Безоговорочная вера в прогресс, с его комфортом, заставляет нас все более полагаться на технологии. Фактически то, что называется сегодня технооптимизмом, — новая идеология, якобы способная вести человека к его светлому будущему. О том, почему техника превратилась в нового бога, мы поговорили с Дмитрием ХАУСТОВЫМ, известным лектором и популяризатором философии и литературы.

— Можно ли говорить о том, что технооптимизм и его более радикальный вариант, трансгуманизм, превратился в новую глобальную идеологию?

— В каком-то отношении да, ведь и мы с вами, например, решили поговорить именно о технооптимизме, а не о технопессимизме, который сто лет назад был мейнстримом в европейской философии.

— Какие идеи скрываются за технооптимизмом?

— Интеллектуальных направлений, которые так или иначе описывают технику как новую идеологию, огромное количество. Общее у них одно: внимание к традиционному гуманизму, который при столкновении с техникой претерпевает те или иные изменения. Советский писатель Юрий Олеша в своей замечательной повести «Зависть» блестяще показал два очень четких отношения к тому, как соотносится гуманизм и машины. Люди, с одной стороны, восторгаются техникой, говорят, что она — это новый мир, отличный от всего, что мы знаем. А с другой — они в этот как бы радикально новый мир вкладывают какие-то собственные чисто человеческие переживания, нагружают образ машины свойственными человеку представлениями, желаниями.

— В чем заключается восторженный оптимизм трансгуманизма?

— Есть такой известный персонаж — Стив Фуллер. Это социолог науки, который сам себя называет «трансгуманистом». Мы, считает он, приняв техносудьбу Запада, не должны отказываться и от наследия гуманизма, от образа человека, который у нас формировался со времен Ренессанса. Наоборот, именно благодаря технике появился шанс усилить этого человека, сделать его лучше. Нам не нужно меняться как виду, но нужно превзойти свою природу при помощи техники. Фуллер считает, что человек — это избранный вид, и потому мы не должны отказываться от присущей нам уникальности, но, наоборот, сегодня, когда у нас есть для этого все возможности, должны эту избранность подчеркнуть, усилить ее через технику. Здесь берется старая популярная и, наверное, верная идея о том, что техника — это расширение человеческого тела, и не только тела, но и человеческой психики, сознания, даже разума. Как видите, это крайне оптимистическая трактовка взаимоотношений человека и машины. И понятно, почему она идеологизирована: все негативные аспекты технизации в ней последовательно ослабляются или даже умалчиваются.

— В этом смысле выходит, что постгуманизм — это нечто враждебное по отношению к трансгуманизму?

— Постгуманизм утверждает, что классический гуманизм уже закончился. Человек меняется, вступая во взаимоотношения с миром техники, появляется «новый человек». А трансгуманизм, где в самом слове есть приставка «транс», — это такой переходный гуманизм, он всегда находится в движении, это гуманизм, который мы как некую эстафетную палочку или олимпийский огонь пронесем с собой через все времена и все невзгоды.

Тот же Фуллер, например, полагает постгуманизм своим главным врагом, а если конкретнее, то Бруно Латура, который является, пожалуй, одним из самых влиятельных философов нашего времени. И Фуллер не любит его именно потому, что постгуманизм позволяет себе грех сомнения в том, что человек — такой распрекрасный вид, который стоит усиливать и развивать при помощи техники. Поэтому я называю постгуманистическую позицию гораздо более нейтральной, философичной. Ее философичность заключается в том, что она пытается поставить современное взаимоотношение человека и техники под вопрос. Постгуманизм исходит из того, что не все так очевидно и безоблачно в отношениях человека и техники. Постгуманист полагает, что интенсивность и повсеместность взаимосвязи человека и техники, скорее всего, будет менять человека. И очевидно, мы до конца не знаем, какими будут эти изменения. Единственное, что мы можем делать сейчас, это наблюдать и спрашивать: «Точно ли все в порядке?». Постгуманизм — это позиция наблюдателя, максимально неидеологическая в методологии, хотя многие сторонники постгуманизма политически левые. Но есть еще самый остросюжетный вариант, прямо-таки щекочущий нервы, — это антигуманизм.

— Правильно ли я понимаю, что антигуманизм в данном котексте — это позиция, где техника рассматривается в отрыве от гуманизма, где человек уже не самоценен?

— Все сложнее. Антигуманизм как интеллектуальное движение внутри себя довольно сильно ветвится. Скажем, философ Ник Ланд описывает технический прогресс с восторгом. В своей «Киберготике» он прямо говорит, что вот мы все говорим о гуманизме, о взаимоотношениях человека и техники, но это уже совершенно неважно. Нам нет никакого смысла размышлять о машинах, потому что машины уже обладают самостоятельным мышлением, а люди им, по сути, больше не нужны. Эта позиция очень похожа на то, что называется сингулярианством.

— Идея технологической сингулярности?

— Да, «сингулярность» — это некая точка в будущем, где искусственный интеллект, машина, вся техника в целом выйдут за рамки нашего контроля и понимания. На самом деле — это очень религиозная, идеологизированная позиция, потому что сам этот искусственный интеллект превращается в «нового бога», то, что в богословии называется «нуминозным» или «радикально иным». Традиционно в нашей с вами интеллектуальной традиции радикально иное всегда мыслилось как нечто божественное. Например, животные или растения — это не радикально иное, а просто иное. А вот божественное — это нечто такое, что мы радикально не можем понять. И вот легко заметить, как в сингулярианстве на место этого старого доброго божественного становится техническое. Вдумайтесь: техническое становится божественным! Ровно в тех же терминах, в которых ранее говорили о божестве, сейчас в кругах сингулярианцев начинают говорить о технике.

— Такой перводвигатель Аристотеля получается, который у него и есть Бог.

— Да, и очень здорово, что у Аристотеля здесь стоит именно слово «двигатель», мы бы сказали — «первомашина». Так вот, есть еще такой робототехник и конструктор Ганс Моравек. И он называл человечество «второй ступенью ракеты». Вот представьте, ракета взлетает, от нее отваливается ненужный балласт, ракета уже летит сама. Человечество — это просто ступень, которая в какой-то момент отвалится, а мир пойдет дальше. И вот этот момент, когда эта вторая ступень ракеты отлетит, и является точкой сингулярности. За ней начинается совсем другая история — история этого чистого, технического, возвышенного божества. Вот это — предельная позиция антигуманизма, который утверждает, что человек устарел настолько, что он больше не нужен, и это нормально и даже хорошо. Есть, правда, позиция антигуманизма, но совсем не оптимистическая, а, наоборот, исполненная страхом. Такая точка зрения хорошо представлена в популярных книгах и фильмах, рассказывающих о восстании машин, о порабощении ими людей, но совсем не с тем восторгом, который мы слышим у Ланда.

— Мы знаем из истории цивилизации, что к технологиям человек всегда относился настороженно, и в древних мифах скрывается эта история про то, что, когда техника приходит к человеку, происходит какая-то катастрофа. Как так получилось, что сегодня человечество все-таки стало относиться к технике в большей степени оптимистически? Почему травматичный опыт прошлого века, когда техникой уничтожались целые города, был преодолен?

— Настороженность есть, и это хорошо, всегда лучше быть осторожным. А во-вторых, 20 век, его ужасы — это не говорит нам о том, что техника плоха. Техника ведь нейтральна. Плох человек. Зло победили, зло было человеком, а не техникой, техника бомбила эти города, но техника эти города и восстанавливала, техника убивала людей, но техника людей потом кормила, поднимала из нищеты. Техника несет разрушение, когда мы сами сходим с ума. Если мы не сходим с ума, то она несет нам благо.

— Нельзя ли сказать, что технооптимизм построен на глубоком разочаровании человека в том мире, в котором он живет, и на надежде, что, может быть, хотя бы технологии выведут его из того тупика, в который мы забрели. Насколько релевантна такая оценка технооптимизма?

— Думаю, что релевантна, конечно. Техника всегда возникает из-за некоторой потребности, а значит, нехватки. Техника — расширение, усиление, продолжение человеческих способностей. Появилась изначально из-за того, что у нас были такие нужды, с которыми она помогала справиться. Но я скажу про другое. Не получилось ли так, что на каком-то этапе развития наших взаимоотношений с техникой она стала диктовать нам новые нужды, в которых на самом деле не было необходимости? Сегодня техника навязывает нам то, в чем у нас нет нужды. Человек создал технический мир для того, чтобы решить базовые проблемы своего существования. А потом угодил в ловушку усложняющегося технического прогресса. Попадание человека в зависимость от своего детища, от техники, избыток этой техники становятся новой проблемой. И непонятно, как ее решать, потому что, с одной стороны, ее уже нельзя решить с помощью той же техники, ведь мы будем только умножать свою зависимость. С другой стороны, человек настолько уже спаян с техникой, настолько видоизменен с помощью нее, что вряд ли для него возможен путь назад.

Материал опубликован в № 7 газеты «Культура» от 30 июля 2020 года в рамках темы номера «Кто придумает наше будущее?»