Известный актер рассказал «Культуре» о своей работе над ролью Ричарда III в новом спектакле Театра имени Моссовета, о плюсах и минусах актерской профессии и о том, какую роль в ней играет случай.

— Александр Юрьевич, шекспировского Ричарда III, воплощение зла и коварства, стремились сыграть многие великие актеры, среди них Лоуренс Оливье, Аль Пачино, Рэйф Файнс и Бенедикт Камбербэтч. Что такого в этой роли? Чем она так притягивает?

— Великий классический репертуар для артиста — это всегда очень манко. Гамлет, Макбет, Сирано де Бержерак — роли, о которых артисты мечтают. Почему так хотелось примерить на себя чеховский репертуар — эту возможность подарил мне Андрей Сергеевич Кончаловский. Почему я так мечтал о докторе Джекилле и мистере Хайде в одном лице?

— Вы говорили, что сама природа зла притягивает.

— Я говорил это про «Историю доктора Джекила и мистера Хайда», мне было интересно проследить, как из хорошего человека выходит его второе «эго», безусловное и всепокоряющее зло. А про Ричарда нельзя сказать, что это история про зло, это (не моя мысль, но я согласен) хрестоматийная история про путь тирана к власти, которая была написана четыреста лет назад. Как показывает история, с тех пор ничего не изменилось.

— Вы начали репетировать год назад, потом репетиции остановились. Я знаю, что вы за время вынужденного простоя перерыли массу книг по средневековой Англии. Что вы искали?

— Хотел узнать, что это был за человек, поэтому с трудом осилил «Историю Ричарда III» Томаса Мора. С трудом, честно вам скажу, это было издевательство над организмом. Ну, а потом мои поклонники в интернете стали присылать мне материалы, которые полностью развенчивают версию Шекспира, вплоть до документального фильма о перезахоронении останков подлинного Ричарда и проведении судебно-медицинской экспертизы.

Оказалось, что он не был горбуном, у него был всего лишь сильный сколиоз, и левая рука у него не была сухая, это тоже легенда. В сражениях он бился одинаково хорошо и правой и левой рукой. Возможно, что и те преступления, которые ему приписывали, он не совершал… Но чем больше ты читаешь, тем сильнее чувствуешь, насколько литературный образ ярче исторического.

Чем дальше ты углубляешься в историю, тем интереснее тебе становится вот этот шекспировский Ричард, горбатый, хромой, у которого все замкнуто на одном: корону мне, корону… И ты все время думаешь, что же могло подвигнуть персонаж, придуманный Шекспиром, на те поступки, которые он совершил?

— Возникает очень много параллелей и с русской историей, и с современной.

— А они и должны возникать. История, написанная господином Шекспиром, актуальна до сих пор, именно это и притягивает.

— Планируете ли вы с режиссером Ниной Чусовой продолжение? У Шекспира еще пять исторических хроник.

— Нет, в эту воду мы вошли, второй раз не стоит. Если честно, мы с Ниной еще еще выпускали спектакль, а я уже писал ей: «Надо придумать что-то еще. Давай замутим». Сейчас есть время, чтобы придумать что-то новое.

— Но вы уже вступали в эту воду и в тот раз тоже говорили, что больше никогда. Вы играли шекспировского Макбета в краковском театре «Багатела».

— Это два разных персонажа. Кто-то из великих сказал, что если Ричард бесстрашен и очень целеустремленно идет к власти, то Макбета ведут ведьмы. Вы меня простите за бестактность, но, по мне, пьесу можно было назвать «Леди Макбет», потому что если бы не она, если бы не внушение любимого человека, Макбет, может быть, и не решился действовать.

А потом он делает шаг, совершает очередное убийство и ищет наказания, а его нет. Его не наказывает Бог, а это самое страшное наказание, которое можно придумать.

А у Ричарда все наоборот, он идет прямой дорогой, использует все известные ему методы в своем стремлении к цели. Шекспировед Алексей Бартошевич сказал, что он очень хороший актер, потому что прекрасно разыгрывает все партии.

— Нужна огромная энергия, чтобы сыграть человека, который способен обаять всех. Как вы это делаете? Где берете силы?

— Мне тяжело. Не могу сказать, что мой организм сопротивляется, но в театр я приезжаю за три часа до спектакля. Не могу прийти за час и сказать, что я готов. Так не получается, надо прийти раньше. И не скрою, что я с утра повторяю буквы и сам с собой репетирую, меня в этот день трогать не надо и лучше ко мне вообще не подходить.

— Редко бывает, чтобы классический текст звучал со сцены так, как он звучит у вас: громко, четко и со смыслом.

— Спасибо, мне приятно это слышать. Но вы знаете, в Театральном училище имени Щепкина к сценической речи было особое внимание. И вы меня простите, но мне кажется, что нас учили несколько по-другому.

— Знаменитая школа Малого театра?

— Не в школах дело, есть замечательная Школа-студия МХАТ, Театральное училище имени Щукина. Дело в людях, педагогах. И в отношении к делу. Если ты хочешь, чтобы твоя фамилия была в титрах очередного сериала, это одна история. А если хочешь идти дальше — другая. Не могу сказать, что со студенческой скамьи относился к профессии так, как сейчас. На четвертом курсе «гений» был. Через полгода вся эта мишура отвалилась, потому что я увидел великих. Мне повезло застать Михаила Ивановича Царева, Елену Николаевну Гоголеву, быть слугой в «Детях Ванюшина», где они играли. А потом я пошел в армию, служил в Театре Советской Армии и смотрел, как репетируют мои ровесники, но уже артисты – Меньшиков, Балуев, Ташков. Я прошел школу репетиций с Ниной Афанасьевной Сазоновой, Владимиром Михайловичем Зельдиным. Я видел, как репетирует Олег Иванович Борисов. И все, какой после этого ты гений, ты никто, ты пыль. Если ты это понимаешь и ставишь себе задачу хотя бы понять, что ты делаешь здесь, зачем пришел в эту гримерную, для чего выходишь на сцену, из тебя что-то может получиться.

— А у Олега Ивановича можно было поучиться? Мне всегда казалось, что он никого к себе близко не подпускал.

— Мне повезло, меня подпустили. Для меня это стало колоссальным уроком. У нас с ним было несколько бесед, для меня очень серьезных. Мы играли в «Маскараде» Леонида Ефимовича Хейфеца, и в Новосибирске остались вдвоем в гостинице. Олег Иванович долго меня пытал: «А как вот я и Кабо рядом, это не смешно ли?» Говорю: «Мне не смешно». И тогда же он мне показал тетрадку за 44 копейки, расчерченную пополам. С одной стороны он писал стихи Лермонтова, а с другой переводил четверостишья в прозу. Где в прозе попадает ударное слово, это самое ударное слово в стихе. Я этим занимался на «Ричарде» и на «Сирано». Он объяснял: «Это называется сканирование стиха, Саня». Этот наш разговор я помню много десятилетий. И вообще как он работал, как выходил на сцену. Таких теперь не делают.

— Скажите, а вы не пострадали из-за «Макбета», я все хотела спросить. Есть ведь стойкое актерское убеждение, что просто так этот спектакль не проходит. Шекспир вставил в него заклинания средневековых колдуний, и поэтому во время репетиций всегда что-то нехорошее происходит.

— Нет, меня как-то не коснулось. Но в работе было всякое. Кто-то ломал ноги, что-то такое периодически происходило. А потом, когда стали играть, все уже было нормально, играли и играли. Другое дело, что на такую авантюру я больше не подпишусь. Я играл в «Макбете» знаменитого краковского театра «Багатела» на протяжении полутора лет, но вместе со съемками в картинах Ежи Гофмана, Анджея Вайды и Магдалены Лазаркевич это было уже все пять. В России бывал наездами. Пойти на участие в спектакле на чужом языке, в чужой стране, да еще и с ведущими театральными артистами этой страны, это надо было, конечно, иметь безрассудную голову.

— И большую цель.

— Это были амбиции. Мне надо было доказать самому себе, что я могу, что я не рыжий. Но сейчас я бы на такой эксперимент не решился. Не поверите, я каждый день приходил в театр в 12, каждый день проходил с педагогом весь спектакль, с 12 до 15, потом шел отдыхать, а к шести опять приходил и играл спектакль. И это было на протяжении полутора лет. Каждый день, кроме понедельника.

— Мне кажется, вам всегда будет или трудно, или скучно.

— Трудность дает азарт, если все легко дается, становится неинтересно. Но мне, кстати, никогда ничего с неба не падало.

— У вас в этом году юбилей, 25 лет в Театре Моссовета. Что бы вы сделали по-другому в эти четверть века, будь такая возможность?

— Всегда говорил: если бы мне 25 лет назад с теми мозгами, какие есть сейчас… кое-что, наверное, изменил бы. Сейчас, наверное, стал резче, чем был, хотя Андрей Сергеевич Кончаловский считает, что я интроверт и наивен. Из-за этого делаю иногда неправильные выводы.

— А вы пришли сюда на какую-то роль? Павел Осипович Хомский, главный режиссер Театра Моссовета, предложил вам что-то интересное для вас?

— Нет, Павел Осипович предложил мне роль еще до того, как я пришел. Еще будучи артистом театра Советской Армии, я пришел на репетиции и понял, что здесь занимаются воспитательной работой одного из артистов, с кем я сейчас выхожу на сцену. И для того, чтобы поставить его на место, пригласили артиста Домогарова. В воспитательной работе участвовать не захотел. А потом… я верю в его величество Случай. Я почувствовал, что мне пора уйти из Театра Армии. Леонид Хейфец уже из него ушел, Олег Борисов тоже, и в этот момент режиссер Андрей Житинкин позвал меня в Театр Моссовета на «Марата» Алексея Арбузова.

Никто даже представить себе не мог, что этот спектакль по старой советской пьесе проживет 20 лет, с 1995-го до 2015-го. Мы из него вытащили какую-то сермягу. Помню первый прогон, который шел почти 4 часа, а на следующий день мы играли уже перед худсоветом театра, и на нас посыпался град хороших слов. Спектакль шел на малой сцене под крышей, а потом, когда мы уже стали маститыми и в программке рядом со словом артист появились слова «засл.» и «нар.», нас перевели на большую сцену, потому что и расстояние побольше, и возраст не так бросается в глаза.

— Житинкин хотел ставить с вами «Дориана Грея», но что-то не сложилось.

— Мы просто разошлись во мнениях. Нет, очень бы хотелось сыграть Дориана Грея, но я знаю, куда бы я все это потащил, в какую тьму. Потому что меня это в Грее и интересовало.

Откуда в человеке существует эта червоточина? Почему он становится таким? Потому что все дозволено. Человек не идет творить добро, делать добрые дела, его тянет на дно. И если исследовать, что его туда тянет, есть мосточек к началу, как играть его молодым и красивым.

Такой же мосточек я перекинул, когда мы снимали «Зорге». Великий разведчик, да. Во всякой профессии свой Моцарт, вот он был Моцарт разведки.

Основной вопрос, который меня мучил и мучает до сих пор: как этот человек жил и чем занимался четыре года в ожидании казни? Он был арестован в 1941 году, а в 1944-м повешен. Чисто по-человечески я, Домогаров, хочу понять, что с ним творилось в эти четыре года. Ему разрешали писать и он печатал, но рядом с ним стоял часовой и забирал написанное, ему даже править не давали.

От этого можно толкнуться в начало истории, если внутренне поймать, как он это перенес, что вспоминал, о чем думал.

— Вы вживаетесь в роль, а что потом? Вы умеете разделять или она с вами остается? И как вы с этим потом живете?

— Много раз об этом говорил. Вот маска, ты ее клеишь, потом снимаешь, потом опять клеишь и снова снимаешь. Но ты не можешь отмыться до конца, клей остается. И от всех персонажей в тебе что-то остается, как бы ты ни сопротивлялся. Когда с тобой что-то происходит, ты проводишь параллель и говоришь себе: да, похожая ситуация.

— Генерал Милорадович остался с вами? Герой войны 1812 года, санкт-петербургский генерал-губернатор, смертельно раненный во время восстания декабристов, которого вы сыграли в фильме «Союз спасения».

— Меня вообще эта фигура преследует. Это личность безбашенная, его же сравнивали с командующим кавалерией Наполеона — Мюратом. Мюрат во время войны 1812 года выехал на передовую, попил шампанского. Узнав об этом, Милорадович распорядился: «Приготовьте мне обед из трех блюд». Пообедал на передовой, выпил бутылку шампанского и уехал.

У них было постоянное противостояние: когда наши войска покидали Москву, Кутузов оставил его в арьергарде, и у них якобы был разговор с Мюратом. «Лучше пропусти, — сказал ему Милорадович. — Если не дадите уйти, будем биться за каждый дом». И Мюрат якобы сказал: «Проходите». Войска ушли. А когда пошла обраточка, Милорадович был в авангарде, и там многое происходило, и лошадей под ним убивали, и султан со шляпы пулей сбивали. И опять я думаю: что двигало этим человеком, который был готов один выступить против всех? Мы с режиссером Андреем Кравчуком говорили об этом. На что он рассчитывал? Только на то, что его так уважают, так любят, что он сможет повернуть солдат. И ведь они почти повернулись! Он же скомандовал: Напра-во! За мной в казарму шагом марш!» И они стушевались и пошли бы за ним, если бы он еще что-то сказал. Но не успел. Зато остался героем в истории, потому что вел себя как герой. Один против всех, на белом коне.

Вот за что люблю актерскую профессию: падает на тебя такая роль, и ты столько читаешь, сколько в жизни бы не прочел. Тебе даже в голову бы не пришло искать такой материал. Знаешь, что был такой Ричард III, кровавый. Или Макбет. И все.

Но начинаешь читать — и зачитываешься, и внутри себя собираешь образ. А уж как это потом выражается на сцене или на экране… одному Богу известно.

— Александр Юрьевич, а если вот сейчас, тьфу-тьфу-тьфу, закроют театры опять, месяца на три, на четыре, что вы будете делать? Вы же не можете без сцены.

— Ну, надеюсь, что не закроют. А если все же случится, то, как всегда, буду читать, смотреть. Я ведь киноман.

— Свои фильмы пересматриваете?

— Очень редко. Свои не очень люблю.