Елена ФЕДОРЕНКО

22.03.2017

В Студии театрального искусства с аншлагом играют премьеру «Мастера и Маргариты» в постановке художественного руководителя и основателя коллектива Сергея Женовача. Трехчасовой по длительности спектакль смотрится на одном дыхании.

Главный роман Михаила Булгакова остался незавершенным. Первоначальную рукопись писатель уничтожил, в следующих менял названия, заглавных героев придумал гораздо позже и оставил литературоведам немало загадок, усердно раскрываемых по сей день. Текст привлекал многих режиссеров, но никому по большому счету не давался. Чаще его упрощали в угоду зрителям, удачами становились отдельные сцены, интерес вызывала фантасмагория. Смех до колик сопровождал знакомые фразы об «осетрине второй свежести», хотя «свежесть бывает только одна — первая, она же и последняя», о «квартирном вопросе», испортившим москвичей, и о том, что «рукописи не горят». От частого повторения пахло попсой и веяло пошлостью — такого автор явно не заслужил. Сюжет пробрался в балеты и мюзиклы, где сентиментальная любовь проигрывала балагану нечистой силы. 

Шестая глава романа — «Шизофрения, как и было сказано», так же был назван один из спектаклей. В Студии театрального искусства «шизофрению» определили жанром сценического прочтения, что оказалось не только точным, но и смыслообразующим ходом. Два гражданина, Михаил Берлиоз и Иван Бездомный, появляются не на Патриарших прудах «в час небывало жаркого заката», а в палате клиники профессора Стравинского, в момент беспокойного сна поэта. Дом скорби, где страдают заблудшие души, — своего рода предлагаемое обстоятельство, дающее режиссеру почву сочинить собственную театральную версию романа. Конечно, умный Женовач не включает в сценический текст смачные эпизоды, обреченные на беззаботный хохот и гарантирующие полное удовольствие публики. Ее не позовут ни в Первопрестольную 30-х годов, ни в древний Ершалаим, ни в «нехорошую квартиру» на бал к сатане. Да и сотрудники зрелищной комиссии не зайдутся в хоровом экстазе «Славного моря», не увидят безумцев богемы Степу Лиходеева или безымянного критика О. Латунского. 

Театр предлагает удивительное путешествие в мир булгаковского романа по нехоженым тропам авторских смыслов, вариантов редакций, дорогих сердцу писателя мыслей, что так и остались в дневниках и черновых набросках. Потому истовых поклонников «Мастера», выучивших крылатые выражения и, как им кажется, понявших все загадки Булгакова, спектакль может разочаровать. Но таковых едва ли окажется много: уж очень завораживает это яркое и внятное действо, адресованное тем, кто не только очарован булгаковской прозой, но и пытается проникнуть в ее суть, прикрытую завесой тайны, ведь автор пытался избежать прямых столкновений с советской цензурой страны тотального атеизма.

Неумолимая связь с первоисточником — фирменный знак «женовачей». В любом их спектакле ощутимо признание в любви к автору, внимание к его стилю, очарование словом, очищение афоризмов от глянца. Так и в случае с Булгаковым. Репризность уходит вон, и, кажется, мы впервые узнаем, что «тем, кто хорошо знаком с пятым измерением, ничего не стоит раздвинуть помещение до желательных пределов», а «праздничную полночь приятно немного и задержать». Театр возвращает первозданный смысл, рассказывая о добре, которое не существует без зла, слишком крепки связывающие их узы, и что не стоит никогда ничего просить, «сами предложат и сами все дадут». 

Спектакль близок поэтическому восприятию текста и выстраивается как стихи — рифмами. Александр Боровский драпирует больничную палату застиранными наволочками и пододеяльниками. Предметный же мир: кровать, стол, между ними — балкон, напоминает другой спектакль СТИ и тоже булгаковский — «Записки покойника» (говорят, их будут играть как дилогию). Невольно всплывает в памяти «Мастер и Маргарита» Театра на Таганке, где Боровский-старший собирал оформление из цитат-декораций известных спектаклей. В СТИ растерянных и пораженных болезнью литераторов — Максудова и Бездомного — исполняет искренний Иван Янковский, звучит тема автора. 

Сценический роман закольцован образом огня: в первом действии пламя вырывается из печки, готовое сожрать рукопись, а грустный финал проходит на фоне сполохов пожара. Горит не конкретный город и не определенный политический уклад. Горит мир, забывший о милосердии, сострадании, любви, где люди сошли с ума. Потому в инсценировке так много плача и ламентаций о больной голове. «Верните мне голову! Голова моя, голова!» Стонет Понтий Пилат (Дмитрий Липинский), Берлиоз (Сергей Аброскин), Бенгальский (актеры-близнецы Алексей и Андрей Самойловы ювелирно разыгрывают сцену, когда живая голова, отделенная от туловища конферансье, оказывается на столе), мучаются от мигрени многие.

Страшнее всего, что безумие мира, погрязшего в пороках, первым понимает Воланд — усталый посланник вселенского зла. Алексей Вертков играет Князя тьмы ироничным, любезным и услужливым, хоть и странноватым господином — без всякой мистики и разноцветных глаз. Он — главный, центральный герой, что поначалу и задумывал Булгаков. Он — «часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо». Писатель был страстно увлечен оперой Шарля Гуно и Федором Шаляпиным в роли Мефистофеля, и Женовач, используя музыку шабаша из «Фауста» в финале спектакля, обоим посылает привет из ХХI века. 

Страданиями пропитана атмосфера. «Злых людей нет на свете, игемон», — подпрыгивая и размахивая рукавами смирительной рубашки скажет бродячий философ Иешуа Га-Ноцри (Александр Суворов). Чистый ребенок, глаголящий истину. И Пилат в окровавленном белье будет биться об пол, терзаемый мукой роковой ошибки и внезапным пониманием греховности трусости. Пугающую простотой правду театр раскрывает так, как он умеет. За этой мерой достоверности сюда спешат зрители.

И все-таки постановка Женовача представляет собой нечто новое и необычное, ранее почти неуловимое в эстетике СТИ. Облучающая комедийная броскость интерактивных сцен — пример этой новизны. Сеанс черной магии происходит не только на сцене, но и в зрительном зале, без всяких подсадок (актеров или знакомых) и поддавков. Купюру из пятого ряда протягивает известный в театральном сообществе человек, и она вспыхивает в руках у Коровьева (Григорий Служитель); воркующего со спутницей мужчину — не менее известного, поднимает с места Гелла (Татьяна Волкова), кладет ему во внутренний карман два белых платка и вытаскивает обратно красный бюстгальтер. И зритель, будто застигнутый врасплох, ахает. «Невидима и свободна!» — восклицает восторженная Маргарита (Евгения Громова), и над залом, взметнувшись, летит ее платок. Из-под Воланда вытащат стул, но он не шелохнется, а надолго останется в той же позе, на воздухе, без всякой опоры. Цирковые фокусы освоены артистами под руководством иллюзиониста Артема Щукина досконально. Столь же добросовестно отношение в этом театре ко всем мелочам. Например, гардеробщики и билетеры одеты в больничные халаты с завязками на спине.

Образы, изысканные, пряные, объемные, острые, полные перепадов, — актерам на вырост, иногда кажется, что для булгаковской прозы они еще слишком молоды. Но очевидно — спектакль набирает силу раз от раза. Многие роли хороши уже и сегодня. Прочерчена линия Мастера и Маргариты, что умерли в один час, как и веронские любовники. Забавен Азазелло (Александр Прошин), взлетающий к балкону героини — как Ромео к Джульетте. Хорош круглолицый Бегемот (Вячеслав Евлантьев). Поразительно остро держит образ Наташи, домработницы Маргариты, смешная и темпераментная Катерина Васильева. Бестолковый хитрец Андрей Фокич Соков — буфетчик театра Варьете, и Алоизий Могарыч — финдиректор того же заведения (Андрей Назимов и Сергей Сафонов) нарисованы легко, неожиданно и свободно. В строгом фантомном финале, противопоставленном буйному первому действию, Левий Матвей (Андрей Шибаршин) обжигающе проникновенно просит и убеждает Воланда наградить героев покоем и слышит: «Все будет правильно, на этом построен мир».