Ксения ВОРОТЫНЦЕВА

23.08.2021

Материал опубликован в № 5 печатной версии газеты «Культура» от 27 мая 2021 года.

Русская иконопись, как и церковное искусство в целом, на протяжении веков остается ориентированной на традицию. Что происходит в современной иконописи? Имеет ли церковное искусство право на эксперимент и готово ли к этому общество? Как выстраивать диалог с современным зрителем? Об этом мы поговорили с известным иконописцем Филиппом Давыдовым, основателем иконописной мастерской «Живая традиция».

— Что сегодня происходит с иконописью? Она жестко следует канонам или все-таки постепенно меняется?

— Древнюю иконопись открыли в XIX веке. До того все искусство, предшествовавшее эпохе Возрождения, считали варварством. Художники, философы, богословы, обратившиеся в позапрошлом веке к иконописи, заметили, что она сильно отличается от привычных форм искусства. В итоге была придумана теория о том, что иконы создавались по жестким правилам. Однако этих правил в написанном виде не существует. Есть несколько постановлений Собора: например, касающихся запрета на изображение Бога-Отца. Но конкретных указаний на то, как должны выглядеть иконы, нет. Иконопись на протяжении своей истории претерпевала разные изменения. Икона XII века сильно отличается от иконы XIV столетия. Искусство всегда актуально: художники обращались к работам предшественников, однако не ставили перед собой задачу полностью воспроизводить свои образцы. Сегодня, с одной стороны, мы можем говорить об иконах и религиозных изображениях, которые создавали Васнецов и другие художники-академисты, обращавшиеся к византийскому наследию. С другой стороны — о тех, кто настаивает на непосредственном копировании образцов, так что существует два подхода. В 1980–1990-е художники еще не планировали зарабатывать на жизнь писанием икон, им было интересно понять, что делает образ иконой. Задача состояла не в том, чтобы скопировать сделанное предшественниками. Главное — постичь внутреннюю логику и принципы построения, позволяющие сделать образ для молитвы. Но с открытием большого количества храмов возникла потребность в быстром воспроизведении образцов. Скопировать из книжки — дешевле и оперативнее: это позволяет создать иконостас за несколько месяцев. В итоге именно спрос предопределил развитие современной иконописи.

— Должна ли икона искать диалога с современным человеком или для нее важнее диалог с вечностью?

— Икона пишется не для того, чтобы висеть в темной комнате. Даже если она создается для пространства алтаря, ее все равно видит священник. Нельзя отрицать необходимость взаимодействия образа и человека. А что касается вечности... Искусство Восточно-христианской церкви насчитывает две тысячи лет, и в течение этого времени художники решали примерно одни и те же задачи. Можно ли в данном случае говорить о сформировавшемся каноне? Не знаю. Главной целью было создать образ, который, с одной стороны, достаточно реалистичен — чтобы у нас возникли ассоциации с живым человеком. А с другой — не сделать этот образ чересчур чувственным и подробным: чтобы не было искушения узнать в нем кого-то из знакомых. Поэтому образ на иконе и реален, и в некоторой степени условен, и этому принципу иконописцы неизменно следуют на протяжении двух тысяч лет. Нужно попытаться воспринять подход наших предшественников и воплотить его в своей работе. Если новый образ решает задачи, которые ставили перед собой древние мастера, значит, миссия выполнена. А если он окажется слишком украшенным или, наоборот, концептуальным — увы, нет.

— Что касается украшения — в одной из лекций вы рассуждали о золоте в храме: мешает оно или, наоборот, помогает. К каким пришли выводам?

— У жителей Византийской империи и Древней Руси было почти одинаковое отношение к золоту. Этот материал рассматривался как символ абсолютной ценности. Используя его в иконе, художник приносил эту ценность в жертву Богу. Однако в наши дни технологии шагнули далеко вперед, появилось огромное количество имитаций золота, и стоимость самого золота уменьшилась. Например, в Италии книжка золота в 25 листов будет стоить столько же, сколько обед с парой друзей. Для древних это были несопоставимые вещи, а для нас золото просто потеряло статус абсолютной ценности. Наш глаз уже 200 лет воспитывается в условиях промышленного производства и привык к гладкости, ровности и аккуратности. Однако золоту для проявления своих качеств нужна неровная поверхность — тогда оно начинает играть. Когда иконописец пытается безупречно нанести золото, оно нередко приобретает слишком аккуратный, «дизайнерский» вид, и тогда нам сложно признать его аутентичность.

— И что делать? Ведь золото имеет символический смысл — как абсолютный свет, и его нельзя не использовать в иконе.

— Почему нельзя? Многие древние иконы написаны без золота. На этот счет не существует канонов. Вообще золото — очень активный и ответственный материал, и работа с ним требует огромного такта и умения.

— К вопросу об украшении: в одной из своих статей вы говорили о своеобразном соревновании в благолепии, когда в новых или свежеотреставрированных храмах делается акцент на богатом убранстве. Это постсоветский тренд?

— По крайней мере, складывается такое впечатление. Простые, недорогие интерьеры древних храмов сохраняют ощущение торжественности и глубины. Сегодня понятия «торжественность» и «украшенность» нередко путают. Для создания торжественной атмосферы можно использовать простые материалы. А «украшенность» подразумевает принцип — чем больше, тем лучше, ощущение полноты возникает за счет количества образов. К тому же, если жертвуют деньги, необходимо не просто отчитаться за каждую копейку, но и показать, что она пошла в дело: вот сколько золота на эту небольшую сумму удалось использовать в храме.

— Что сегодня происходит в храмовом строительстве — творческий поиск или все-таки копирование образцов? Например, проект храма на Верейской улице в Москве получил радикально разные оценки.

— Церковь — один из самых консервативных институтов общества, и это в чем-то хорошо. С другой стороны, приходят люди, которые хотят чего-то нового. Здесь нужно, хоть это и очень трудно, идти серединным путем. В целом необходимо творчески подходить к своей работе и пытаться не воспроизвести, но адаптировать уже существующие примеры из традиции к нынешней реальности. А еще важно выяснить основные задачи, которые стоят перед твоей работой. Если ты делаешь плакат, значит, скорее всего, будешь пытаться поразить людей. Когда создаешь икону — должен собрать ум человека. А если возводишь храм — твоя задача создать такое пространство, где собирать ум будет легко и удобно. И в то же время у тех, кто туда придет, должно возникнуть ощущение, что храм построен для них и для Бога.

— Как сегодня взаимодействуют светское и церковное искусство? Вы с супругой Ольгой Шаламовой, тоже занимающейся иконописью, участвуете в Первой биеннале христоцентричного искусства, куратором которой стал художник Гор Чахал.

— Идея биеннале очень перспективная, поскольку позволяет церковным и светским художникам увидеть, какими профессиональными навыками обладают коллеги по другую сторону ограды. В светском искусстве присутствует живость, может быть, даже в избытке: она позволяет ощутить творческое движение в сторону Бога. У иконописцев есть традиция, к которой они прибегают как к источнику вдохновения. Она содержит огромное количество удивительных примеров, которые для светских художников скрыты или никогда не были доступны.

— Как вы относитесь к Биллу Виоле, чья выставка проходит в Пушкинском музее? С одной стороны, Виола не считает себя христианским художником, но при этом опирается на христианскую символику.

— Моя первая встреча с работами Виолы состоялась в Эрмитаже еще в 90-е. Потом другую его видеоинсталляцию привозили в Петропавловскую крепость... Я думаю, любое серьезное искусство так или иначе сталкивается с темой трансцендентного, и, если человек искренен сам с собой, это измерение заставляет его серьезно отвечать на все вопросы. И, наверное, как в данном случае, это обогащает. Виола — профессионал, который в своем труде решает не формальные, а экзистенциальные задачи. Я не могу сказать, что мне нравится абсолютно все его творчество, но это, безусловно, серьезное событие. А также важная часть художественной культуры нашего времени, и профессионал, имеющий дело с визуальным материалом, не может пройти мимо. Виола не считает себя христианином, однако его работы, как известно, показывают в церковном пространстве. Вообще, положа руку на сердце, вся наша культура — это культура христианской цивилизации. Одни могут считать себя христианами, другие — нет, но принципы, заложенные в основе, — христианские, согласен с этим их носитель или нет.

— Уместны ли современные технологии в иконе? Или нужно писать как в древности, использовать те же материалы?

— Любая технология и ее результат рождают ассоциации. Если мы видим работу, выполненную с помощью стамески и других ручных инструментов, ассоциации традиционные. В случае современных технологий есть два момента. Иногда они нивелируют любые следы воздействия на материал, который в итоге приобретает идеальную поверхность, и мы не можем понять, что перед нами — металл, пластик или стекло. В подобном случае современная технология приносит вред, потому что она не дает пищи для глаз, которую мы привыкли получать в музеях и от древних предметов. С другой стороны, современные технологии помогают художникам быстрее и проще достичь нужных результатов. Мне кажется, в интерьере храма можно было бы, например, использовать светодиодные ленты: подсветить ступеньки в притворе, где обычные лампочки будут светить в глаза и мешать. Просто надо делать это деликатно, чтобы не вызывать негативную реакцию.

— К вопросу о реакции: насколько общество готово к новациям в церковном искусстве? Или люди хотят, чтобы церковь оставалась некой константой?

— Церковь всегда воспринималась верующими константой в области морали, нравственных ориентиров и ценностей, но при этом сама постоянно менялась. Например, в начале XX века начали строить храмы из бетона, поскольку бетон позволяет перекрывать огромные пространства без промежуточных опор. Использовали литой чугун и многие другие технологии, с этим никогда не было проблем. Мне кажется, главное, чтобы применение новых технологий не заслоняло старых целей. Что важно? Развлечь меня или дать возможность сосредоточиться, собраться и встретиться с Богом? Второй цели может послужить и керамогранит, если его правильно использовать.

— Вы используете в своей работе какие-то современные технологии или пишете по старинке?

— Конечно, используем. Например, столяр, который делает для нас доски, работает дисковой пилой. Чтобы хранить яичную эмульсию, мы ставим ее в холодильник. Это вещи, которые ты не можешь исключить. Или чтобы посмотреть образцы, я включаю компьютер и подключаю переносной диск с гигабайтами картинок. Просто мы должны всегда «прикладывать» голову. Технология без художника — это вред. И так в любой области.

— 3D-принтеры не используете?

— Пока нет, еще не нашел того проекта, в котором мог бы его применить. Но уже раздумываю над использованием в иконостасе технологии, которая называется «прозрачный бетон»: оптоволокно прокладывается в бетон, и он, сохраняя привычную прочность, начинает пропускать свет. Это давно применяется в разных странах. Сейчас думаю о том, как его использовать, никого не шокируя.

— Получаете от священников и прихожан обратную связь насчет ваших икон, росписей?

— Конечно, я всегда прошу поделиться мнениями. Наверное, самый лучший комплимент, который мне сделали: «Ваша фреска будто всегда здесь была». Я ставлю себе задачу максимально гармонично встроить свою работу в пространство храма.

— Как складываются взаимоотношения с заказчиками?

— Недавно один заказчик сказал, что я неправильно веду разговор. Иконописец должен говорить: «Батюшка, мы нарисуем все, что попросите». А для меня каждый проект — это возможность нового интересного решения. И когда я смотрю чертеж храма, говорю: «Я не знаю, батюшка, что именно буду делать. Я подумаю». И если священник начинает сомневаться, говорит, что есть другой мастер, я испытываю радость. Потому что он нашел того, кто ему нужен, а мне представилась возможность делать что-то другое. Наверное, я не лучший пример того, как нужно разговаривать с заказчиками, но это мой метод.

— Ваш отец — известный иконописец, священник Андрей Давыдов. Чему вы у него научились?

— Наверное, серьезности в подходе к работе: это самое главное. Отец любит повторять: если не собираешься перевернуть мир, лучше не берись за кисточку. Каждая работа должна быть результатом серьезного поиска, нести в себе нечто важное, некое открытие — про Иоанна Предтечу, про Богоматерь, про образ Христа. И для человека, который ее увидит, это тоже станет открытием.

— Для иконописца создание иконы — это разговор с Богом?

— Скорее, богословский разговор. Мы видим, что в древних храмах каждое изображение несет в себе особое сообщение, поскольку художник хотел донести до нас важный для него образ. Мне кажется, самой близкой является параллель с проповедью: праздники повторяются из года в год, однако когда священник пишет проповедь, он думает о том, что важно донести до прихожан именно сейчас. И в иконописи то же самое. В каждом конкретном храме иконописец решает какие-то художественные задачи, вовлекая молящегося в диалог. Когда мы смотрим на икону Андрея Рублева, мы понимаем, что он стремился не к идеальному исполнению, а к тому, чтобы выразить нечто важное. И сказать это так, чтобы услышали.

Фотографии из личного архива Филиппа Данилова.