Елена ФЕДОРЕНКО

13.03.2014

20 марта на историческую сцену Большого театра выйдут обворожительные дамы в роскошных платьях с кринолинами и кавалеры в элегантных фраках. Любовная трагедия Маргариты и Армана разыграется на премьере легендарного балета Джона Ноймайера «Дама с камелиями». 

Знаменитый хореограф лично приехал в Москву для переноса своего шедевра 1978 года, давно ставшего классикой. Для Большого «Дама с камелиями» — не первый балет Ноймайера, зрители еще не забыли его «Сон в летнюю ночь». В Москву, в Театр имени Станиславского и Немировича-Данченко, прилетала его чеховская «Чайка» со всеми пятью пудами любви, здесь же в подводной невесомости плескалась его «Русалочка».

Ноймайера называют живым классиком, ему отводят место лидера мирового балетного процесса. Американец по рождению, Ноймайер с 1973 года возглавляет Гамбургский балет. Человек блестящей эрудиции и университетского образования, он любит выстраивать свои балетные истории, отталкиваясь от тем мировой литературной классики, и каждый спектакль — увлекательный рассказ. Среди его шедевров: «Сага о короле Артуре», «Гамлет», «Отелло», «Как вам это понравится», «Трамвай «Желание», «Пер Гюнт», «Одиссея», «Смерть в Венеции». 

Общество «Друзья Большого балета» пригласило хореографа на встречу со зрителями. Камерный лекторий Театрального музея имени Бахрушина не смог вместить всех желающих, сам Ноймайер с интересом смотрел фрагменты записей своих спектаклей и комментировал показанное. По окончании мэтр ответил на вопросы «Культуры». 

История травиаты

культура: Почему для Большого театра выбрана «Дама с камелиями»?
Ноймайер: Если не ошибаюсь, этот спектакль попросил в репертуар Сергей Филин.

культура: Пожалуй, «Дама...» — Ваш самый знаменитый и популярный балет, он идет во многих театрах мира. Не хотелось включить в афишу Большого более редкое сочинение?
Ноймайер: А что Вас смущает? Сколько режиссеров и хореографов ставили «Ромео и Джульетту», интерпретировали «Макбета» или пьесы Чехова. Все предлагали разные характеры, разные прочтения. Нас увлекает, как тот или иной артист раскрывает знакомый образ даже в одном и том же спектакле. Это интригует не только публику, но и мне самому, автору балета, интересно. 

«Дама с камелиями» — важный и даже этапный для меня балет, где сочетаются традиции классического танца с современным взглядом на искусство. К тому же мы видели, с каким огромным успехом прошла наша  гамбургская «Дама с камелиями» на гастролях в Мариинском театре. Зал ломился, зрители сидели на ступеньках, стояли в проходах. Я почувствовал живую и свежую реакцию российского зрителя. 

культура: Уже определены составы на премьерные показы? В прошлом году мы имели печальный опыт обидевшейся примы, не получившей права первого спектакля в балете «Онегин»...
Ноймайер: С главными парами все известно: в первый вечер партии Маргариты и Армана станцуют Светлана Захарова и премьер Гамбургского балета Эдвин Ревазов. Второй вечер — Ольга Смирнова и Артем Овчаренко, третий — Евгения Образцова и Владислав Лантратов. 

культура: Танцовщики слишком разные. Вы допускаете импровизацию, неодинаковые прочтения?
Ноймайер: Конечно. Но если актер играет Гамлета, то он все равно должен произнести текст «Быть или не быть», как и актриса, исполняющая Нину Заречную — свой монолог о людях, львах, орлах и куропатках. Текст, как словесный, так и танцевальный, надо уважать. А произносить можно по-своему. Интерпретация — то, что притягивает в театре. Чем талантливее танцовщик, тем ярче проявляется его индивидуальность в заданном тексте балета. 

культура: Как родилась «Дама с камелиями» три с половиной десятилетия назад?
Ноймайер: Как ни странно, все началось с Шекспира. На похоронах Джона Крэнко я увидел, что чувствовала его осиротевшая прима Штутгартского балета Марсия Хайде. Она была музой Крэнко и вдохновляла его, а он сделал ее замечательной балериной. В тот день я пообещал Марсии оказать любую помощь, какая бы ей ни понадобилась. Прошло немного времени, и она, став руководителем Штутгартского балета, попросила меня поставить для труппы новый спектакль, где была бы роль и для нее. Я выбрал «Антония и Клеопатру» Шекспира. Мне казалось, что роль египетской царицы как нельзя лучше подходит трагическому дару Марсии. Но начались трудности с выбором музыки. Какую использовать для этого исторически конкретного произведения: египетскую или римскую. 

Однажды вечером мы встретились после спектакля в ресторане — Марсия выглядела ужасно уставшей и даже больной. Я посмотрел на нее и сразу понял: она должна стать Маргаритой Готье, а я должен немедленно поставить «Даму с камелиями». 

культура: Почему остановились на музыке Шопена?
Ноймайер: Поначалу, конечно, думал, что использую вердиевскую «Травиату», переоркестровав ее для балета. Мы даже начали работу, но мелодии для меня звучали вторично. Времени оставалось все меньше. Ко мне в гости как раз приехал знакомый пианист и дирижер, очень молодой человек. Я спросил: «Скажи, какую музыку ты бы выбрал для «Дамы с камелиями»?» И он, почти не задумываясь, ответил: «Шопена или Берлиоза». В этот момент у меня в голове словно наступило просветление. За несколько дней мы вместе сложили главные музыкальные фрагменты, необходимые для этой истории. 

культура: Большинство интерпретаторов «Дамы с камелиями» опирались на пьесу, Вы же выбрали роман. Почему?
Ноймайер: Меня вдохновил именно роман Дюма-сына, где нет постепенного развития фабулы. В отличие от пьесы, в нем присутствует поэтический рассказ с разных ракурсов. Еще один аспект. В романе герой дарит Маргарите книжку о Манон Леско, и тень куртизанки XVIII столетия словно следует за куртизанкой века XIX. Порой Маргарита сама себя сравнивает с Манон, пишет о ней в своем дневнике. Ее записи, воспоминания о ней Армана, рассказ его отца — разные точки зрения, обращение к разным временам. Мы же в балете можем «говорить» только в настоящем времени. Нет таких движений и жестов, которые могли бы пояснить, что событие произошло вчера или случится завтра. Я попытался найти способ показать временную схему, как можно более полно, представить Маргариту и Армана через отражение в другой паре, в другом времени. В балете их первая встреча происходит в театре-варьете в Париже, они смотрят спектакль о Манон и де Грие. Так что я провожу некую параллель между этими образами. 

культура: Вы думаете, жизнь умирающей куртизанки позапрошлого столетия сегодня актуальна?
Ноймайер: Конечно. Суть истории в том, что смертельно больная женщина (и не важен ее недуг: старинный туберкулез или современный СПИД) хватается за жизнь, цепляется за нее всеми возможными способами, используя свой шарм и силу соблазна. Но вдруг оказывается: все, что представлялось основой жизни, становится для нее менее важным, чем искренняя любовь мужчины. Такие истории не привязаны к времени и прописке.

Правда от Станиславского 

культура: Работая над «Сном в летнюю ночь» и «Русалочкой», Вы говорили, что для Вас очень важна система Станиславского. Не разочаровались в ней с тех пор?
Ноймайер: Конечно, нет. Когда я учился в Америке, система Станиславского была чрезвычайно популярна. Его метод использовали на репетициях, полагая, что стоит только «применить Станиславского», и станешь таким трогательным героем, какому зритель попросту не сможет не поверить. Тогда я, уже отравленный балетом, попробовал приложить опыт русского режиссера к танцу. Ведь хореограф не ставит произведение строчка за строчкой, скорее, воплощает то, что между строк. Хореография обращается к мотивации — какие чувства привели именно к такому танцу. Саму систему я изучал в нью-йоркской школе актерского мастерства Actor’s Studio, где занятия вел знаменитый Ли Страсберг. Насколько популярны были его уроки, можно судить по именам тех, кто их посещал: Мэрилин Монро, Аль Пачино, Марлон Брандо, Монтгомери Клифт, Дастин Хоффман, Микки Рурк. 

культура: За что цените систему?
Ноймайер: За правду на сцене. Для меня это важный момент в работе. Я могу ставить только то, что трогает и задевает меня, живет во мне эмоционально. Русский режиссер-реформатор, пусть вам это не кажется странным, помог мне противостоять освоению техники как самоцели. Глупо выходить на сцену только для того, чтобы показать, как здорово умеешь двигаться. Важно, чтобы ваша эмоциональная память, то, что вы испытывали сами, было спроецировано в спектакль. Актер должен быть мануальщиком, точно представляющим, на какую точку воздействовать. Попасть в цель ему помогает система. А режиссер с ее помощью выстраивает ансамбль.

культура: Вы рассуждаете как теоретик. Не мешает ли филологическое и театроведческое образование творчеству? 
Ноймайер: Для меня форма нарративного балета — повествовательного, с развитием действия и характеров от сцены к сцене, наиболее интересна. Мой главный источник вдохновения заключен в слове. Подбор музыки, пластическое прочтение, свет, костюмы появляются после того, как я встретился с текстом, который меня захватил. Путь от первых раздумий до готового спектакля бывает долгим. Я верю, что танец — великое искусство, которое может отражать самые разные аспекты человеческой жизни: интеллект, чувственность, сексуальность, духовность. 

Нижинский на всю жизнь

культура: Почему Вы уехали из родной Америки? Слышала, что это был своеобразный протест против войны во Вьетнаме... 
Ноймайер: Хорошо, что вы спросили, а то потом, когда меня не будет, кто-нибудь эту версию напишет. Я уехал за год до начала военных действий США во Вьетнаме. Хотел учиться в Европе, продолжать свое образование. Танец меня страстно манил. Впервые попав на балет маленьким мальчиком, я понял свое призвание, стал заложником балетного искусства. Ребенком я жил в крохотном американском городке, где не было даже постоянной театральной труппы. Зато была библиотека, где я, одиннадцатилетний, просто зачитал до дыр те немногие тома о балете, что там стояли.  Один из них меня поразил. В книге о Вацлаве Нижинском, помимо творческой биографии, были описания его юности, его страданий, болезненных решений, обид. Я тогда «заболел» Нижинским и разгадываю его тайну до сих пор. 

культура: 12 марта исполняется 125 лет со дня его рождения. И с кем, как не с Вами, поговорить о звезде Русского балета Дягилева. Ваша гамбургская коллекция — раритетное собрание материального наследия, связанного с антрепризой Дягилева и личностью его любимого танцовщика. Как она возникла?
Ноймайер: Меня привлекала трагическая внутренняя жизнь человека и художника, которую я складывал из его вещей, произведений, замыслов, записок. Отчасти поэтому стал собирать все, что с ним связано. Поначалу, еще не став коллекционером, я старался восстановить мир театра по книгам. Потом стал приобретать эскизы, у меня есть Бакст и Бенуа, рисунки Нижинского, портреты танцовщика кисти Амедео Модильяни, Густава Климта, Жана Кокто, костюмы балетов дягилевского периода, фотографии.

Коллекцию я собирал постепенно, много десятилетий и на свои средства, часто мой счет в банке падал в минус. Сегодня собранное представляет научную ценность, и я не хотел бы, чтобы все это продали с аукциона, как вещи Маргариты Готье из «Дамы с камелиями». Экспонаты должны быть вместе, чтобы их можно было анализировать и сопоставлять. Наверное, здорово и даже шикарно повесить у себя на стене рисунки Нижинского, но это никому не поможет действительно понять его личность и эпоху, в которую ему выпало жить. Я не вкладывал в свое собрание капиталы для будущей прибыли. Тут — часть моей судьбы, работы, жизни. 

культура: Вы рассказывали, что ждете от правительства Гамбурга отдельное здание под музей.
Ноймайер: Жду до сих пор. Вопрос постоянно обсуждается, но пока это только разговоры. Экспозиция по-прежнему в моем доме. Знаете, о чем я больше всего жалею к своим 75 годам? О том, что не выучил русский язык. Я мог купить дневники Вацлава Нижинского, я держал их в руках, просмотрел каждую страницу, буквально каждую, и решил, что никогда не смогу их прочесть — и зачем мне обладать ими? Глупейшее решение за всю мою жизнь.  

Роман в стихах

культура: Если я спрошу Вас, над чем сейчас работаете, Вы, по обыкновению, изящно уклонитесь от ответа. Однако знаю, что в Ваших планах — балет «Татьяна», который в начале будущего сезона появится в Театре имени Станиславского и Немировича-Данченко.
Ноймайер: Тяжело говорить о произведении в самом начале работы. Рискуешь многое, что уже есть внутри тебя, потерять. Могу сказать, что музыка заказана Лере Ауэрбах — очень талантливому молодому композитору. Партитура еще не готова. И потом, «Евгений Онегин» — особенный роман для русских, так что я робею. Не получится же поставить так, как Пушкин написал. Могу сделать балет под названием «Татьяна» по роману Пушкина — каким его увидел сильно повзрослевший мальчик, рожденный в Америке и живущий в Германии, отдавший всю свою жизнь балетному искусству. Главное для меня — как центр «Евгения Онегина» — Сон Татьяны. И еще я люблю Ленского, хотя ваши коллеги и говорят, что Пушкин относится к нему с иронией. Онегин еще до смерти своего дяди сомневается, правильно ли он живет. Понимает, что чего-то в его жизни не хватает. В Ленском, как мне кажется, он видит то, чего нет в нем самом. Онегин никогда и ничему не отдается целиком, а Ленский предан  — поэзии, Ольге, которая его жертвенной любви не заслуживает. Я говорю о душевной организации — он способен отдаваться. Даже так по-глупому, как на этой дуэли, когда он, в сущности, жертвует собой. 

культура: Почему Вы отдаете «Татьяну» Музыкальному театру, а не Большому?
Ноймайер: Большой получает «Даму с камелиями».