Худрук балетной труппы Музыкального театра имени К.С. Станиславского и Вл.И. Немировича-Данченко Лоран Илер продолжает пополнять афишу одноактными опусами современных хореографов.

Премьерных спектаклей в программе два: Autodance, рожденный фантазией Шарон Эяль, и Kaash хореографа Акрама Хана. Еще один — «Кончерто барокко» Джорджа Баланчина — артисты Музтеатра танцуют уже несколько лет.

Описывать эти новые балеты — дело неблагодарное. В них нет ни серьеза философской концепции, ни фабулы-декораций-бутафории. В зал летит буря эмоций, рожденных резкой мистической пластикой, не поддающейся нарративному изложению. Из этой пылкой экспрессии складывается многозначный и изощренный внутренний сюжет, доступный чувствам, а не разуму. На одной из пресс-конференций прошлых лет Акрам Хан сказал, что у него есть точный маркер определения качества произведения искусства: «Если мне не удается описать переполняющие меня ощущения, значит, работа достойная». Такие нам и представили.

Очаровательная израильтянка Шарон Эяль поставила Autodance почти три года назад в Швеции для Балета Гетеборга. Она же в недалеком прошлом была солисткой труппы Batsheva, которой руководил Охад Наарин — хореограф непререкаемого авторитета. Компания работала в Центре Сьюзен Деллаль. Этот известный во всем мире танцевально-театральный комплекс в Тель-Авиве назван в честь девушки, чья короткая жизнь с искусством связана не была. Просто ее раздавленные горем родители решили увековечить память дочери и вложили колоссальные средства в строительство Дворца для танцующей молодежи. С тех пор израильский contemporary dance обрел свой дом, место для экспериментов, престиж, независимость и характерные черты. Они — в витальном темпераменте, отчаянной смелости, непреклонной решительности.

В Autodance на сцену цепочкой выходят инопланетные существа с замаскированными гендерными признаками и неопознаваемым возрастом, ведомые фантастической марионеткой Оксаны Кардаш. И здесь в ней, наполненной экстремальной отвагой и отстраненной сосредоточенностью, невозможно узнать изысканную классическую приму. Шеренга танцовщиков перестраивается в геометрические узоры: лучи, квадраты, ромбы, трапеции. Размашистые движения на высоких полупальцах, взлетающие колени, изломы рук, лихорадочные изгибы спин — эти роботы из неведомого мира завораживают зрителей даже вопреки их воле. Виртуальные миражи обжигают жарким пламенем и пробирают лютой стужей. Репризным движениям вторит грохот музыкального сопровождения Ори Литчика. Оно умышленно вводит в транс и способно свести с ума даже не самых экзальтированных зрителей однотонностью ритма и капающими, как ядовитая ртуть, звуками.

Танцовщики работают с точностью сложнейшего, безошибочно отлаженного механизма. И вдруг эта совершенная конструкция теряет одну из своих гибких пружинок — сосредоточенное, тончайше выстроенное соло Максима Севагина раздирает горячечная энергия и стремление к чувственной свободе. Но яростная машина поглощает его гуттаперчевое тело, и вновь — бешеная агрессивность массового колдовского андрогинного обряда.

Спектаклю Kaash (в переводе с хинди — «Если бы») успех был почти запланирован. Внимание московской публики подогревали воспоминания: шесть лет назад дуэт в хореографии Акрама Хана великая Сильви Гиллем включила в свой мировой тур, которым прощалась со сценой. В 2019-м Чеховский фестиваль привез «Жизель» Хана в исполнении Английского национального балета, где заглавная героиня была мигранткой, а сам спектакль из канонической истории балетного романтизма 1841 года рождения превратился в острое и современное социальное высказывание. Между этими полюсами были «Золотая маска» и номера в гала. Так что встречу с Kaash балетоманы предвкушали с нетерпением. Тем более что спектакль, поставленный без малого двадцать лет назад, успел обрасти легендами. В этом первом своем большом танцевальном сочинении молодой и начинающий тогда хореограф «заложил» свою программу, основанную на смешении contemporary dance с философией и техникой индийского танцевального стиля катхак.

Европейские и восточные традиции переплелись и в судьбе Акрама Хана. Он родился в Лондоне, куда его родители переселились из Бангладеш. Они определили сына-школьника на уроки катхак, чтобы не прерывалась связь с истоками рода. Многоликий современный танец у Акрама Хана породнился с древними регламентированными нормами катхак: кружения, дроби ног и замысловатые движения рук. По ним знатоки индийского классического танца, коих среди россиян, конечно, единицы, могут «прочитывать» сказания об обитателях природного мира: тиграх и змеях, павлинах и более мелких пташках. Под электронные мелодии, шумы, скрежеты и неумолимые удары перкуссии (музыка Нитин Соуни) разворачивается бессюжетная история. Гибкие пальцы исполнителей имитируют клювы и пасти, танцовщики взмывают в воздух и резко падают на колени, не щадя своих балетных ног. Хореограф сокрушается, что люди, ослепленные темными страстями, не только перестали понимать природу, но и потеряли интерес к тому, о чем она шепчет, и Kaash — отчасти высказывание на эту тему.

Все исполнители в длинных юбках — их летящие складки живут своей жизнью, продолжая уже завершенные траектории тел. Артисты хороши необыкновенно — в соло, дуэтах, трио, ансамблях, а легкий танец Дмитрия Соболевского, чей монолог открывает спектакль, отмечен ювелирным мастерством. Танцовщиков переполняет внутренняя радость, и их можно понять: выдающиеся современные хореографы Шарон Эяль и Акрам Хан доверили свои сочинения артистам Музтеатра — труппа, ведомая Лораном Илером, стала первой из российских коллективов, где появились новые версии знаменитых спектаклей.

Жаль только, что освоение сложнейших пластических языков и диалектов нанесло урон гармонии «Кончерто барокко» Джорджа Баланчина, которым открывался вечер. Спектакль, сочиненный мистером Би в разгар Второй мировой войны, противопоставлял хаосу мира гармоничную классику под музыку Баха. Сегодня артисты отчасти утратили чистописание — ломались хитросплетения хороводов, рассыпалась симметрия ансамблевых построений, ускользали джазовые намеки лукавого хореографа.

Проявляется еще одна небезопасная тенденция. Музтеатр генетически связан с традицией больших многолюдных сюжетных балетов, где классическая каллиграфия сочетается с сильными страстями, танец — с актерской игрой, верой в «предлагаемые обстоятельства» и «жизнью в образе». В этом была его яркая и дорогая зрительским сердцам самобытность. Не потеснит ли увлечение великолепными образцами новейшей хореографии генеральную историческую линию театра? По отношению к Музтеатру это вопрос не риторический.

Фото: Светлана Аввакум