Чуть больше месяца назад Сергея Газарова назначили руководителем Московского театра Армена Джигарханяна. «Культура» расспросила режиссера о том, как он видит будущее театра.

Помню Сергея еще студентом — заводным, темпераментным, с пряным армянским акцентом. Он учился на параллельном курсе. Это был знаменитый первый набор Олега Табакова. «Цыплят табака» любили все. С тех пор минуло более четырех десятилетий, и сегодня Сергей — популярный актер, востребованный режиссер театра и кино, успешный продюсер и увлеченный педагог Академии кинематографического и театрального искусства Никиты Михалкова. А еще — пропагандист русской кухни, даже ресторан открывал с театральным названием «Хлестакофф» и кулебякой о четырех углах, по Гоголю.

— Ты дорожил положением свободного художника. Вольница потеряна?

— Наоборот, получил больше свободы, чем имел. Теперь не надо убеждать худруков и директоров в том, что задуманный спектакль — необходим, а его тема — актуальна. В своем театре коэффициент трения снижен до минимального предела. Могу выстраивать самостоятельную репертуарную стратегию, доказывая, как способен жить современный театр, что пропагандировать, о чем и в какой форме говорить с публикой. Ни мэрия, ни Департамент культуры, ни Министерство культуры — не внедряются в творческие планы и никак меня не ограничивают.

— Хозяйство досталось сложное: нет звездных имен, театр забыл об аншлагах, здание требует реконструкции. Армену Борисовичу, последние годы тяжело болевшему, решать эти проблемы было уже не по силам. Начинать придется с нуля. Справишься?

— Строить с фундамента да на открытом поле — большой плюс. Может получиться то, что хочешь. Другой вопрос, что труд тяжелый. Я пошел на это сознательно, и, знаешь, если бы стоял выбор между театром со сложившейся структурой, своим языком, армией преданных поклонников и чистым театром, где надо начинать с нуля, я бы выбрал второй вариант. По одной причине: там можно сделать свое.

— Рассуждаешь, как Олег Табаков.

— Да, Олег Павлович мечтал сохранить наш курс как театр. Ему предлагали возглавить один из четырех театров, среди них был и академический, и привести в коллектив своих выпускников в полном составе. Табаков наотрез отказывался от заманчивых и престижных вариантов. Оказался прав — в результате создал свой театр, такой, о котором мечтал, с теми, с кем хотел.
Надеюсь, мы тоже сможем: переборем ситуацию, построим свое дело и заинтересуем им. Нужно от трех до пяти лет — зависит от скорости распространения пандемии, которая сейчас во многом верстает нашу жизнь. В нормальных условиях достаточно трех сезонов, чтобы осуществить задуманное или признать, что не получилось. Думаю, победим. Даже не сомневаюсь в этом. Извини за такую наглость.

— Верю — иначе и соглашаться не стоило. И все-таки ты отвечаешь как хитрец, не раскрывая сути своей программы.

— Говорить о замыслах — дело неблагодарное. Станет понятнее, если расскажу, против чего выступаю. Наступило время менять скорости. Мы не можем оставаться на уровне печатных машин, даже если они с серебряными клавишами. Возможности театра ушли далеко вперед, а мы по-прежнему пугаем малышей злым волком и при этом считаем, что не должны отбирать у ребят детство. Мне же кажется, что Гарри Потер, парящий над залом в лондонском театре, должен покорить силу притяжения и у нас. Козлят и зайчиков недостаточно детям, которые давно уже «сидят» в гаджетах. Вижу обман в том, что Карлсон не летает, а стоит на подоконнике. Сегодня технологии позволяют любые полеты и превращения. Если говорить о взрослых спектаклях, то не могу видеть тяжело дышащих коллег, которые по велению режиссера садятся в кресло и начинают философствовать. Зритель пришел в театр и должен видеть искусство, актерское мастерство, а не аналоги телевизионных дискуссий. Уже слышу возражения: «Не трогайте наше святое!»

Мы не будем игнорировать мировую сценографию, новые формы, которые разворачивают мозги в разные стороны. Великие драматурги мира заложили многоверсионные прочтения: сколько будет поколений, столько и трактовок появится. Прежние страницы нужно переворачивать. Я с большим удовольствием посмотрю новую интерпретацию пьесы Островского «Не все коту масленица», чем спектакль, где вышел герой с хорошими манерами и правильным голосом и произнес фразу, на которую получил хрестоматийно безупречный ответ.

— Похоже на рассуждения Кости Треплева — «нужны новые формы»…

— Ты не поняла, я — не за отвязанные модели, к ним отношусь осторожно. Форма не должна становиться первостепенной и нарушать сути. Но игнорировать ее нельзя, она выводит на другие орбиты. Есть же «Комеди Франсез» в Париже, шекспировский «Глобус» в Англии, у нас — Малый театр — замечательные труппы. Пусть они занимаются классическим искусством. А мы пойдем дальше. Как делали Марк Захаров в «Ленкоме» и Юрий Любимов на Таганке. Наши ожидания не обманывал «Современник» и Мастерская Петра Фоменко. А сейчас театры стали разношерстными и однотипными одновременно: бегут за деньгами и боятся отстать от моды. А нужно-то «вариться» в открытиях.

— Думаю, что у чрезвычайно успешного «Амстердама», выпавшего из репертуара «Современника», может сложиться жизнь в Театре Джигарханяна. Знаешь, что будешь ставить?

— Хорошо знаю. У меня есть портфель, в котором за последние десять лет собрано немало замыслов. Там был не только «Амстердам» Галина, но Чехов, Шекспир и, конечно, обожаемый мной Салтыков-Щедрин.

— У него много политических аллюзий на все времена…

— Не понимаю, зачем нужно политизировать. В Советском Союзе, а я оттуда родом, все время на что-то намекали, и это было круто. Подтексты прочитывались, спектакли закрывали, доделывали, потом с трудом выпускали. Когда сказали: можно все, то оказалось, что уже забыли, как играть про любовь, про отношения людей. Ничего важнее нет в литературе и театре, чем таинственная природа человека, способного сотворить зло и добро, проявлять жестокость и нежность. К человеку я и буду двигаться, а названия могут меняться, театр — процесс живой.

— Сам будешь ставить спектакли или привлечешь новых режиссеров?

— Нет у меня никаких режиссеров. Ты правильно обратила внимание на то, что хозяйство мне досталось болезненное, побитое. Есть спектакли, с которыми я не знаю, что делать — то ли их перекраивать, то ли снимать. Первые три-четыре работы сделаю сам, чтобы задать ориентир, обозначить коридор. Когда всем станет понятно, чем мы занимаемся и куда прокладываем путь, то приглашу других авторов. И это не только режиссеры, но и балетмейстеры, музыканты, композиторы, художники. Спектакль — продукт, сделанный не одним человеком.

— Юго-Запад Москвы, хоть и не в пределах бульварного кольца, может гордиться Университетом, цирком на Вернадского, яркими событиями Театра Наталии Сац. Удаленность от центра настораживает?

— Нет, это большой, достаточно старый, интеллигентный район огромного мегаполиса. Совсем не городская окраина, здесь формируется культурная жизнь — не случайно «Яндекс» собирается неподалеку строить главный офис. В том, что театр не рядом с Кремлем, есть даже какой-то спортивный интерес. Проверим, способен ли интересный контент «сдвинуть» людей с насиженных мест. На спектаклях Романа Виктюка в Сокольниках и в «Современнике» на Яузе собирались полные залы. И у нас получится, я воодушевлен этим. 

— Какие отношения вас связывали с Арменом Борисовичем?

— Долгая и крепкая дружба. Временами мы виделись редко — по разным причинам, но только не из-за конфликтов. С ним — великим актером и обаятельным человеком — ссориться было невозможно. Возразишь ему слишком эмоционально, не близка окажется точка зрения, но пройдет день-два, и эти воспоминания уже перейдут у Джиги (так звали Армена Борисовича все близкие ему люди. — «Культура») в армянские анекдоты. Он для меня много сделал — даже от смерти спас после серьезной аварии. Когда я понял, что меня не очень правильно лечат, то позвонил ему: «По-моему, мне нужно помочь». Он быстро перевел в другую клинику, попутно ругая, что я долго молчал. Так он относился не только ко мне — всегда приходил на помощь людям. Иногда я говорил: «Мне надо попасть к такому-то важному лицу». Он устраивал встречу, мы шли вместе. Чиновники расплывались, увидев кумира, а Армен Борисович кивал: «Говори, что тебе нужно». Так мы пробивали какие-то проекты.

— С театром Джигарханяна ты был связан?

— Некоторое время. Поставил «Ревизора» и «Возвращение домой» Пинтера — Джига играл главную роль, и очень хорошо. Он предлагал еще поработать с ребятами, но тогда меня увлек кинематограф. Свободного времени почти не оставалось, а в театр нельзя просто забегать на репетиции. Табаков правильно говорил, что туда надо приходить с раскладушкой и жить там. Сейчас мне это и предстоит.

— Главная сцена на Ломоносовском проспекте, но ведь есть и вторая?

— Рядом с метро «Спортивная» — это первое здание, где маленькая сцена на 92 места, репзал и несколько кабинетов. Потом выделили кинотеатр «Прогресс», и я участвовал в его преобразовании под театр. Находил театральных архитекторов. На тот момент удалось сделать максимум возможного, но сегодня театр далек от современного. Сцена не имеет глубины, нижняя механизация отсутствует, нет кулис и карманов сцены. Запланирован ремонт, и счастье, что есть взаимопонимание с департаментом культуры по этому вопросу.

— Я ошибаюсь или у тебя было архитектурное прошлое?

— Было. В первый год я не поступил в театральный институт в Баку. Считалось, что вторая моя способность — архитектурная, и мой педагог все время это подчеркивал. Полтора года я вольнослушателем посещал занятия в архитектурном институте. До сих пор у меня какой-то архитектурный склад ума — всегда пытаюсь увидеть результат, окончательное решение.

— Пестрая афиша Театра Джигарханяна во многом ориентирована на вкусы публики. Это правильно?

— Сложный вопрос. Если не ориентироваться на то, что зрителям нужно, то мы будем существовать отдельно от них. Учитывая только их интересы, а они не всегда соответствуют высокому, возникнет ситуация «все на продажу». Людей надо вести за собой, увлекая тем, что на сцене — а там может быть что угодно, но не ради моды, а мотивированно. Стоит голый человек — почему?

— Такое тоже будет?

— Я против. Режиссеры не понимают, какой стресс испытывает актер, да и зритель. Им почему-то нужен этот стресс, совершенно неоправданный. Меня больше привлекают Бертолуччи и Висконти, которые делают из части тела красоту такую, которую не может повторить полное обнажение. В этом для меня искусство.

— Первая встреча с труппой запомнилась Zoom-форматом. Она уже перешла в офлайн-общение?

— Конечно. Встречались, и не раз. Пару дней назад старый Новый год отмечали.

— Не лукавь, твой день рождения.

— Даты совпадают. Ребята меня пригласили, и я с радостью пришел.

— К инициативам актеров будешь прислушиваться?

— Всегда. И буду провоцировать их активность, рассматривать все новые предложения.

— Александр Ширвиндт не раз говорил о тебе как о преемнике. Что произошло в Театре Сатиры?

— Все просто — директор (Мамедали Агаев; а Александр Ширвиндт — худрук театра. — «Культура») оказался противником идеи, опасаясь, наверное, возможных перемен. Это я считывал в разговорах с ним, и не один раз. Он, по-моему, провел свою работу до конца. Когда есть стопор, то творчество уступает место профсоюзным собраниям и выяснениям отношений. Мне не до этого. Легендарного Ширвиндта, человека теплого и доброго, я обожаю. Надеюсь, сохранятся прекрасные отношения, и по первому зову я появлюсь у его колен.

— Сцена не манит?

— Я вышел из актерского состояния, переболел этим. Спектакли на себя делать точно не буду. Но если пойму, что какую-то роль должен сыграть я и никто другой, то на сцену выйду. Уверен, появятся в наших спектаклях уже известные ученики Табакова. У нас — единое братство, один язык, общая система координат. Переманивать их не планирую — сегодня есть разные возможности оформить «присутствие» гостей на сцене.

— На днях — премьера булгаковского «Полоумного Журдена» в «Табакерке». Не первый раз работаешь с этой пьесой?

— Как режиссер — впервые. А в знаменитом спектакле Олега Павловича, поставленном на нашем курсе, играл и Журдена, и мадам Журден. Мы объездили разные страны, и везде спектакль имел бешеный успех. Прошло 40 лет, и мне пришла идея, как поставить пьесу с ног на голову, не изменив ни слова. С ней пришел к Володе Машкову, и он, человек основательный, поверил и согласился с удивительной легкостью. Занята молодежь, которую еще никто не знает, — даже позавидовал Володе белой завистью, что у него такие талантливые пацаны и девочки. Спектакль репетировали дольше обычного — я-то сторонник быстрого процесса. Вмешался карантин, да и спектакль — многолюдный, движенческий, музыкальный, танцевальный — требовал времени. Такой надо делать либо хорошо, либо не делать вовсе.