Оказывается, чтобы электрифицировать всю страну, Советам сначала пришлось украсть технологию у Германии. Об этом и о жизни Московского электрозавода в первые пятилетки — иммерсивный спектакль «Красный вольфрам».

Я — Вилли Кох, высококвалифицированный немецкий рабочий и убежденный коммунист, участник неудачной германской революции 1923 года. Я был одним из тех, кто подарил молодой Стране Советов лампочку Ильича… Бейджик с именем Вилли Коха выдали мне на ступенях бывшего ДК Электрозавода в окружении памятников первых пятилеток неподалеку от метро «Электрозаводская». Паспорт, правда, выдали на имя Макса Шнора — так меня переименовали в СССР, что поделаешь, конспирация. — С торжественного момента «паспортизации» участников начинается иммерсивный спектакль «Красный вольфрам», поставленный режиссером и историком Сергеем Никитиным-Римским при участии Гёте-института и танцевального ансамбля «Айсидорино горе». 

Нас человек 20 — таково максимальное число участников представления-экскурсии. Все мы так или иначе были свидетелями и участниками секретной шпионской операции Страны Советов по добыче у немцев технологии протяжки вольфрамовой нити — главной детали лампы накаливания. Люди, учившиеся в советской школе, на всю жизнь запомнили чеканную форму Ленина: коммунизм — это есть советская власть плюс электрификация всей страны. Фраза красивая, но реальная подоплека советской электрификации была не особенно приглядной. Проблема была в том, что тянуть вольфрамовую нить в России еще не умели. Технология появилась только в 1911 году и держалась в секрете американской компанией General Electric и немецкими концернами Osram и AEG. В 1923 году переговоры между советской Россией и Германией на предмет закупки технологии с треском провалилась. Немцы предложили настолько кабальные условия, что наши наркомы решили — украсть дешевле. С этого момента начинается масштабная шпионская операция выкрадывания у немцев секретной нити. Операция длилась шесть лет и закончилась вроде бы победой, но всем нам красный вольфрам стоил дорого. 

Пока мы бродим по окрестностям Электрозавода, перед нами разыгрывается драма столетней давности, в которой действуют советские шпионы, инженеры, коммунисты, преданные делу строительства справедливого общества, и обязательные в те времена предатели. Беда только в том, что часто и шпионы, и предатели, и преданные были одним и тем же человеком. Вот, например, я, Вилли Кох. Я приехал в Советскую Россию в 1925 году после того, как был уволен с немецкого завода Osram. Со мной приехали двое коллег. Уже два года мы тайно переписывались с советскими инженерами, передавая им сведения о том, как работают цеха по протяжке драгоценной нити. Но мы рабочие и не знаем тонкостей технологии. Приехав в Россию, мы пытаемся скооперироваться с местными инженерами и придумать технологию самостоятельно. Но руководство не заинтересовано в изобретательстве. Нужно не придумать самим, а скопировать и сделать точно «как у них». Эта идея советского руководства вполне объяснима. Надо было срочно наращивать индустриальную и военную мощь страны и преодолевать технологическое отставание. Но вместе с водой был выброшен и ребенок. Маниакальная ориентация на западный опыт, позволявший четко планировать пятилетние планы индустриализации, в буквальном смысле душил отечественную инженерную мысль. Историк изобретений Мартин Малиа писал: «Имитирование чужих моделей хотя и обеспечивало быстрый рост, имело и свою цену: советская промышленность, очень быстро наладившая выпуск продукции в гигантских масштабах, редко бывала способна обеспечить конкурентоспособное на международном рынке качество и почти никогда не могла изобрести новых образцов продукции или новые технологии». В результате советский инженер превратился в старательного копииста и отчасти вора, а не в самостоятельную творческую силу.

Так кто же я, Вилли Кох? Предатель или верный сын коммунистической идеи? Если предатель, то кого я предал? Буржуазную, а потом и фашистскую родную Германию не так уж жалко. Но, похоже, что заодно я предал и коммунистическую идею.

Гонка за красным вольфрамом закончилась только в 1929 году, когда подошел к концу первый год первой пятилетки и Московский электрозавод, официально открытый в 1928 году, с грехом пополам все же сумел наладить производство лампочек. Гордиться тогда было особенно нечем. Только половина продукции Электрозавода была пригодна к употреблению. В 1931 году завод получил свой первый орден Ленина. Впрочем, награждали предприятие вовсе не за лампочки, а за ударный труд по уборке урожая в подмосковных колхозах.

Мрачные корпуса старого Электрозавода встают из декабрьской холодной тьмы. Их нереальные для московской окраины готические башни, спроектированные в 1914 году архитектором Георгием Евлановым для резинового производства товарищества «Проводник», напоминают о безумии первых пятилеток и молча подтверждают: да, все верно, так и было.

Сергей Никитин-Римский ведет нас по старым корпусам. В 2008 году завод был окончательно закрыт. Теперь эти колоссальные промышленные цеха, бесконечные коридоры и сложнейшие западные машины, вьющие вольфрамовые нити толщиной в 0,006 микрона, никому не нужны. На смену лампам накаливания пришли лампы энергосберегающие, где наши тончайшие нити уже ни к чему. Сейчас эти цеха, до сих пор пахнущие металлической окалиной, арендуют небольшие хипстерские фирмы, производящие дизайнерскую одежду, мебель и все те буржуазные мелочи, от которых мы когда-то отказались.

Я, Вилли Кох, покинул небольшую, но удобную и обжитую квартирку в Берлине и оказался в страшноватой коммуналке с ничтожной зарплатой и убогим меню заводской фабрики-кухни. Радовала только дружба, работа и русская девушка Настя, коллега по вольфрамовому цеху, на которой я потом и женился.

Мы, немецкие рабочие, были возмущены всеобщей нищетой и свинством, которым окружало руководство рабочих завода. Мы делали лампы, то есть будущее этой темной и бедной страны, но сами жили едва ли не в каменном веке. Мы пытались возмущаться, но стало только хуже. Руководству надоели наши требования, и в рабочей столовой специально для нас, избалованных немцев, поставили новые чистые столы и предложили отдельное меню. С тех пор нам было стыдно смотреть в глаза русским коллегам.

Да, Московский электрозавод освоил технологию производства ламп накаливания и много чего еще. Да, электрификация России состоялась. Но людям легче не стало. В 1937 году всех участников этой истории отправили в лагеря, кого в Норильск, кого в Караганду. Я тоже отправился по этапу, чтобы вернуться через 18 лет в свою ставшую родной коммуналку в тюремном дворе на улице Матросская Тишина и на родной Электрозавод. Оставшиеся в живых друзья-немцы предпочли уехать в ГДР, но я остался. Ведь, в сущности, этот завод — вся моя жизнь. 

Последнее время московские власти обсуждают проект сноса величественных готических башен Электрозавода. Новое производство здесь уже не запустить, дешевле просто снести. Но когда я пробираюсь по мрачным заводским дворам, по-прежнему непроглядно темным, как до электрификации, московским декабрьским вечером, я уже не знаю, кто я. Может быть, Вилли Кох, тот самый, который остался в освещенной им России?