23 января исполнилось 100 лет со дня рождения великого оперного режиссера Бориса Покровского. Первой отметила юбилейную дату «Геликон-опера», устроив во временных стенах на Новом Арбате «Покровское крещение».

Несколько дней спустя в Камерном музыкальном театре прошло гала-представление «Диалоги с Покровским», открывшее юбилейный фестиваль. То, что эту дату широко отмечает театр, основанный Покровским, понятно всем. Почему ее практически не отмечает Большой (концерт заявлен через три месяца), в чьей оперной истории не было, пожалуй, более важной фигуры, не понятно никому. Зато приношение «Геликона» стало ярким и запоминающимся. Множество нитей связывало Мастера с этим театром и с Дмитрием Бертманом, который снял еще и фильм «Великий консерватор» для телеканала «Культура».

культура: Почему — «Покровское крещение»?

Бертман: Для меня Покровский — это своего рода мессия оперного театра. И мы обязаны снова и снова обращаться к его книгам, пытаться спасать театр, как он его спасал. Покровский — не просто целая эпоха, но и огромная школа оперных певцов, режиссеров. Даже те из них, кто не считает себя его учениками, все равно волей или неволей являются его продолжателями.

культура: У «Геликон-оперы» с Покровским были свои, особые отношения. Каковы их истоки?

Бертман: Дело в том, что я ведь рос на спектаклях Покровского в Большом и Камерном, еще школьником пробирался тайком на его репетиции. И конечно, когда создавался «Геликон», мы видели для себя образец в Камерном театре, ощущали себя неким его ответвлением. Покровский часто приходил к нам и не раз обсуждал тот или иной спектакль с труппой, давал, я бы так сказал, «энергетическое наставление».

культура: На Западе, как мы знаем, существует большой интерес к наследию Станиславского. А как обстоит дело с Покровским? Насколько широко известно там его имя в профессиональных кругах?

Бертман: Когда я учился в ГИТИСе, родители как-то взяли меня с собой в Лондон, и я познакомился с Дэвидом Паунтни, в тот момент руководившим английской Национальной оперой. Первыми его словами были: расскажи про Покровского, про его спектакли, что он сейчас ставит?..

Хотя, конечно, Покровского там знают недостаточно. Поэтому одна из важнейших задач — для меня в том числе — организовать перевод его книг и издание за границей.

Совсем недавно, кстати, нашлась рукопись книги Бориса Александровича «Очевидное и спорное», которую должны были опубликовать в издательстве «Искусство» в начале 1990-х. Мне кажется, это самая полная книга Покровского про оперу, про режиссуру. Одна из ее тем — конфликт режиссуры и публики, и это мне кажется сегодня очень актуальным. Надеюсь, книга выйдет в свет в ближайшее время. Самое интересное, что обнаружилась эта рукопись в день открытия Большого театра. Мистика… То, что в Большом ликвидировано наследие Покровского, на мой взгляд, — огромная трагедия. Ведь сколько его спектаклей могли бы сохраниться вне зависимости от времени. Например, «Садко» мог бы конкурировать с самыми современными театральными технологиями — хотя в то время в Большом театре были ручные штанкеты, низковольтные осветительные приборы и никаких лазерных технологий...

культура: Пока, кроме спектаклей Покровского малой формы, сохраняемых Камерным музыкальным театром его имени, «живьем» нельзя увидеть ничего. У «Геликона» скоро будет большая сцена. Может, попытаться восстановить на ней какой-нибудь спектакль Покровского?

Бертман: Это очень сложно, но надо подумать. Идея хорошая.

культура: Какую черту Покровского можно считать определяющей для его личности?

Бертман: Он верил в то, что опера спасет мир. В моем фильме он говорит о том, что Советский Союз начинался с безграмотных, необразованных людей — потому что лучшие умы уехали или были убиты. И людей вынуждали становиться образованными: они учились в школе, изучали поэзию, знали наизусть Пушкина, Лермонтова — вне зависимости от происхождения и социального статуса. И вот если заставить людей знать три оперы — Борис Александрович назвал «Кармен», «Евгения Онегина» и «Пиковую даму», — то мир сразу станет лучше. И я с ним абсолютно согласен.