Виктория ПЕШКОВА

13.12.2018

Известный литовский хореограф Анжелика Холина показала на Вахтанговской сцене недавнюю премьеру своего собственного театра А|СН — «Идиот». Персонажи Достоевского перешли с пространных витиеватых диалогов на лаконичный язык тела. Холина, работающая в жанре, который с достаточной степенью условности можно назвать хореодрамой, в новой постановке продолжает эксперименты по соединению в одном ансамбле профессиональных танцовщиков и драматических артистов.

Справедливости ради этот спектакль следовало бы назвать «Настасья Филипповна», ибо движущей пружиной сюжета в данном случае является именно она, а никак не персонаж, заявленный в названии знаменитого романа. Отличительная черта творчества Анжелики Холиной  — стремление утвердить в центре мироздания женщину как хранительницу всех жизненных начал, наглядным примером чего стали спектакли, которые она в разное время ставила в том же Театре им. Вахтангова, — «Берег женщин», «Анна Каренина», «Мужчины и женщины». Она сумела даже историю Отелло «пересказать» словами Дездемоны.

В «Идиоте», по сути, происходит то же самое — на страсти, кипящие внутри любовного квадрата, зритель смотрит глазами женщины, оказавшейся в их эпицентре. И речь не о лобовой рокировке интерпретаций, какой зачастую грешат увлеченные эпатажем постановщики в погоне за сиюминутным эффектом. Мы имеем дело с твердым убеждением художника и человека: все беды мира происходят из одного источника — фатального неумения любить, непонимания природы и законов этого чувства. В каждой своей постановке Холина приводит доказательства этой грустной истины.

«Идиот» не стал исключением. Художник Мариус Яцовскис ключевой метафорой спектакля сделал уходящую в темные безгласные «небеса» стену, составленную из отопительных батарей: страдая от холода и одиночества, человек, как правило, ищет тепло совсем не там, где стоило бы. Так что в этой громадине при желании можно увидеть и те решетки, которыми мы с усердием, достойным лучшего применения, отгораживаемся друг от друга.

Из многослойного и многосмыслового романа Достоевского Холина отобрала только линию взлета и падения Настасьи Филипповны (Беата Молите). Остальные персонажи стали рамой для портрета героини — все, что происходит с ними и между ними, все равно закольцовывается на нее. А она для них, в свою очередь, — испытанием на пороки и добродетели. Для Тоцкого (Егидиюс Бавикинас) и генерала Епанчина (Донатас Бакеюс) ее витальная сила — сладостное и горькое напоминание о том, что «были когда-то и мы рысаками». Для Гани Иволгина (Адам Цзаплис) незаурядная женщина превращается всего лишь в простейшее средство решения финансовых проблем. Необузданный Рогожин (Рокас Спалинскас) видит в ней единственную возможность утоления снедающих его страстей — «тщесла-вие всегда любило господствовать над тем, что мило». Князь Мышкин (Донатас Швиренас) стремится обрести земное воплощение своих возвышенных грез. И никто (включая наивного Льва Николаевича) не понимает, а главное, и не хочет даже попытаться понять, чего ждет от любви, чего ищет сама Настасья Филипповна.

Исключение, пожалуй, составляет одна Аглая (Аудроне Дирсите), на уровне интуиции чувствующая, что перед ней не банальная соперница, да и какое может быть соперничество между девушкой из благородной фамилии и презренной содержанкой, но прежде неведомый, недостижимый способ существования в любви, притягательный и отталкивающий в одно и то же время.

Партии Настасьи Филипповны и Аглаи танцуют профессиональные балерины, остальные — артисты, для которых танец делом жизни, похоже, не является. Исходный посыл постановщика понятен — женский характер более отзывчив на воздействия внешнего мира, что и подчеркивается длинными штрихами тонкой балетной пластики. И контраст, работающий на разграничение мужского и женского (в чем немалая заслуга и художника по костюмам Ольги Филатовой), экзистенциальному контексту всей этой истории только в плюс.

Однако у любого эксперимента существуют, так сказать, побочные эффекты. В данном случае — ограниченность хореографических возможностей драматических артистов. Подчеркнем, речь не о качестве исполнения, оно как раз практически безупречно, а о диапазоне и вариативности, которая не была бы так заметна, если бы спектакль без единого слова не длился почти два с половиной часа и не был выстроен по принципу контрапункта — как драматургически, так и музыкально.

Основа спектакля соткана из музыки Гии Канчели, с вплетениями Глинки, Губайдулиной и Сэмюэля Барбера. Отбиралась она, судя по всему, с изначальной установкой на стилистическую и композиционную обособленность каждого фрагмента. Чем дальше погружаешься в стихию спектакля, тем сильнее ощущение, что двигаешься по непроходимой чаще, окружающей тебя плотным кольцом, не давая определить, в каком направлении идешь. Сознательно или нет, но хореограф отказался от простройки драматургии внутреннего развития персонажей, что только усиливает впечатление, что здесь ты уже был и все это уже однажды видел. По сравнению с другими постановками Холиной в «Идиоте» диапазон хореографической фантазии заведомо сужен, что делает «текст» спектакля более прямолинейным и однообразным. О чем, учитывая глубину первоисточника, можно только сожалеть.

Фото на анонсе: vakhtangov.ru