Алексей КОЛЕНСКИЙ

07.09.2018

На экранах «История одного назначения» — семейная драма Авдотьи Смирновой по мотивам значимого эпизода биографии Льва Толстого..

В историческом сочинении Павла Басинского «Святой против Льва» описывается случай, произошедший с 37-летним графом: «6 июня 1866 года в 65-м Московском пехотном полку, расположенном  недалеко от Ясной Поляны, писарь Василий Шабунин ударил по лицу ротного командира капитана Яцевича, поляка по происхождению. Судя по разным материалам дела, Яцевич не был жестоким офицером. Он был скорее педантом, который требовал от подчиненных буквального исполнения их дела и своих приказов, раздражаясь, если подчиненный проявлял характер...

Однажды ротный увидел писаря в нетрезвом виде, велел посадить его в карцер и приготовить розог, чтобы после учения наказать. Выйдя вслед за офицером из избы в сени, Шабунин сказал: «За что же меня в карцер, поляцкая морда? Вот я тебе дам!» — и ударил ротного по лицу так сильно, что у того из носа потекла кровь...

Один из офицеров 65-го полка Г.А. Колокольцов, будучи в гостях у Толстых в Ясной Поляне, рассказал о деле Шабунина и предложил Льву Николаевичу выступить защитником на суде. Суд происходил на квартире полкового командира Юно’ши. Судила солдата офицерская «тройка». Третьим судьей был как раз Колокольцов, который повел себя очень странно: вероятно, из карьерных соображений, встал на сторону своего полкового командира и высказался за смертную казнь. Колокольцов, вспоминал Толстой, был «добрый, хороший мальчик». Вряд ли он осознавал, что именно его голос и оказался решающим в вопросе о жизни человека. На суде Толстой произнес длинную речь, к которой долго готовился и которую читал по бумаге, боясь сбиться, «робея, как всегда».

«Хорошо было то, что я во время этой речи расплакался», — вспоминал Толстой. Всю жизнь он казнил себя за то, что согласился принимать участие в этом процессе. Сразу после суда Колокольцов раскаялся в своем решении. По совести, никто из офицеров не хотел казни.

Во время исполнения приговора Шабунин был внешне спокоен. К месту расстрела он шел твердыми шагами, стоял с потупленными глазами, ни один мускул не дрогнул на его лице. Около столба, к которому был привязан осужденный, собралась толпа народа. Женщины рыдали, некоторые падали в обморок...

В позднейшем письме к П.И. Бирюкову Толстой отмечал: «...случай этот имел на всю мою жизнь гораздо более влияния, чем все кажущиеся более важными события жизни: потеря или поправление состояния, успехи или неуспехи в литературе, даже потеря близких людей».

Авдотья Смирнова увидела в частной драме материал для размышлений о цивилизационной неудаче Российской империи и превратила ее в семейный триптих.

Итак, в картине три сюжетные линии. Тяготящийся праздной столичной жизнью и опекой отца-генерала, гвардейский поручик Колокольцов подает рапорт о переводе в провинциальный гарнизон с тем, чтобы отличиться на ниве просвещения солдатских масс. По пути к новому месту службы он знакомится с другим просветителем — яснополянским графом, принимается бывать у него дома и становится невольным участником семейных сцен. Одновременно пытается приобщить своих солдат к чистоте, грамоте и артельному труду, но не встречает понимания у начальника — сухаря и педанта Яцевича. Зато налаживает отношения со строгим, опекающим его на расстоянии отцом. А с просвещением народа выходит конфуз. Грамотный писарь Шабунин прямо упрекает поручика в наивности и оказывается прав. Вместо того чтобы зубрить азбуку и осваивать ремесла, отбившиеся от рук солдаты впадают в буйство и поджигают сельскую баню.

В графском хозяйстве тоже неладно, брат Льва Николаевича разбивает сердце сестре Софьи Андреевны, кучер морит голодом аргентинских поросят, офицерский суд оставляет без внимания адвокатскую речь литератора, настаивающего на умопомрачении подсудимого. Авдотья Смирнова также не вполне солидарна с этой позицией. В ее версии малахольный писарь возомнил себя незаконнорожденным сыном высокопоставленного лица — этим и объясняется его меланхолия и буйство.

Подобным образом режиссер трактует малодушие поручика, решившего проявить лояльность к вышестоящим отцам-командирам — настаивающему на обвинительном приговоре полковнику Юноше и присутствующему в зале суда Колокольцову-старшему. Иными словами, гвардеец отрекается от народнических иллюзий и становится достойным членом офицерской касты. А граф, приступивший к работе над романом, воспевающим союз верхов и низов в Отечественной войне 1812 года, терпит полное фиаско. Ни спасти рядового Шабунина, ни усовестить господ офицеров, ни оказать влияние на поклонника-Колокольцова, классику не удается. Руки коротки. Да и собственное родовое гнездо дает течь — сестра жены принимает мышьяк.

Воспитать и смягчить нравы здесь никому не дано: Россией правит архаика, своя рубашка оказывается ближе к каждому отдельному телу, даже уверовавшему в собственную избранность Шабунину. Режиссер повторяет мантру о неудачном, темном и диком, народе, который не исправишь, пока он не вымрет. Всех под нож — и мечтательного писаря, и малодушных офицеров, и эксцентричного графа.

Это был бы малоинтересный экзерсис, если бы не два обстоятельства. Первое заключается в скрытой полемике с сентенцией Достоевского о единой слезинке ребенка, которой не достойна всеобщая гармония. Здесь эта «слезинка» — убийство Шабунина — является ее ключевым звеном, позволяющим преподать урок солдатам, святую могилку — крестьянам, производство в ротные — Колокольцову и пищу для литературных размышлений — графу Толстому.

Куда любопытнее оказывается наивная проговорка постановщицы, рассматривающей семью исключительно как институт по передаче титулов, наследств, привилегий. Толстой видел семейный вопрос шире, драматичнее и динамичнее. Главным образом потому, что мятежный граф обожал всех своих героев, оставлял за ними полную свободу воли и даже радикально менял свое отношение к ним в процессе работы. Требовательный гений Толстого буквально вынуждал его разлюбить Анну, разглядеть красоту благородного Каренина, превратить неуклюжего индивидуалиста Безухова в хранителя домашнего очага, а капитана Тушина — в святого воина. Его персонажи не хлопотали о титулах и славе. Зато понятие чести для них было не пустым, передающимся по наследству корпоративным паролем с сопутствующей привилегией, а естественным следствием нравственного долга, заставляющего любить и, как случилось, например, в рассказе «После бала», ненавидеть.

Этого понимания напрочь лишены повязанные кровью офицеры Авдотьи Смирновой. Актеры талантливо передают им жизнеподобие (очень удачно в случае Шабунина (Филипп Гуревич) и полковника Юноши (Геннадий Смирнов), но это не спасает пьесу из жизни сломанных кукол. Особенно не повезло Толстому: смахивающий на Карла Маркса актер Евгений Харитонов  изображает праздношатающегося эксцентрика, а не титана. 

Забавнее всего то, что деньги на экранизацию Авдотье выделил супруг, а недостающую часть суммы — Роман Абрамович. И она не увидела в этом обстоятельстве неловкости, а лишь повод заявить собственную неангажированность. Очевидно, все обстоит прямо противоположным образом. Деньги пахнут. В том числе и те, что передаются по наследству заодно с титулами и связями.

Конфликтное состояние общества порождает не новые споры, но возвращает к жизни старые: и Толстой с его проповедью сегодня даст сто очков вперед любым трибунам. Понятно и желание Смирновой записать графа «в свои», логичен и провал этой затеи. Лев Николаевич в это прокрустово ложе не укладывается. Семейный портрет получился, но без Толстого, он — другой породы.