Андрей САМОХИН

21.06.2017

Безбрежные водные просторы издавна вызывали практический интерес ученых. В России океанология вышла на мировой уровень сразу после войны, когда был создан институт, объединивший физиков, биологов, химиков, геологов. За это время сделано невероятно много. О нынешнем состоянии и перспективах отрасли «Культура» поговорила с доктором физико-математических наук, научным руководителем Института океанологии РАН, академиком Робертом НИГМАТУЛИНЫМ.

культура: В каком состоянии находится отечественная океанология сегодня?
Нигматулин: Зависит от того, в какой системе координат смотреть. В СССР, конечно, и экспедиций, и судов было в несколько раз больше: 12 только в европейской части Союза, теперь — вдвое меньше. Никаким рынком раньше в этом вопросе не пахло: Академия наук обосновывала, сколько экспедиций в следующем году понадобится, а Министерство морского флота обеспечивало их проведение. Наша страна была мировым лидером в океанологических исследованиях. Ныне рынок, и все уже не так... 

культура: Тогда ведь океанологи, кажется, и в кругосветки ходили?
Нигматулин: Сегодня ученому в длительных плаваниях нет нужды — логика и логистика экспедиций совсем другая. Измерения ведутся в определенных точках океана. Наши специалисты прилетают в порт, садятся на корабль, делают свою работу и сходят на сушу в следующем порту. 

Тем не менее, если сравнивать с провальными девяностыми и началом 2000-х, в последние два года благодаря помощи главы государства удалось в разы увеличить финансирование деятельности института. 

культура: Это после того, как Вы остроумно предложили Путину выделить Вам «полфутболиста», имея в виду половину контракта наших клубов с именитыми игроками? 
Нигматулин: Именно так. Когда Владимир Владимирович участвовал в погружении на дно Байкала в глубоководном аппарате «Мир» в 2009-м, я попросил в таком виде у него эти десять миллионов евро, приведя наглядный пример из области большого футбола. Чтобы российская океанология не затонула совсем. Он, как пообещал вернуться к этой проблеме через полтора года, так и сделал: выпустил поручение правительству РФ рассмотреть финансовое обеспечение исследовательского флота. Правительство, правда, несколько лет его не выполняло. В итоге с подачи помощника президента Андрея Фурсенко Федеральное агентство научных организаций (ФАНО) провело это решение в жизнь. Мы, что называется, выдохнули и продолжили исследования, которые были уже почти в коме... 

культура: То есть в то время, как многие академики на ФАНО жалуются, Вашему институту оно протянуло палочку-выручалочку? 
Нигматулин: Протянул президент, а агентство смогло грамотно «материализовать» ее взмах. Там правильно поняли, что все суда должны быть в центре коллективного пользования для экспедиций под задачи разных научных организаций. Он был назван Центром морских экспедиционных исследований (ЦМЭИ). Содержание и обслуживание кораблей — не научная, а хозяйственная деятельность. Для ее исполнения образовали судоходную компанию «Институт океанологии им. П.П. Ширшова РАН», осуществляющую оперативное управление флотом.

культура: Где сейчас базируются корабли? 
Нигматулин: В европейской части России основная база — в Калининграде, в азиатской — во Владивостоке. На весь свет известны наши уникальные глубоководные обитаемые аппараты (ГОА) «Мир-1» и «Мир-2».

Прежде мы располагали морским судном в Астрахани, но от него пришлось отказаться — Каспий слишком обмелел. В ближайшее время, очевидно, придется сокращать и другие наши плавсредства. Плавание на большом корабле обходится в миллион рублей в день! Поэтому мы вынуждены два судна сдавать в аренду туристической компании. Когда судно идет в наш зимний сезон для обслуживания туристов в Антарктиду или возвращается назад, мы бесплатно можем производить измерения. Аналогично в наш летний сезон, когда оно идет в Гренландию.

Требуются новые современные экономичные корабли. Но их строительство, равно как и крупные экспедиции, возможно лишь через Федеральную целевую программу «Мировой океан», ведь средняя стоимость такого судна — четыре-пять млрд рублей. Увы, Минфин торпедирует возобновление этой ФЦП, отмененной пять лет назад. 

культура: На что институт живет?
Нигматулин: В основном — госбюджет плюс гранты научных фондов, которые мы выигрываем с нашими темами. Впрочем, это тоже государственные деньги, но по конкурсу. Исчезли прежние заказы от предприятий, нефтяных компаний: промышленность стагнирует, и мы это живо чувствуем на себе.

культура: Получается, что сегодня океанологи больше занимаются фундаментальными, чем прикладными проблемами?
Нигматулин: Да. Хотя все наши фундаментальные исследования рано или поздно обязательно будут востребованы в разных сферах — от метеорологии до рыбного хозяйства. Институт с самого своего рождения был нацелен на решение государственных задач.

культура: Военных в том числе? 
Нигматулин: Конечно. В иные советские годы они занимали до 70 процентов от всех работ. Изучалось и снижение шумности подлодок, и их «дальнозоркость» под водой, и многие другие конкретные вопросы. Сейчас этого даже близко нет, хотя, безусловно, поддерживается ряд исследований двойного назначения. Например, исследование слабых сигналов. Это всеобъемлющее фундаментальное направление, в рамках которого препарируются не только океанические процессы, но и ранние предвестия землетрясений, экономических кризисов. 

культура: Сколько всего экспедиций снаряжает институт сегодня?
Нигматулин: Эта цифра вам ничего не скажет. Экспедиции очень разноплановые. Некоторые — небольшие, проводятся на арендованных судах. Но есть две главные — ежегодные тематические. Первая — в Северную Атлантику на 60-й градус — между Шотландией и Гренландией. Там, на конце теплого течения Гольфстрим, происходят очень интересные процессы: аномальное погружение холодных вод на глубину со скоростями, в десятки раз превышающими нам известные. Это явление раньше никогда не наблюдали, и его следует понять, поскольку речь предположительно идет о глобальном изменении климата. 

Глобальную же «влиятельность» арктического феномена нам еще предстоит установить... Второй предмет нашего пристального внимания — биологическая нищета Карского моря и моря Лаптевых, долгое время остававшаяся загадкой. Баренцево море рядом — кишит рыбой, а здесь — тишина. Оказывается, это связано с притоком речной воды Оби и Енисея. Она легкая и покрывает поверхность, не позволяя морской воде снизу поднести биогенные элементы — азот, например. Воды закручиваются под действием ветра, преодолевая естественные силы Кариолиса при вращении Земли, которые должны были бы уводить их в другую сторону. Поэтому за краткий солнечный период не развивается фитопланктон и соответственно зоопланктон — основной рыбий корм. Мы данный механизм поняли благодаря экспедициям ИО. С одной стороны, это фундаментальная проблема взаимодействия речного стока с морским массивом, с другой — прямая подсказка рыбакам. 

Также в Арктике исследуем донные выходы метана, попадающие в итоге в атмосферу. Это может вызвать климатические изменения, потому что метан — сильный парниковый газ. Еще одна, бывшая у нас недавно традиционной экспедиция — в пролив Дрейка между Южной Америкой и Антарктидой и течения в глубоководных разломах на дне Южной Атлантики. Пролив Дрейка — одно из немногих мест на планете, где в шторм волны вздымаются выше 15 метров. Идет гигантский водообмен между Тихим и Атлантическим океанами, и мы открыли подводные каналы — настоящие реки, по которым навстречу друг другу бегут эти потоки. К сожалению, гидрологические исследования там ослабли из-за нехватки денег.

культура: Чем это интересно для практической жизни?
Нигматулин: Это же климат! Океан — главная кузница всех долговременных климатических изменений... Того же углекислого газа в нем в 50 раз больше, чем в атмосфере. Если Океан «выдохнет», то многократно перекроет по парниковому эффекту всю нашу промышленность. Тепловая инерция у него гигантская.

культура: В начале текущего века стартовал глобальный проект «АРГО» международного сообщества океанологов: сеть из 3000 дрейфующих и ныряющих буев должна передавать на спутник изменения температуры, солености и других показателей океанских вод. В проект входила и российская часть — модель АМИГО. Удалось ли реализовать замысел в полной мере и какие тренды «всплыли» на поверхность?
Нигматулин: Особо тревожных трендов, вроде затихания или крутого поворота Гольфстрима, которым несколько лет назад пугали европейских обывателей СМИ, пока не видно. У нас продолжают работу в рамках проекта несколько специалистов, наиболее активно — старший научный сотрудник ИО Константин Лебедев. Проведенный с использованием данных АМИГО анализ изменчивости расходов проникающих в Арктику ветвей Северо-Атлантического течения показал, что 2005–2014 годах наблюдались аномальные значения зимних переносов тепла. В частности, наши океанологи впервые доказали, что изменчивость Норвежского течения прямо влияла на погодные аномалии последнего десятилетия на севере европейской части России.

Я математик, и просчитывать, моделировать сложнейшие взаимодействия жидкости, газа (атмосферы) и континентальной тверди для меня исключительно интересная задача. Мы производим расчеты на суперкомпьютерах, в том числе на «Ломоносове» в МГУ. И это тоже океанология.

Что касается развития проекта, нам сейчас не на что устанавливать и обслуживать морские буи. Но и в мире примерно то же самое происходит. Ведущие страны прекратили измерять температуру над океанами, сократилось и количество метеостанций на суше. Как будто никому нет дела, что это снижает точность метеопрогнозов... Просто Запад, как и мы, начал тупо экономить на получении новых знаний, а это путь вниз... Сугубая рыночность — синоним деградации и науки, и культуры.

культура: Повлияли ли санкции и ухудшение отношений с Западом на сотрудничество института с коллегами из-за рубежа?
Нигматулин: Принципиально мы этого не чувствуем — все старые связи остались, к нам по-прежнему очень хорошо относятся. Скажем, полтора года назад меня пригласили с докладом на годичную сессию Национальной академии наук Германии, где выступала также Ангела Меркель. Другое дело, что мы не можем сегодня вкладывать на уровне европейских партнеров средства в международные программы. Соответственно это объективно уменьшает «вес» России в мировом научном сообществе. Но уникальные экспедиции института вызывают до сих пор живейший интерес коллег. Продолжается и обмен учеными в исследовательских плаваниях на наших и зарубежных судах. Мы одни ежегодно изучаем катастрофическое высыхание Арала, и в этих знаниях кровно заинтересованы многие страны региона...

культура: Контролирует ли ваш институт последствия аварии на АЭС «Фукусима» для Мирового океана?
Нигматулин: Да, наши корабли несколько лет делали замеры: особенно интересовали нас, естественно, прибрежные воды Дальнего Востока. Течения там, слава Богу, идут в другую сторону — к западному побережью США. В целом же можно сказать, что Океан без катастрофических последствий «переварил» радиоактивные утечки из «Фукусимы», как и другие предыдущие «подарки» человечества. Но возможности морской бездны не безграничны, об этом надо помнить. Кстати, именно специалисты Института океанологии в свое время фактически спасли человечество от большой беды. В 1958-м экспедиция на НИС «Витязь» обнаружила разнообразную жизнь, связанную с мелководьем, на глубинах более 4000 м, что тогда считалось невозможным — слишком велико давление. Широкая огласка этого факта предотвратила готовившиеся политиками захоронения ядерных отходов в океанских впадинах.

Однако я хочу уточнить, что, кроме техногенных катастроф, в Океане периодически происходят масштабные природные катаклизмы. Вдруг гибнут сотни тысяч рыб, морских птиц, тюлени или дельфины массово выбрасываются на берег. Много ли мы до сих пор знаем об этом? Скажем, некоторые специалисты оценивают объем природных выбросов нефтепродуктов со дна примерно как соответствующий их аварийному разливу в море человеком. Пока Океан здоров, он может переработать грязь цивилизации, но не дай Бог нарушить его самоочищающую функцию. 

Я бы перекинул здесь дальний мостик сравнения с другой сферой. Народ, в особенности такой, как наш, может многое плохое перетерпеть и нивелировать. Но не стоит доводить его до крайней нищеты и социального унижения...

культура: Считается, что эпоха великих географических открытий закончилась. Продолжается ли она в Мировом океане? 
Нигматулин: Скорее, не в качестве географических свершений — подводные хребты и впадины уже известны. Я бы говорил о физико-химических, геологических, биологических находках. Взять хотя бы открытые в 1970-х гидротермы в срединной Атлантике — гигантские выбросы соленого сверхкритического кипятка из-под земли и богатейшие придонные биоценозы вокруг них. Жизнь там проистекает на основе хемосинтеза — способностей ряда бактерий создавать новое органическое вещество из неорганического с помощью энергии, полученной не от Солнца, как при наземном фотосинтезе, а от химического окисления аммиака, водорода, соединений серы... Серьезный вклад в их изучение внесли советские океанологи, использовавшие глубоководные аппараты «Мир». Мы живем в грозном, но при этом богатейшем Океане возможностей. По некоторым расчетам, все моря могли бы прокормить еще втрое-впятеро больше землян, чем живет сейчас.

культура: Способен ли Океан стать альтернативой суши для цивилизации? Что Вы скажете о плавучих городах-островах, которые кое-где уже начали сооружать?
Нигматулин: Сомневаюсь, что человечество в обозримом будущем сможет хотя бы частично переместиться в море. Нынешние плавучие города далеки от автономии и даже с поправкой на развитие технологий вряд ли сумеют полностью обходиться без земли. Во всяком случае, в ближайшие лет тридцать этого явно не случится. Заглядывать же в мечтах далеко за временной горизонт свойственно, скорее, фантастам. Наши потомки разберутся с этим умнее, чем мы. Меня, если честно, гораздо сильнее волнует сегодняшний и завтрашний день. И больше всего — состояние нашего государства и нашей науки... Какое развитие может быть, когда любой проект упирается в чисто бухгалтерский подход со стороны финансового блока правительства, который в качестве панацеи предлагает все приватизировать? Осторожность должна быть, но и двигаться ведь куда-то нужно! Какой инвестор к нам придет, когда народ ничего купить не может — у него элементарно нет денег?

Наши исследовательские институты испытывают страшное недофинансирование. Всего 0,15 процента от ВВП достается РАН — о чем это говорит? Не востребуются не только научные поиски промышленностью, которая, не успев развиться после погрома 90-х, впала в стагнацию, но и системные научные проработки развития России — со стороны ее руководства. Отсюда — низкий уровень авторитета ученых в обществе. 

культура: Простите за ехидный вопрос: как в данном контексте расценивать открытие в Ницце неподалеку от пляжной зоны представительства РАН?
Нигматулин: (Всплескивает руками) Лучше не напоминайте! Я был просто убит этой новостью, когда она всплыла прошлой осенью. Так не должно быть... Во всяком сообществе могут оказаться пройдохи, недалекие люди. Однако к подавляющему большинству членов академии это не относится — они очень далеки от подобных вещей.

культура: То есть стоит разделять ученых и некоторых администраторов от науки?
Нигматулин: Поймите: наука — как комнатное растение, за которым необходимо ухаживать, иначе оно перестает плодоносить, обрастает сорняками. Плодов обязательно надо требовать, но сперва — полейте, внесите удобрение, прополите, в конце концов. Для начала же просто обратите внимание, что у вас тут в углу в кадке еле живо некое деревце, посаженное три века назад славными предками. Оно уже дало в прошлом богатые урожаи. Даст и еще, если вы его не заморите окончательно. Только в последнем случае потомкам нашим достанется интеллектуальная пустыня. И никакой Океан их не спасет...

Фото на анонсе: PHOTOXPRESS