Простота — в глазах смотрящих

Музей русского лубка и наивного искусства — это красный особнячок, затерянный среди сретенских переулков. А также — два выставочных зала на окраине Москвы: в Измайлово и Новогиреево. Здесь показывают картины, которые лет двести назад едва ли признали бы достойными музеефикации.

Пестрые лубочные листы, котики и танцовщицы, выведенные неуверенной рукой художника-самоучки, — все это получило статус произведений искусства лишь в XX веке. С тех пор интерес к подобным вещам нисколько не ослабевает. Лучшее свидетельство тому — интенсивная, а главное, востребованная москвичами и гостями столицы деятельность музея, где недавно прошли три выставки наивных художников: «Страна воспоминаний» Елены Григорьевой, «Воскресные сказки» Андрея Чеснокова и «Симфония жизни» Бориса Жукова. 

Это в известной мере «специфическое» творчество, порой оно даже выглядит как сугубо московское, и его представителей опекают городские власти, оказывающие финансовую и организационную поддержку. Не случайно актуальную информацию о проведении таких выставок всегда можно почерпнуть на интернет-сайте департамента культуры города Москвы.

Общественный интерес к примитивному искусству возник в последней трети XIX столетия. Именно тогда независимо друг от друга живописью занялись два человека — Анри Руссо и Нико Пиросмани. Француз когда-то служил на таможне и обнаружил тягу к изобразительству почти в сорок лет. Грузинский же самородок работал поначалу где придется: пастухом, кондуктором на железной дороге, держал молочную лавку. Пиросмани вывели в свет футуристы — братья Илья и Кирилл Зданевичи. 

Интерес профессионалов к трогательным вывескам Нико или буйным экзотическим полотнам Руссо (тот успешно участвовал в выставках) был не случайным. На рубеже веков водораздел между высокими и низкими жанрами стал исчезать. Самый показательный пример — произведения Поля Гогена, поражавшие зрителей вызывающе яркими красками и этакой нарочитой мифологической образностью. В них отразилась индивидуальная биография художника, выросшего в Перу и прожившего много лет в Океании, а также общее настроение эпохи. 

В России 1910-х многие живописцы тяготели к лубку, тоже имеющему «вульгарные» корни. Его эстетику взял на вооружение русский авангард.

«Наивное искусство» — новый и довольно необидный термин, в отличие от эпитета «примитивный». Считается, что художники подобного толка обращаются к краскам и холсту сравнительно поздно, когда основные карьерные свершения уже позади. Подавляющее большинство учатся рисовать «на ходу». Их картины нередко сравнивают с работами детей — та же простота форм, то же радостное ощущение жизни. И, конечно, мощное архаическое начало, позволяющее вслед за Мирчей Элиаде утверждать: миф никуда не исчез из современности. Еще любопытный момент — такие произведения обычно ориентированы на классику, являют собой ее преломление в массовом сознании. От наивных художников можно услышать признание в любви к итальянскому Возрождению или импрессионизму.

Не стали исключением и авторы показанных в столичном музее картин. У Елены Григорьевой среди фаворитов — работы мастеров Серебряного века и портреты XVIII столетия. По ее словам, рисовать она начала четыре года назад, в 55: «Никогда не ходила в кружки. Мама у меня художник, однако всегда наставляла: «займись делом» — то есть физикой или математикой. Я окончила математическую школу, поступила на физфак МГУ, защитила кандидатскую. Когда наступил 1993 год и перестали платить, пошла работать журналистом. Однажды решила сделать материал про новую методику обучения — правополушарное рисование. Попробовала ее на себе: никакого впечатления. А потом вдруг захотелось написать картину. Теперь жалею, что не взяла кисть раньше».

На полотнах Григорьевой — ленивые коты, грустные псы, смешные козы и петухи. А также виды Варшавы и Венеции, уютная закатная Москва. Есть сказочные мотивы, без которых редко обходится выставка наивного искусства. Например, картина «Ночь на Лукоморье» (2016), где изображены русалка, кот ученый, Баба-Яга, избушка на курьих ножках. 

Отдельное внимание зрителей привлекла работа «Преподобный с медведем» (2014). Художница объяснила: «Очень люблю Сергия Радонежского. Когда сын поступал в институт, был огромный конкурс, чуть ли не сорок человек на место. Я поехала к мощам Преподобного, попросила о помощи, и сын успешно сдал экзамены. С тех пор чувствую себя обязанной. Когда узнала в интернете про конкурс на изображение этого святого, решила участвовать. Ориентировалась на печной изразец XVIII века. Конечно, так же замечательно у меня не получилось. И «лицо» у зверя вышло не медвежачье. Однако мне хотелось показать счастье косолапого. Представьте, тебя любит сам преподобный Сергий!»

Основной ее принцип — произведения не должны вызывать страх, агрессию, тревогу: «Ты не можешь вечно видеть боль. Я очень люблю картину «Иван Грозный и его сын Иван», но дома бы ее, при всей гениальности Репина, не повесила. Главное, чтобы живопись дарила свет и радость, чтобы ею можно было украсить детскую. Хочу, чтобы от моих работ мир становился добрее».

Лишь несколько полотен внесли в озорное настроение выставки грустную ноту. Например, «Игрушки XX века» (2014), где изображены приметы ушедшего детства: крошечная фигурка матроса, лошадка на колесиках, рядом — часы, символ ежесекундно утекающего времени. Или другой печальный натюрморт, тоже связанный с хронометражем, — «Папины старые часы» (2012): шахматная доска, рюмка с напитком на донышке, чашка с чаем, поблизости — отложенные хозяином очки. Прервался ли он на минутку или закончил партию много лет назад? Ответа нет.

Интерес к быту и фамильной истории характерен и для Бориса Жукова. Бывший военный, 23 года прослуживший в Советской Армии, он обратился к изобразительному искусству незадолго до выхода на пенсию. Автор признается: в детстве ему нравилось рисовать, но увлечение так и не переросло в профессию — казалось, что это не мужское дело. На картинах Жукова в основном родной Оренбург, уютный, по-хорошему провинциальный. Патриархальным духом веет и от других его вещей. В приоритете — семейные ценности. Есть портреты родителей, как молодых, так и уже с серебристыми висками, изображение взрослых сыновей. Милая семейная сценка, получившая название «Утренние сборы» (2015): ветеран собирается 9 Мая на парад, завязывает галстук, рядом — внук, примеривший китель с медалями.

Юмор — неотъемлемое качество наивных художников. Анализируя их картины, исследователи нередко используют понятие смеховой культуры, предложенное Михаилом Бахтиным. Здесь все может оказаться перевернутым с ног на голову. Жуков, к примеру, легко переносит на холст случай, годящийся разве что для внутрисемейного пересказа. Котик (любимый персонаж наивных авторов) во время уборки квартиры решает попробовать воды из ведра («Здесь вкуснее», 2015). Хозяин взирает на животное с любопытством, хозяйка — с ужасом. 

Другой пример смешения высокого и низкого — копии шедевров, порой «актуализированные». Скажем, «Бурлаков на Волге» или «Охотников на привале». Волжские трудяги получили от художника современные стрижки (кое-кто и очки), а любители дичи — новенький блестящий термос. Или вот «Лебединое озеро» (2015): не балет, но виден пруд, по которому, изящно склонив головы, скользят белые птицы; точь-в-точь ковер, украшающий небогатую, «мещанскую» квартиру. 

Еще больше карнавальности в картинах Андрея Чеснокова. Он, уроженец Рыбинска, впервые увидел творения русских классиков в интернате, где учился. Теперь работает в столице на стройке (этому факту посвящено одно из произведений, рассказывающее, как крановщик подружился с воронами), тем не менее к живописи относится серьезно. В 2003 году окончил Заочный народный университет искусств. Чесноков изображает гулянья и пиршества с раблезианским размахом. На полотне «Ласковая ночь (мавры и пираты)» (2014) можно увидеть суровых мужчин в объятиях нежных дев. Другой холст шутливо озаглавлен «Ёперный театр» (2013). Здесь смешалось все: балерины, целующиеся парочки, чья-то свадьба, поезд метро, скелет в подземелье и даже агенты Скалли и Малдер, непонятно как угодившие в эту компанию. Картины Чеснокова — как слоеный пирог, со множеством уровней. Сам автор говорит на сей счет, что ориентировался он на европейские гобелены, сложные, многофигурные.

Многие его работы посвящены Москве, и это не случайно: разглядывая их, понимаешь, что наивное искусство в особой степени соответствует именно традиционно-демократичному, купеческо-разночинному духу Златоглавой с ее знаменитыми лубочными фабриками, конфетками-бараночками, словно-лебеди-саночками...

«Казино-ресторан» (2015), которое художник называет воспоминанием о бурной молодости, кажется осовремененной иллюстрацией к очеркам Владимира Гиляровского. В частности, к рассказу о ночной жизни Москвы: кутят в Купеческом клубе, позже отправляются в «Яр», а оттуда отбывают куда глаза глядят с приглянувшимися павами. Правда, у Чеснокова изображены теперешние реалии: мужчины в костюмах и девицы в коротких юбках. 

Иной древняя столица предстала на картине «Ванечка едет домой» (2015). Как сказал автор, в основе лежит конкретный случай: везя жену с сыном из роддома, художник перепутал дорогу и проехал через центр мегаполиса, показав таким образом новорожденному город. Здесь Москва — красивая, большая, просторная, такая, о которой Гиляровский писал: «Исчезают нестройные ряды устарелых домишек, на их месте растут новые, огромные дворцы. Один за другим поднимаются первоклассные заводы. Недавние гнилые окраины уже слились с центром и почти не уступают ему по благоустройству, а ближние деревни становятся участками столицы». 

И поневоле задумаешься: так ли уж наивны эти наивные живописцы?