«Анна» Каренова

Николай ИРИН

20.04.2017

Канал «Россия 1» представил 8-серийную «Анну Каренину» Карена Шахназарова. Многие начали рассуждать о свежеиспеченной постановке в категориях «неприкосновенное национальное достояние», «не по Сеньке шапка» и «до Толстого нужно духовно дорасти». Напрасно. В той мере, в какой Лев Николаевич психолог, философ, изобретатель новых форм и своеобразный стилист, то есть гений из гениев, адекватная его экранизация невозможна. Но поскольку он еще и, скажем так, очень умный человек, работать с его текстами не возбраняется никому. Умного человека и экранизировать, и анализировать полезно.

От Толстого не убудет, если деятели массовой культуры смастерят визуальный конспект неподражаемого социально-психологического романа. Разве же самостоятельное чтение, как было в популярном произведении Брэдбери, запрещено, а книги раз и навсегда уничтожены?! Что за мания тиранить кинематографистов за своеволие, они же по определению фантазеры. Вот и теперешняя «Анна Каренина» не что иное, как фантазм на темы восприятия и бытования канонического текста. В сущности, подобные экранизации — это исследовательская работа, целью которой являются наведение мостов, тестирование культуры в целом и ее высоких образцов в частности на соответствие нашей повседневности. Тут заведомо больше социологии, нежели «художества». Кстати, Шахназаров и его соавтор по сценарию Алексей Бузин текстом Толстого не ограничиваются, присовокупляя несколько малоформатных вещей Викентия Вересаева о Русско-японской войне начала XX столетия. Для чего они это сделали? Для того, чтобы современному зрителю удобнее было войти в мир «Анны Карениной». Ход правильный и осмысленный. Ведь интересно же понять, каким образом великое сочинение участвует непосредственно в моей жизни. Занимательно найти с классово чуждыми аристократическими особами если не точки соприкосновения, то хотя бы повод для полемики. Где-то в середине сериала приятель-офицер жизнерадостно предлагает Вронскому уехать на театр военных действий в Ташкент. Мотивирует любопытно: дескать, там очень быстро сделаешь карьеру, дослужившись до генерала. Таков мир и таковы амбиции того социального слоя, с которым Толстой работает в романе. Понимаю головой, не чувствую ни единой клеткой организма.

Начиная действие с маньчжурских степей, с тяжелого дыхания усталых простолюдинов-солдат, с пыльных дорог и госпитального неуюта, Шахназаров приоткрывает для меня дверцу в мир «Анны Карениной». В точности, как это было в «Золотом ключике»: за нарисованным камином в скудной каморке папы Карло пряталась дверца в мир шика, красоты и восторгов. Взрослый Сергей Каренин и седой Алексей Вронский затевают неторопливый разговор про давно ушедшую Анну, постепенно втягивая, приручая зрителя.

В визуальном смысле этот фильм есть столкновение степной Маньчжурии и столичной России. Когда Алексей Каренин ведет драматический диалог с женой в громадной зале с непомерно высоким потолком и уходящей на десятки метров вниз парадной лестницей, элементарно перестаешь слышать: ситуация кажется нереальной, фантастической. Неужели им удобны такие объемы, разве это пространство не пожирает их целиком? Разве тонким психологическим решениям удобно осуществляться посреди такой вот «варварской» роскоши? Следующая мысль удивляет донельзя: а ведь Лев Толстой именно подобную реакцию и планировал, именно такое закладывал. Его борьба с избыточным потреблением считывается мною на уровне визуального впечатления. Значит, Шахназаров попадает куда нужно. Машина по производству смыслов работает.

И наоборот, сцены в степи — средоточие лишь самого необходимого, разговор глаза в глаза под низким бревенчатым потолком. Двое мужчин, сын и любовник, находятся не на той, заведомо победоносной, войне, куда 30 лет назад зазывал Алексея приятель. Генерал, который является в полевой госпиталь проведать Вронского, оказывается лицемерным невнимательным идиотом: не исключено, карьеру свою сделал именно на среднеазиатском, куда более комфортном театре военных действий. Теперь же идет сражение нового века и нового типа: предшествие революции, обещание краха сословного порядка и полного переустройства цивилизации.

Толстой создал социально-психологический роман: дал через частные судьбы с виртуозно прорисованными портретами механизм национального, а впрочем, и мирового передела. Внимательно наблюдая за взаимодействием экранных героев, вполне опознаю толстовский метод. Итак, приходит время разбираться с главной героиней в исполнении Елизаветы Боярской. Отовсюду доносятся хулы и недовольства: «не хотим», «не Анна». Вполне себе Анна. Гений Толстого в том, что он дает достоверную женщину с изощренно прописанной психологией и одновременно некий символ. «Дочь мушкетера» с унаследованными от отца боевыми качествами позволяет почувствовать эту самую двумерность, что сделать совсем непросто. Боярская играет волю к хаосу и зависимость от него. Она — средоточие коллективного бессознательного, если угодно, обещание русско-японской, февральской и октябрьской катастроф. 

Даром, что ли, Ульянов-Ленин называл Толстого «зеркалом русской революции»! Карен Шахназаров, чей отец является одним из основателей советской политологии, без сомнения, хорошо помнит эту сентенцию. Конечно, выбирая тексты Вересаева в качестве ключа, открывающего дверь в мир Толстого, он имеет в виду причинно-следственную связь между своеволием родовитой барыни и войной в Маньчжурии. Грубовато. Однако и сам Лев Николаевич не гнушался вставлять в «Войну и мир» огромные внефабульные куски с рассуждениями о судьбах народов.

Мир Толстого — это мир всеохватных взаимосвязей и взаимовлияний. Но особенно подвержена социальным влияниям Анна, что фильмом предъявлено вполне определенно. Анна — сенсор, резервуар для коллективного бессознательного. Стива изменяет своей жене Долли, Каренина автоматически переводит этот поведенческий образец в буферную зону. До поры.

Попадает под поезд некий простолюдин — Анна откладывает в дальний ящик памяти и этот вариант. Вронский признается в том, что имеет на нее виды, она принимает во внимание, и в определенный момент, в некий час икс сама является к бравому офицеру, чтобы сблизиться.

Героиня пассивно впитывает вибрации и настроения российского коллективного тела, а потом начинает предельно активно воплощать намеки и полунамеки в жизнь. Она — медиум, проводник, «тень», воплощенный хаос. Боярская отыгрывает эту сомнамбулическую линию поведения. Ей удается донести мысль о том, что регулярные взбрыки Анны не «капризы» или «истерия» частного лица, не пресловутое «бешенство матки» — диагноз, популярный у врачей старой выучки, — а сконцентрированное умонастроение общества, сверху донизу. 

По большей части хаос, конечно, является реакцией на лицемерие правящей элиты. Актер Виталий Кищенко убедительно передает благостную невменяемость Каренина-мужа. Этот прекрасный во всех отношениях человек вызывает у Анны зубовный скрежет: «Я ненавижу его за его великодушие и добродетель!» Каренин, однако, добродетелен не сам по себе, не по свободной воле — он по рукам и ногам повязан общественными установлениями. Основанием для расторжения венчанного брака является прелюбодеяние одного из супругов или смерть. «Не могу принять обвинение в фиктивном прелюбодеянии и не могу ее опозорить!» — канючит Алексей Александрович, загоняя ситуацию в тупик.

Что происходит дальше? Закономерное. Сенсор Анна улавливает эти настроения Каренина и сама начинает противиться столь очевидному в ее ситуации разводу, вслух мотивируя это самым нелепым образом: «Я сделала ему дурно и потому не хочу счастья. И потому не хочу развода и буду страдать позором и разлукой с сыном».

Анна отправляется в театр, наперекор Вронскому, для того только, чтобы словить очередную порцию «коллективного бессознательного», пускай даже та для нее обидна и оскорбительна. Мне нравится, как последовательно реализована в фильме внимательная к общественным вибрациям позиция Анны — не столько уже дамы из плоти и крови, сколько механической куклы, улавливающей и фиксирующей чужое. 

Вот она, наслушавшись от мужа про душевные мучения и впитав пестрый, острый набор слов, вскоре вываливает его на нового спутника, Вронского: «Никогда ты не сможешь понять всей силы моего страдания». Казалось бы, этот мужчина — результат свободного выбора, молод, хорош собой и ей предан. Но снова ничего не получается, потому что одни требования социума накладываются на другие, закономерно противоречат третьим и конфликтуют с четвертыми и пятыми. 

Героиня все время изъясняется в категориях «любви», вводя в заблуждение романтически сориентированных зрителей, искренне полагающих, что «Анна Каренина» есть «величайший любовный роман»: «Ты любишь меня, это единственно важно...» 

На самом деле данный дискурс — тоже всего лишь присвоенная манера мыслить и разговаривать. Боярская наигрывает костюмную романтику с некоторым даже перебором, что периодически переводит ее героиню в режим «крашеная механическая кукла». Полагаю, именно это выводит недоброжелателей из себя. Однако мне линия поведения Анны и актерская техника Елизаветы кажутся убедительными. Каренина неосознанно ищет опасности, жаждет любой ценой покинуть пресловутую «зону комфорта». Шахназаров назначает должную цену этой воле к страданию, когда после очередного эмоционального взбрыка Анны дает встык эпизод с ампутацией: Сергей Каренин, сын, пилит ножовкой кость солдатика, пораженного японским осколком. И этот привнесенный монтажный прием, конечно же, совершенно в духе Толстого. 

Каренин держится за «порядок», Анна самозабвенно и во всех обстоятельствах его нарушает, но разводиться упорно не собираются: епископ не велит. «Я приму меры!» — артачится Каренин, но ясно, что, кроме пустопорожней благостной болтовни, не способен ни на что. Верхи не хотят и не могут жить по-старому. «Контроль» больше невозможен. Сарказм Льва Николаевича приглушен благодаря чрезмерной аккуратности Карена Георгиевича. Картина взвешенная, точно организованная.

Два русских аристократа посреди беды, в режиме ежеминутной опасности вспоминают про близкую им даму, которая, существуя в режиме сытости и довольства, любой ценой старалась обрести такую же, как у них теперь, неложную опасность. «Любили вы ее по-настоящему, как она вас?!» – интересуется сын у любовника. Что называется, хороший вопрос. 

Сцены из светской жизни, которыми перемежаются эти суровые мужские разговоры, убеждают нас в том, что трудяга-сын тоже мыслит романтическими клише, ведь «по-настоящему» Анна любила лишь «упоение в бою и бездны мрачной на краю». Каренина — не героиня мелодрамы, фильм Шахназарова на этом настаивает. Анна не жертва, а предтеча массового общества с его коллективными психозами и коллективными же представлениями. 

Они оба вспоминают мать и любовницу в шелках, кринолинах, с неизменными претензиями к себе и другим на устах. Но такова была ее зомбированная, социально нагруженная ипостась. Душа ничего, даже и любви, не требует; тихо присутствует.