У самого черного горя

Елена ФЕДОРЕНКО

14.04.2016

В Театре на Малой Бронной появилась «Кроличья нора» — ее прорыл худрук Сергей Голомазов.

Не дождавшись антракта, две будущие мамы покинули зрительный зал. И поступили правильно — пьеса американского драматурга Дэвида Линдси-Эбейра «Кроличья нора» исследует тему страшную и отчасти запретную: страдания матери, потерявшей единственного четырехлетнего сына. По окончании представления публика, состоящая в основном из женщин, дружно утирала слезы. Что понятно: пройдя через лабиринты черного горя и спрятав его на дно души, героиня находит в себе силы жить. Трогательные и бьющие на жалость истории находят сочувствующих всегда.

Спектакль, поставленный Голомазовым, — незамысловатый, аккуратный и чистый. Действие происходит на открытой, с минимумом декораций, белой сцене, наполненной холодным, как в операционной, светом, с «четвертой стеной» — стеклянной, также напоминающей о больнице. Трансформируя пространство, актеры самостоятельно передвигают эту перегородку. Все поверхности перечеркнуты широким красным скотчем — то ли струйки крови, то ли топографические линии (разграничивают они, конечно, не океаны и материки, а жизнь — «до» и «после»). Можно, впрочем, увидеть в графике и планы тайных ходов в потусторонние миры. Само название пьесы отсылает к образам сказки Льюиса Кэрролла, где Алиса сквозь кроличью нору попадает в ирреальный мир. 

Начинается все с разговора двух сестер, обозначающего фабулу: собака помчалась за белкой, малыш — за собакой, помчавшейся за белкой, проезжавшая машина сбила малыша. Чувство вины испытывают все: отец, что не запер калитку, мать, отошедшая к телефону, чтобы ответить на звонок сестры. 

Сестры разительно непохожи, будто появились от разных родителей и воспитывались в разных семьях. Блондинка и жгучая брюнетка, белокожая и смуглая, у одной — речь правильная, тихая и внятная, у другой — явный дефект дикции, лексикон засорен словами-паразитами. Трагедию переживает первая, Бекки, ее играет Юлия Пересильд — четко и глубоко. В роли отвязной сестрицы — Настасья Самбурская. Появление актрис радует зрителей — по рядам пролетает шепот: смотри, это же Гурченко (говорят о первой), а она из «Универа» (узнают вторую). 

Драматург пошел по пути стандартного противопоставления: Бекки ребенка потеряла, Иззи беременна, что усиливает страдания главной героини. Режиссер тоже почитает метод полярности: Пересильд создает образ в эстетике психологического театра, Самбурская щедро приправляет игру грубоватым гротеском и эксцентрикой. Зал бодро смеется, когда Иззи рассказывает, как «дала в рожу наглой тетке в баре». 

Замечательно ведет роль матери сестер Вера Бабичева. Финальный монолог о том, как надо жить со своей бедой, актриса произносит с тихой печалью и без всякой истерики. Даже не верится, что в начале спектакля она же, выпив вина, причиняла дочери невероятные муки. Героиня Бабичевой то вспоминала своего умершего от передозировки великовозрастного сына, то начинала перечислять смерти в клане Кеннеди, радостно приговаривая: «Семейство Кеннеди не было проклято!» И казалось, что к трагедии дочери она равнодушна. И не она одна. Вокруг Бекки ощетинился весь свет. Подруга не звонит — не знает, как говорить о беде, и заодно оберегает себя от неизбежных волнений. Муж (Юрий Тхагалегов), спасаясь от происходящего в группе психологической поддержки, куда спешит со службы, срывается на крик: «Прекрати стирать его из памяти». Однако Бекки не слушает: отдает собаку, упаковывает в коробки одежду и игрушки, прячет рисунки и фотографии, уничтожает видеозаписи. Но память упорно прошивает ее насквозь пульсирующей болью. 

Голомазов выбирает объектом театрального исследования реакцию на уход самого дорогого, беззащитного человека и в первом действии словно себя придерживает, не давая фантазии развернуться в полную силу. Благо есть Пересильд — актриса умная и деликатная, умеющая сделать горе настоящим: слезы не льются, руки не дрожат, спина не сгибается. Бекки заморожена, переполнена тоской, душевный ресурс исчерпан. Исцеляет ее невольный убийца сына — парень по имени Джейсон (Олег Кузнецов). Он дает ей свой рассказ о параллельной реальности, который посвятил памяти малыша, а она неожиданно верит, что сын где-то «там», за кроличьей норой, живой, радостный и счастливый, и разлука с ним — явление временное.

Финал выстроен ярко и зрелищно. Бекки истово вычерчивает мелком на стеклянной перегородке уравнение Шредингера, описывающее соотношение пространства и времени. И с каждой новой строкой непонятных знаков к ней возвращаются силы. Полетят по сцене детские игрушки, Бекки натянет коротенькую белую юбочку и футболку для игры в сквош, возьмет ракетку и сразится со своим мужем. Жизнь продолжается. Глубокая травма вытеснена в дальний угол души и закапсулирована. 

Хотя очевидно, что спектакль на Малой Бронной навеян одноименным фильмом с Николь Кидман и Аароном Экхартом, собравшим целую коллекцию наград, история вышла самостоятельной, резкой и пронзительной. Идти ли на «Кроличью нору», где тоску и боль можно черпать ведрами, каждый решит для себя сам.