таковым эта дорожка была перекрыта. Вспомним Сталина, Хрущева и так далее.

— Это следствие, а не причина. Много веков нашим людям было не особо интересно заниматься строительством и управлением государством. Это воспринималось как занятие бездельников, прохиндеев и завезенных инородцев. От Рюрика до Романовых, особенно петровского периода и в советское время. Веками наша элита подбиралась в основном из собственных проходимцев и импортированных специалистов. Русский же считал, что пахать землю или вкалывать на заводе — достойное занятие, а сидеть да бумажки перебирать — это не наше дело, это вне трудовой этики.

— Спорно, генерал Ермолов еще писал: «Государь, сделайте меня немцем!»

— Это редкое исключение, оставившее важный и безусловный след в истории. Проблема в том, что таких мало, а должно быть много! Русский человек с ярко выраженной идентичностью должен признать своим делом, долгом, миссией стройку карьеры управленца, чиновника, «бюрократа» и взять в руки рычаги госуправления.

— Прежде всего это проблема патриотически ориентированного высшего образования.

— Думаю, она глубже. Суть образования — прежде всего — передача ценностного пакета, в который упаковано обучение. Здесь же требуется разобраться с нашими ценностями, иерархией важности и нужности профессий на культурном уровне. Нужно сломать укорененное в русской культуре представление о том, что госуправление — недостойное занятие.

— Это прекрасное занятие, но лишь в том случае, если оно осуществляется ради процветания собственного народа, а не офшорной номенклатуры и ее хозяев.

— Это системная вещь: пока мы считаем госуправление занятием для проходимцев и жуликов, туда и будут заходить такие кадры.

— Для которых нравственная нечистоплотность, зачастую замешанная на русофобии, является пригласительным билетом во власть.

— Бытует и такое мнение, но это — следствие: раз все так думают, так все и становится.

— Я бы согласился, но по ряду признаков наша система инфицирована внешней злой волей. Почему, например, русскому по рождению так трудно получить гражданство, а русофобским диаспорам паспорта раздают пачками? Это ли не диверсия?

— Нет, это просто часть проблемы. Поскольку у государства отсутствует ценностная иерархия идентичностей, понимание того, какие нам ближе, а какие дальше, оно не может навести здесь порядок. Однако эту работу за нас никто не сделает. Лучшие сыны русского народа должны идти на госслужбу, иначе нам останется только из века в век жаловаться на засилье чужаков.

Пока же официальная доктрина такова: мы не различаем людей по национальностям, для нас «несть ни еллина, ни иудея», а любая попытка их различать — это радикальный национализм, чреватый нацизмом с черепомерками и прочими страшилками. Нам не хватает инструментария управления идентичностями, его надо создать.

— А что дальше?

— Пользуемся всем набором государственных инструментов по защите и укреплению ценных для нас идентичностей. Той же Конституцией, сквозь зубы говорящей о государствообразующем народе. Разбираемся, что надо поменять в школе, миграционной политике и в прочем.

— Включая кадровый отбор и проблему не номинальной, а реальной оплаты труда, избавления от проклятия явно заниженного прожиточного минимума.

— Вот именно, миграционная проблема заостряет этот вопрос: своим нужно платить больше! Более того, государство обязано поддерживать бизнесы, предпочитающие набирать своих, а не пользоваться трудом мигрантов. Только тут нужно все хорошо просчитать, но сам ввод этого инструмента становится гигантским шагом вперед, снимая массу проблем. Для этого надо воспринимать любого трудящегося не как единицу рабочей силы, а как человека и смотреть, кто он и чей.

— А если у нас элементарно не хватит времени и ситуация взорвется в силу набранной инерции?

— Управляемость этого процесса гораздо ниже, чем принято думать. Основная проблема — нарушенный демографический баланс, объективно возросший риск замещения населения. За тридцать лет работы в политике я понял, что кабинета, где сидит кто-то, кто должен что-то понять и решить, просто нет. Все приходится решать своими силами во внутреннем кабинете — собственной голове, остальное решается только упорным и методичным госстроительством...

— Подразумевающим автоматическое делегирование наболевших вопросов на низовой уровень. Скажем, муниципальный. Отчего бы жителям градов и весей самим не решать, принимать мигрантов или нет?

— Это нужно сделать, и еще массу вещей. Например, у нас отчего-то квоты на вылов рыбы или тарифы ЖКХ напряженно и пристально решаются высшим руководством большую часть времени, на всякую «ерунду» вроде межнаца у них просто времени нет. Делегирование на места полномочий высвободит массу управленческих ресурсов для решения серьезнейших безотлагательных вопросов.

— А у людей на местах появится поле ответственности и гражданское самосознание. Мы нащупали путь решения вдолгую, но в вопросе реакции на вызовы остаемся беспомощны. Представьте, в вашу деревню, никого не спросив, завезли тысячу «ценных специалистов». Что делать?

— Дальше будет как в моей любимой истории про пензенскую деревню Чемодановка. Местные мужики собрались бить барыжащих наркотой цыган. Приехал губернатор и объявил это происками Госдепа, пятой колонны и агентов ЦРУ. Сейчас об истории той подзабыли, потому что губернатор сидит, но я не хочу бросить в него камень. Что еще он мог сказать? У него и слов-то других не было: мужики с дрекольем — значит, майдан! Другого способа реагирования на подобные конфликты у системы нет. Что нужно осознать для быстрого реагирования на срочные вызовы? Первое — признать, что эта ситуация — типовая и не что иное, как происки Госдепа. Когда гражданское общество видит, что начальство мышей не ловит, оно пытается решить проблему своими силами... А как еще? У меня подобное в деревенском детстве было. Помню, прибежала соседка: «Срочно вешайте замки, в пустой дом за три от вас заселились цыгане, человек пятьдесят!» У нас двери никогда не запирали, и замки не особо спасли — жизнь радикально изменилась к худшему, началась воровайка, у меня сперли велосипед, пошла торговля паленым бухлом и прочими прелестями... Полгода спустя мужики собрались бить врага. Цыгане позвонили в милицию. Приехал участковый Вова из нашей же деревни. Поглядел, махнул рукой: «Сами разбирайтесь, а я поеду доложу кому надо!» Цыгане его услышали, сели в машины, и больше их никто не видел.

— Как же нам сейчас не хватает участкового Вовы!

— Не знавшего слов «майдан», «агенты ЦРУ» и «Госдеп».

— И внезапно ставшего русским шерифом, народным любимцем. Давайте подвинемся на шаг вверх: как лишить криминальные сообщества, называющие себя диаспорами, опоры во власти?

— Опять порассуждаю по-деревенски, на основе своего опыта. Хочешь не хочешь, а страх является самым эффективным инструментом управления. Вся проблема в том, что они государства не боятся, понимают, что в случае чего всегда договорятся! А с мужиками, да с дрекольями, все сложнее. Тут два выхода: ввести мужиков в качестве штатной пугалки...

— Назвав их муниципальной гвардией.

— Народной милицией! А второй вариант — само государство в лице полицейских заходит к «заезжантам» и винтит по-жесткому, без разговоров о толерантности к многонациональности.

— Какой вариант предпочтительнее?

— А кто ж его знает!

— Без поножовщины и стрельбы разбираются муниципалы...

— Надо смотреть, где, что и как лучше работает, а уж потом решать.

— А какую инициативу вы перво-наперво предложили бы нашим думским законотворцам в отношении диаспор?

— Скажу так: чему нас научила «голая вечеринка»? Прежде чем бить по мордам, надо бить по кошельку. Как только нашим «звездам» стали рвать контракты, они стали зайками. Первая неотложная мера — введение налога на использование труда неграждан.

— А если дело доходит до грабежей, изнасилований и убийств негодяями, получившими паспорта в обход законов, в частности — без знания языка... Нужно привлекать к уголовной ответственности граждан, завозящих и раздающих паспорта. В качестве соучастников преступной группы «ценных специалистов». Для нас, а главное, для сражающихся ребят русское гражданство — не пустой звук, Родина бесценна. Тем более следует немедленно карать продажных чиновников, для которых массовая выдача паспортов стала коррупционным аттракционом.

— Главное, чтобы процесс получения гражданства не оставался анонимным. Каждое утро ждем обновлений на ведомственном сайте: такой-то чиновник выдал паспорта такому-то количеству новых граждан пофамильно, на основании, с фотографиями и личными делами тех и этих... Надо же знать, кого и почему от нашего лица принимают в «семью народов»!

фото: Владимир Андреев/URA.RU/ТАСС и Илья Питалев/РИА Новости