Игорь Малышев: «Махно должны были повесить, но Столыпин его помиловал»

Дарья ЕФРЕМОВА

11.01.2018

В издательстве «Лимбус-Пресс» вышел роман финалиста «Большой книги» и «Русского Букера» Игоря Малышева «Номах. Искры большого пожара», посвященный одному из самых спорных героев Гражданской войны — Нестору Махно. О неписаных правилах вольницы Гуляйполя, надеждах и идеалах анархистов «Культура» поговорила с писателем.

культура: Нестор Махно — фигура противоречивая, разновоплощенная в кино и литературе. Кто он для Вас и почему роман назван анаграммой? Не всякий догадается, о ком идет речь.
Малышев: Мне казалось, что после Есенина Номах уже не «шифровка». Но поскольку ударение в имени путают даже литературные критики (то и дело говорят «Нόмах»), понимаю, что «Страна негодяев» — поэма непрочитанная. Анаграмма понадобилась, чтобы оставить поле для игры — когда пишешь про реального человека, надо быть максимально точным, нельзя ничего выдумывать. Но зачем браться за документальную вещь, после того как в «ЖЗЛ» вышла замечательная биография Махно, написанная Василием Головановым? Это по-настоящему выношенная и выстраданная книга. Мне оставалось только ориентироваться на его материал. Для меня Номах, прежде всего, незаурядная личность, которой довелось жить в период творимой истории. За все время существования нашей цивилизации нечасто случались моменты, когда бедняку, простолюдину представлялась возможность заявить свою правду. Выразить волю. И Махно — смог. Этот человек — производная свободы, «крик крестьянства о помощи», идеалист. В какой-то мере даже панк. Обычно атамана представляют упырем, живорезом. Он был жестоким, но не более всех тех, кто сражался в Гражданскую войну — Врангель и Колчак ведь тоже не отличались гуманизмом. Меня часто спрашивают, а почему Гражданская война? Про мирную жизнь, что ли, неинтересно писать?

культура: Действительно, почему?
Малышев: Да потому что Гражданская война всегда на соседней улице, она часть нашего быта, образа жизни, ее сложно не замечать. Отчетливо это понял, когда в середине 80-х проводил лето в деревне. Компания мальчишек-подростков, костры по вечерам, романтика. Вдруг в нашу сельскую идиллию вторгаются какие-то перепуганные люди из Средней Азии — беженцы из Казахстана, Узбекистана. Мы стали интересоваться — как вас сюда занесло, почему дома не сидится? Они отвечают — мы спасаемся, нас там режут. Ну а я, советский ребенок, про дружбу народов хорошо знаю. Как, говорю, режут? — Буквально, по горлу. Это произвело неизгладимое впечатление. Потом начались 90-е: Абхазия, Приднестровье, Нагорный Карабах, Чечня. Потом — Донбасс. Откроешь «Фейсбук» — и там все копья ломают.

культура: В романе картины всеобщего благоденствия приходят к Номаху лишь во сне. А наяву — резня и реки крови. Критик Дмитрий Самойлов даже употребил по отношению к Вашему роману эпитет «это Бабель, укушенный Тарантино». Как Вам такое?
Малышев: Приятно, когда тебя сравнивают с большими художниками, пусть даже укушенными (смеется). Бабель — один из моих любимых авторов, хорошо, если удались какие-то его интонации. Правда, пока я работал над текстом, больше думал о Шолохове, вот кто писатель на все времена. «Тихий Дон» врос в подкорку.

культура: Кинообразы батьки на Вас повлияли? Недавно вышел сериал «Девять жизней Нестора Махно», где Павел Деревянко играет атамана как искреннего, сомневающегося человека. А раньше его совсем иначе представляли. Помните, в «Красных дьяволятах» Махно привезли в мешке из-под муки?
Малышев: Да, мешок сняли, и оттуда выскочил злобный всклокоченный карлик. А еще Нестор Иванович появлялся в фильме Леонида Лукова «Александр Пархоменко» — там он тоже выглядит полусумасшедшим: сидит среди ночи за пустым столом, пьет водку, шапка на лоб съехала, и поет: «Любо, братцы, жить». В советском кино бытовало такое прочтение, хотя на самом деле дикарем атаман не был. Хороший оратор, агитатор, между прочим, очень начитанный человек. Его образованием занимались интеллектуалы, представители разных течений анархизма, с которыми он отбывал срок в Бутырке, в частности — Петр Аршинов-Марин. Политические заключенные, богачи, даже в тюрьме устраивались с комфортом — и книги им привозили, и качественную еду, и одежду. А тут какой-то малороссийский батрак по уголовке: будучи членом «Союза бедных хлеборобов», семнадцатилетний Махно участвовал в «экспроприациях», застрелил жандарма. Должны были повесить, но Столыпин помиловал его как несовершеннолетнего. В тюрьме на парня обратили внимание, заметили его харизму, сообразительность.

культура: Вы говорите — идеалист, а чего он хотел?
Малышев: Батькой двигал чистый импульс: построить Царство Божие на земле. Его идеальное миропонимание — крестьянская община, где все на равных, каждый возделывает землю, собирает урожай. Управляет вольницей сход, на котором происходят выборы атамана. Лидер — совсем по Бакунину — не представитель власти как механизма принуждения, он — человек, обладающий авторитетом. Не насилует волю, а ведет к цели. Инстанций свыше Махно не признавал. Городов не любил. Не понимал, что делать с этой грудой камней. В юности он успел поработать на заводе, представлял, что такое индустриализация. Поэтому общался с городской администрацией на уровне взаимовыгодного обмена: мы дадим вам хлеб, а вы нам винтовки. Он охранял свой мир: степь, лес, хаты. «Работал» своеобразно. Днем в Гуляйполе бойцов как будто не было. Приходили белые или, скажем, немцы — кругом мирные селяне, никакой опасности. А ночью хлопцы брали штыки, пулеметы... Конечно, Махно располагал еще и регулярной армией — в лучшие годы она достигала 80 000 человек.

культура: Огромная сила.
Малышев: Махно рассматривался как очень серьезный игрок всеми — и большевиками, и белыми, и петлюровцами, и зелеными. К нему искали подходы, и он шел на контакт.

Не сотрудничал только с представителями Белого движения — ненависть крестьянина-бедняка к барину была у него в крови. И националистов не любил — хотя одно время обменивался поставками с Петлюрой. Близки ему были только большевики. Он и Октябрьскую революцию принял с радостью. Боролся против Рады, воевал с немецкими оккупантами. После поражения гетманщины бился с Петлюрой, объединившись с отрядами Дыбенко в 1-й Заднепровской дивизии. И хотя Махно понимал, что вряд ли когда-нибудь войдет в большевистское правительство, до последнего надеялся, что ему оставят вотчину — Гуляйполе. Большевики давали надежду — намекали, мол, все возможно, Нестор Иванович.

культура: Насколько я понимаю, Махно перестал верить красным, когда те ввели продразверстку, а земли решили отдать под колхозы?
Малышев: И это тоже. Но самым страшным предательством он считал то, как большевики повели себя в Крыму. После заключения очередного соглашения с Лениным, в октябре 1920 года махновская армия пошла на Врангеля. Об этом позже не говорили, приписали все заслуги Фрунзе. В первых же боях в районе Пологи одержали победу — разбили несколько частей, взяли в плен около 4000 человек. В начале ноября махновцы вместе с красными были уже под Перекопом. Друг и ближайший соратник батьки Семен Каретников форсировал Сиваш, нанеся главный удар, — Врангелю пришлось отступать в глубокий тыл полуострова. Повстанческая армия участвовала во взятии Евпатории, Севастополя, Керчи, Ялты. Когда Крым был полностью освобожден от белых, Фрунзе имел на руках телеграмму от Ленина, в которой говорилось, что всех анархистов надо арестовать, обвинив в контрреволюционных преступлениях. В этом была своя правда: махновцы вели активную агитацию в городах. Каретникова пригласили на переговоры и застрелили по дороге. Потом началась настоящая резня. В Гуляйполе вернулось несколько сотен человек. Махно озверел. Самая страшная вражда бывает между братьями, бывшими друзьями. А определенная близость позиций была — не случайно атаман называл себя анархо-коммунистом.

культура: В итоге Номах оказывается в Париже, нищенствует.
Малышев: Тут мне ничего не приходилось придумывать. Так и было. С остатками войска он ушел в Румынию, потом, уже в Польше, махновцы попали в лагерь для интернированных. Вырвались, бежали в Германию. Последние годы Махно жил в Париже, сапожничал, жена от него ушла. В начале 30-х его нашла организация испанских анархистов, там их было очень много. Сегодняшняя Каталония — отзвуки анархического движения тех лет. Уговаривали уехать с ними. Нестор Иванович не пошел. То ли не верил в успех, то ли был сильно болен — страдал костным туберкулезом, понимал, что из своего подвала ему уже не выйти.

культура: В Вашем прочтении Гражданской нет правых и виноватых.
Малышев: Думаю, так и было. Другое дело, что война была неизбежна. Это понятно по литературе Серебряного века, она пронизана ощущением грядущего взрыва. Поэты, конечно, люди сумасшедшие, но тонкие вибрации чувствуют отлично. Помните, у Есенина «Я пойду за дорожным курганом /Дорогого гостя встречать». Это стихотворение-предчувствие.

культура: Все были не правы, но победили красные.
Малышев: Как сказал Виктор Шкловский, «война состоит из большого и взаимного неуменья». Так вот, у кого чуть получается уметь, тот и выиграет. На мой взгляд, сила красных — в правильных, отражающих чаяния людей лозунгах и, конечно, в умах. Можно по-разному относиться к Ленину, но он — глыба, гений. Невозможно не уважать такой интеллект. Или — тот же Троцкий с его неуемной чудовищной энергией. У белых ничего подобного не было. И у анархистов тоже. Рай Махно утопичен. Он не выдерживает столкновения с реальностью. Да и вообще, панки не могут победить. Но это не значит, что они проиграют.


Фото на анонсе: Владимир Астапкович/РИА Новости