Николай ИРИН

01.03.2018

Канал «Россия» предложил зрителям 16-серийный фильм режиссера Егора Анашкина по сценарию Марики Девич с достаточно вызывающим названием «Кровавая барыня». Это весьма вольная реконструкция жизни и судьбы широко известной антигероини отечественной истории Дарьи Салтыковой, которую повелось именовать Салтычихой.

Во времена поздней Елизаветы и ранней Екатерины II рано овдовевшая помещица, как известно, лютовала в своем имении, изводя крепостных почем зря. В конечном счете ее поймали, арестовали, велели дать отчет о безобразном поведении, приговорили к смерти, все-таки помиловали и заточили в монастырский подвал, откуда она казала свое лицо многочисленным любопытствующим, ругалась, плевала на них, агрессивно совала палку сквозь открытое в летнюю пору окошечко.

Для начала хочется прокомментировать вырвавшийся оборот «как известно». Беглое ознакомление с биографическими материалами оставляет впечатление, что как раз совершенно ничего не известно наверняка. Вменялось ей исчезновение 138 крестьян, да и то исключительно на основании списочного несоответствия. Доказали после шести лет следствия и еще трех лет судебного разбирательства 38 случаев. При этом Салтыкова решительно ни в чем не созналась, а применить к ней частенько практиковавшиеся тогда пытки почему-то не решились. Кроме того, как свидетельствует источники, дамочка «до поры вела себя очень нагло и вызывающе, рассчитывая на заступничество своего высокопоставленного родственника, московского градоначальника Петра Салтыкова». Еще довелось прочитать, что материалы следствия были уничтожены, а доступная информация основывается исключительно на судебном приговоре. Может оказаться, что дело было частично или полностью сфабрикованным. А может, и правда: благообразно погребенная Дарья Николаевна была натуральной садисткой-психопаткой, однако при этом национальной «чемпионкой» в дисциплине «смертельные истязания», а ее дело придали огласке и увековечили исключительно по каким-то случайным причинам. Например, избрали козой отпущения, поставив в центр демонстративного судебного разбирательства.

Вообще обывателю, будь он даже самым ответственным гражданином, не стоит слишком ковыряться в исторических хитросплетениях, будь то эпоха Рюрика, эпоха Екатерины или времена Джугашвили-Сталина. В рекламных паузах переключался на конкурирующий с «Россией» Первый канал: батюшки святы, там тоже почему-то озаботились драмой русского крепостничества. Там тоже мучают простолюдинов, а в особенности крепостную красавицу, которой никак не дают обещанную вольную грамоту. И в этом конкурирующем, несколько более светлом по интонации сериале звучит, к примеру, следующий диалог: «Рабство в XIX веке!» — «Полноте, сударь, Суворов и тот крепостных насильно женил...»

Мы не можем хоть в какой-нибудь степени точно воспроизвести тот стиль мышления и ту систему ценностей, которые практиковались людьми XVIII, XIX или даже XX столетия, будь то верхи или низы. Всенародно любимый Александр Пушкин явно со знанием дела пишет о нравах эпохи: «Здесь девы юные цветут для прихоти бесчувственной злодея» и... после этого легко отправляется на бал, в Болдино, на аудиенцию к покрывающему всю эту нравственную нечистоплотность императору. У нас теперешних ощущение, что с этим знанием жить нельзя, что нужно бы если не повеситься, то хотя бы укрыться в монастыре. Означает ли это, что мы «нравственнее» и «чувствительнее» Пушкина? Конечно, нет. Александр Сергеевич не знал, что социум может жить по-другому, а мы знаем. Каждому свое время, свои нравы, свой удел и своя юдоль. «Не судите, да не судимы будете».

Люди, в том числе религиозно сориентированные, которые столь усердно коллекционировали, начиная со времен публикации «Архипелага...», с перестройки, страшные прегрешения комиссаров, теперь, в «Матильде», «Кровавой барыне», начинают получать, что называется, в обратку, сделанное словно под копирку очернение любимых ими дореволюционных времен. А нечего было упиваться разоблачениями, тыкать нам в лицо личные дела садистов-большевиков: смотреть «Барыню», мягко говоря, неприятно, а дореволюционные времена выглядят здесь абсолютно беспросветно. И вот если оставаться в рабстве у пресловутых «фактов», не учитывать специфику исторического момента, возразить-то авторам «Барыни-сударыни» нечего. Не Салтычиха, так десятки тысяч других бар-садистов истязали ополоумевших не столько от непосильного труда и унижения, сколько от узости горизонта крепостных.

Смотрю «Кровавую барыню» и припоминаю — пачками, десятками — постсоветскую кинопродукцию о большевистских истязаниях. Структура ровно та же, по правде говоря, мало изобретательная, убогая. Что же, после этого нашествия черноты отказаться от любовного отношения к своей земле и людям, которых через час-другой увидишь на улице? Необходимо воспитывать точность мышления. У публицистов, у мастеров кино, у политиков, у рядового гражданина. Оставим же, наконец, в покое мертвых, будь то беспощадная Дарья Николаевна, сомнительная Екатерина Алексеевна, так и не разгаданный Владимир Ильич, а в особенности Иосиф Виссарионович. Что за безумная национальная забава — делать предъявы мертвецам? Разберемся лучше, о чем сигнализирует отчетный сериал людям живым, нам с вами.

В принципе, авторы задумали вещь не зазорную: поиграть в коммерческих интересах с нашими индивидуальными и коллективными страхами. Массовое искусство во многом на поэтике страха держится. И напрасно продукцию такого рода априори ругают за якобы пропаганду насилия. Умело и тонко выстроенная структура, помимо психической разрядки, как правило, и общество анатомирует, и моральные установки стабилизирует, и заклятье негативных наводок со стороны коллективного бессознательного снимает. Однако следует понимать, что «страх» современного массового искусства сопряжен с исходным бытовым и социальным комфортом. Страх лишь тогда продуктивен, когда он неожиданно и нечасто вторгается в жизнь персонажа социально защищенного. Детектив или триллер — это продукт, заказанный в целом сытым и успешным человеком буржуазной эпохи, по преимуществу горожанином. Если современные западные художники стилизуют под «страшную историю» дела давно минувших дней, они целиком и полностью меняют старый мир в соответствии с нашими современными представлениями, пересоздавая «архаику». Для примера вспомним хотя бы ювелирно выполненный роман Умберто Эко «Имя розы».

Но мир «Кровавой барыни» уныл и однороден. Здесь страх повсеместен. Кстати, моральными уродами показана не одна Салтыкова, но также почти все прочие уездные помещики. На языке легкий привкус «Мертвых душ». Но уж слишком легкий, еле уловимый: гротески неинтересные, тайны неимоверно темные. Так, поначалу не задумываешься, с какой целью импозантный лидер местного дворянства муштрует полуголых юношей, а потом внезапно столбенеешь: мужичок-то нетрадиционной сексуальной ориентации, и, выходит, весь взвод мальчиков — его наложники, его безропотные любовники. Это не остроумие, не социальная критика и не «тонкая разработка», дескать, кто раньше догадается о подоплеке акробатических этюдов и гимнастических пирамид, тот интеллектуал. Это, извиняюсь, гопницкая манера: добиваться ошеломительного эффекта единственно ради того, чтобы продемонстрировать в первую очередь самому себе, а потом дружкам-товарищам смятение жертвы, ее растерянность, внутреннюю боль.

Жертвы — это мы, зрители. Методично вбрасываются порции насилия. Неизобретательно, зато наступательно. Есть версия, что пытавшая и мучившая в основном молодых женщин Салтычиха испытывала как раз нетрадиционное биологическое влечение и, будучи воспитана в традиционном патриархальном ключе, буквально сходила с ума, не умея эти свои мощные импульсы объяснить. А потом, будучи неподконтрольной в силу благоволившего к барству социального устройства, успешно разрешала свой внутренний конфликт внешним образом: мучила и уничтожала объекты вожделения. Уж лучше бы авторы решили остановиться на такой мотивировке, она хотя бы логична и непротиворечива. Но они, не стесняясь давать страшноватые сюжеты с гомосексуальной педофилией, предпочли квалифицировать Дарью Николаевну (Юлия Снигирь) как пламенную и верную любовницу Сергея Салтыкова (Петр Рыков), дальнего родственника убитого ею самой нелюбимого супруга. Линия, ясное дело, привлекающая к фильму любительниц мелодраматических ахов-вздохов, но путающая все карты, ломающая так и не состоявшийся вектор внутреннего развития главной героини об колено.

В кратком изложении «путь» Салтыковой таков. Ее демоническая мать практиковала насилие, убивая крепостных и вдобавок «фирменно» выцарапывая им глаза. От натуры не уйдешь: Даша сызмальства выцарапывала глазки куклам. Отец (Юрий Цурило), понимая, что дочка вся в демоницу-мать, заточил девчонку в монастырь, где из нее в первый же день изгнали нескольких злонамеренных бесов. Однако разгадавшие секрет страшной семейки соседи, Петр и Николай Салтыковы (Валентин Варецкий и Михаил Васьков), шантажируют Дашиного отца, вынуждая его забрать подросшую девушку обратно в мир и выдать замуж за их племянника Глеба Салтыкова (Федор Лавров). Собственно, вот к чему вся 16-серийная картина сводится: девственницу с дурной наследственностью, которая преодолела по воле любящего отца свое беснование постом и молитвой, выдают замуж не за безупречного Сергея, а за неуклюжего Глеба. Романтическое клише, согласно которому сильная женская натура в отместку несправедливому к ее чувствам миру принимается крушить все подряд: убивает супруга, доброго соседского барина Цицианова (Игорь Ясулович), несколько десятков своих крепостных и самого Сергея, покушается на заезжего дворянина Тютчева (Влад Соколовский), назначенного заменить заветного любовника, а в довершение всего объявляет себя равной императрице. Екатерина действительно выступает здесь равновеликой соперницей героини в борьбе за сильное тело Сергея Салтыкова, который, возможно, даже является настоящим отцом наследника престола Павла.

Несоответствие между уникальной социально-политической, а одновременно психиатрической историей Салтычихи и совершенно заурядной «историей любви» Дарьи Николаевны налицо. Периодически авторы, объявившие, что делали «страшную сказку», волюнтаристски возвращаются к «мистике», как они ее понимают, и на время отставляют мелодраму. Тогда появляется безымянная знахарка-колдунья, которая действует по прямому указанию дьявола, меняя свои услуги на нательные крестики обратившихся к ней за помощью клиентов. С этой линией дело совсем плохо. Сначала Салтыкова зло хохочет, услыхав, что крестьяне верят: «Горбуна русалка в реку утащила». Я не представляю себе кругозор и ментальность русских дворян середины XVIII столетия. Так ли они реагировали на суеверия презираемых холопов? Позднее Дарья Николаевна резко меняет линию поведения, опускаясь до холопского кругозора, приближая к себе колдунью, однако не переставая этих самых холопов презирать и уничтожать. Причиной то, что болезнь прогрессировала? Очень неубедительное объяснение. Драматургия рыхлая, в кучу свалены мелодрама и фольклор, детектив и сентиментальная баллада, социальная сатира и ужастик про маньяка. Поскольку материал не развивается органическим образом, но прихотливо тасуется, довольно скоро наступает пресыщение.

«Ты мне врешь! — кричит Салтыкова сыну Сереже (Даниил Муравьев-Изотов). — Вы мне все врете!» Здесь намечена еще одна, кстати, плодотворная, но вовсе не реализованная линия — линия властной матери, стремящейся к тотальному контролю и тем самым уничтожающей все живое как в сыне, так и вокруг. Самым известным произведением этого рода является в кино, пожалуй, фильм «Психо» Хичкока, который, впрочем, к этой линии не сводится. Властная и слишком внимательная мать — категория слишком универсальная, требующая непременного художественного осмысления. Разница с Хичкоком в том, что Сережа здесь, во-первых, еще мал, а во-вторых, ангельски хорош. Этот мальчик, трогательно взаимодействующий со своей воспитательницей, внебрачной дочерью Глеба Салтыкова Настей (Анастасия Зенкович), дарит по-настоящему красивые, даже духоподъемные моменты. Но здесь же с особой силой проявляется, может быть, главная проблема сериала: только люди с дворянской кровью, будь то Тютчев, Цицианов, Настя или Сережа, вменяемы, благородны, имеют шанс на будущее. Крестьяне, так называемый «народ», что называется, люди без шансов, а зачастую еще и без мозгов, без души.

До последнего хотелось верить, что авторы совершат творческий подвиг и наперекор социальной доминанте с «исторической правдой» дадут этому самому народу роль и шанс хотя бы в единственном числе. Но нет, понапридумывали много дурной всячины про господ, а народ попросту вымарали в крови усилиями безумно влюбленной бабы и ее картонных гайдуков. Что это — проекция внутренних убеждений современной художественной элиты, которой одинаково немилы и живые капиталисты с чиновниками, и живые плебеи, в просторечии трудящиеся?