Егор ХОЛМОГОРОВ

20.04.2016

Мало кто задумывается: чем занималась Памела Трэверс до 35 лет, пока идеальная няня не спустилась к ней на своем зонтике? «Московская экскурсия», опубликованная в 1934 году за несколько месяцев до «Мэри Поппинс», являет нам другую Трэверс — язвительную богемную журналистку из Лондона, обличающую СССР, но не понимающую и прежней русской культуры.

Книга, впервые изданная у нас совсем недавно, представляет собой записки о путешествии, которое совершила Трэверс в составе группы «Интуриста» в 1932-м. Капиталистическое зарубежье тогда находилось под впечатлением первых пятилеток, и множество энтузиастов отправлялись к нам изучать передовой опыт. 

Политические паломники делились на две категории: высокопоставленных, таких, как Бернард Шоу, решивший отпраздновать в Москве свое 75-летие, принимали на высшем уровне, будто царственных особ, — им Советская Россия казалась сказочным местом. Люди попроще, приезжавшие посмотреть на социалистический эксперимент вблизи, зачастую возвращались разочарованными — их возмущали серость и несвобода, большевистский фанатизм в разрушении «пережитков» и лицемерие советских функционеров. Ну и образовавшийся между новой Россией и капиталистическим миром чудовищный бытовой разрыв. Последнее обстоятельство заграничных пилигримов особенно тяготило. 

«Если у нас на Западе нищета существует посреди изобилия, здесь все с точностью до наоборот. В России денег в достатке, но не хватает продуктов...вряд ли можно назвать советское государство цивилизованным». Трэверс тоже следовало бы отнести к разочарованным, однако дело в том, что она и не собиралась очаровываться. Журналистка отправилась в Ленинград и Москву, дабы написать что-нибудь ехидное и попытаться перебить эффект Шоу.

Наблюдения Трэверс небогаты (она побывала только в столицах), но остры и крайне злы. Гостья откровенно издевается над плохо говорящими по-английски интуристовскими гидами, знающими лишь два жанра: подробные отчеты об успехах социализма с утомительной массой цифр и грязноватые анекдоты о старорежимных ужасах: «Елизавета оставила нации в наследство пятнадцать тысяч платьев разных фасонов и один рубль в казне», «Царь Николай последний был суеферный и нефезучий». Радостно отчитавшись о расстреле царской семьи, девушка-гид добавляет: «Если фам скажут, что они фсе еще шифы, мы гофорить фам: их сожгли». 

Пока в подмосковном колхозе другие англичане покорно выслушивают лекцию о яйценоскости кур и кочанности капусты, Памела пьет «водку» (смахивающую на ядреный самогон) с водителем автобуса, а затем кормит шоколадным кексом крестьянских мальчишек. «Я разломала его на маленькие кусочки, и эти создания склевали их прямо из моих рук, словно птички». Сцена отсылает к знаменитому эпизоду кормления пернатых на ступенях собора Святого Павла в «Мэри Поппинс», и непонятно, то ли сказочная история придумана по образцу московской, то ли московская преобразилась из уже сочиненной лондонской.

Многое увиденное в советской России укрепляет в Трэверс чувство брезгливости. И ясно, что это не только антипатия обитательницы капиталистического рая к утопии, воплощаемой большевиками, но и британская одержимость расовым превосходством. Напомню еще раз «Мэри Поппинс», где, путешествуя с детьми по четырем частям света, няня раздает уничижительные характеристики аборигенам. Чтобы избежать скандала, Трэверс дважды переделывала шестую главу и в конечном счете заменила этнографические описания зверушками.

Нельзя сказать, что в СССР британке все отвратительно. Подобно Киплингу и Черчиллю, ей жаль старую, имперскую Россию, достойную соперницу Британии. Дворцовая площадь, Эрмитаж, кладезь русской живописи, собранной в Третьяковской галерее, притягивают писательницу, она клянется, что хотела бы жить в этом мире. С удовольствием Памела колесит на извозчике по Москве мимо красивых церквей. Англичане, выясняется, изобретают развлечение, отыскивая еще не закрытые храмы и подавая милостыню нищим, — те, как и подобает осколкам минувшей эпохи, просят подаяние на хорошем французском. 

Однако духа России просвещенная гостья не чувствует, поражая вульгарными суждениями о некоторых наших шедеврах. Екатерининский дворец в Царском Селе кажется ей длинным фасадом с узкими комнатами, построенным, чтобы пускать пыль в глаза иностранным послам. И невдомек, что особенность ансамбля связана с желанием осветить залы окнами сразу с обеих сторон, а не пытаться отражать свет зеркалами, как в Версале. Не проходит Трэверс и тест собором Василия Блаженного, встреча с которым сразу выявляет полное непонимание русской культуры: «нагромождение одного архитектурного кошмара на другой». На сей раз она даже хвалит превращение собора в антирелигиозный музей. Оккультистка Трэверс, впрочем, вообще не любила людей Писания и регулярно сравнивала большевиков с первыми христианами, думая, что этим больно жалит социализм, а не делает незаслуженный комплимент.

Кульминация книги — совершенно булгаковская сцена с лимонами. В гостях у высокостатусного советского драматурга (переводчик предполагает, что это Всеволод Вишневский), обладателя собственной квартиры в писательском доме и личного автомобиля, Памела, устав от патетичной агитации за социализм, ненароком упоминает, что привезла с собой лимоны. «Лимоны? Вы сказали «лимоны»? — Мой собеседник переменился в лице. Выражение транса и фанатичный энтузиазм исчезли...— Пойдемте. Мы поедем в моем автомобиле. Не будем терять ни минуты. Возьмите пирожные...Мою шляпу, я поехал за лимонами».

И вот важный человек из «Массолита» стоит в гостинице, прижав к груди восемь контрабандных лимонов, краснеет от смущения, размышляя, не положить ли обретенные ценности в шляпу. Увидев его с цитрусовыми, служащие отеля бросают на англичанку умоляющие взгляды. Журналистка подкидывает оставшиеся фрукты в воздух и... Они, «словно дети на празднике, стали швырять лимоны друг другу, перебрасываться ими, смеялись и кричали от радости».

Сцена, невероятно унизительная для национального самолюбия и довольно точно показывающая, до чего к 1932 году довел Россию коммунистический эксперимент. Лимон становится райским плодом — единственным спасением от витаминного голода и цинги. Это вам не видеомагнитофон, джинсы и жвачка полвека спустя — это вопрос жизни и смерти. 

Безусловно, Трэверс приехала в СССР в самый неудачный момент, когда революционные разрушения были свежи, а преимущества нового строя еще не созданы. Уже в 1937-м гиды могли бы похвастаться первыми станциями метро и масштабными памятниками советской архитектуры, а в 50-е страна спокойно выставляла на витрины памятники изобилия, расположенные в соответствии с каноном «Книги о вкусной и здоровой пище». Хотя писательница, для которой придираться ко всему было сущностью (что прекрасно передано в фильме «Спасти мистера Бэнкса»), наверняка нашла бы, к чему прицепиться и тут.

Но какую мораль можно вынести из невеселой московской экскурсии интуристки? Октябрьская революция делалась по лекалам импортной идеологии, под лозунгами «догнать и перегнать Запад». Результатом же стало отнюдь не увеличение уважения иностранцев, а презрение, так ярко выраженное у Трэверс. В ее впечатлениях о Советской России причудливо переплелись традиционная британская русофобия и отвращение, вызываемое большевистским тоталитаризмом. В последнем (однако не в первом) она наверняка нашла бы общий язык с Михаилом Булгаковым.

Старую Россию европейцы уважали, ее боялись, не понимали, однако ею восхищались. В том числе тем, что даже среди зимы в Москве и Петербурге продавались цитрусовые, выращенные в северных теплицах. Русские лимоны и апельсины приводили в экстаз француза Теофиля Готье. А его современнику почвеннику Достоевскому не пришло бы в голову унижаться перед англичанкой. Запомним это на случай, если захотим испробовать на вкус еще какую-нибудь импортную утопию. Итог может быть таков, что даже лимон покажется сладким.