За Донбасс спросите у Бабеля

Исраэль ШАМИР

10.07.2014

12 июля (по другим данным — 13-го) исполняется 120 лет со дня рождения Исаака Бабеля. Писателя самобытнейшего, снайперски точного в выборе слова и экономного в использовании этих слов — как экономен солдат-окруженец в использовании патронов. Он писал о Гражданской войне на Украине. Сейчас там снова война, и, кто знает, может, какой-нибудь очкастый парнишка, отложив автомат, набрасывает в ноутбуке страницы «Луганских рассказов» или «Как это делается в Славянске».

Вовремя случился юбилей Бабеля — снова тачанки с пулеметами (только теперь уже на бензиновой и дизельной тяге) носятся по Украине, будто вернулись дни Конармии, когда Буденный вел своих конников на Запад, и среди них был военный корреспондент армейской газеты «Красный кавалерист» Лютов, alter ego автора. Жалко, что не дожил, он бы рассказал нам о том, как рубились бойцы Стрелкова, как убивают друг друга два брата — один сторонник «Правого сектора», а другой — за единение с Россией. Мы бы снова увидели желтое солнце над горой Карачун и бойца, неумело режущего гуся на обед, в станице между Горловкой и Юзовкой.

Он живописал бы самого Стрелкова как настоящего историка: в том смысле, что этот человек делает историю, а не изучает ее. И жизнь украинских евреев-олигархов заслуживает его пера — было дело, они рассказывали мне о своих рейдерских захватах, об убийствах, о хитрых махинациях. Так что, на всякий случай, я, как говорил один из персонажей Бабеля, «знаю за облаву». Но разве я Бабель, чтобы рассказать это? 

В сегодняшней Новороссии слились воедино «Конармия» и «Одесские рассказы» — не случайно Игоря Коломойского, жестокого бандита-олигарха, прозвали «Беней», явно в честь Бени Крика, чьим прототипом был гроза Одессы Мишка Япончик. По мне, так Коломойскому явно польстили. 

Бабеля напрасно обвиняли в гламуризации уголовного мира — он видел в бандитах людей, не закрывая глаза на их жестокость. И бойцов Конармии он тоже описывал, как видел — без умолчаний, как натуралист описывает тигра. Люди — существа жестокие, иногда беспощадные, считал он. Как любопытный исследователь, он жадно впитывал их жестокость, их братоубийство. Не отворачивался, когда при нем расстреливали и рубили. Да и сам был холодным и жестоким, без капли сострадания к людям.

Но писал он чудо как хорошо — неожиданные слова, причудливо вывернутый синтаксис, и ни малейшей сентиментальности. Однако почему он написал так мало? Наверное, открыть глаза на это помогут воспоминания главного редактора журнала «Новый мир» в 1926–1931 гг. Вячеслава Полонского. Они написаны в 1931 году. Вскоре Полонский умер, поэтому его воспоминания не были позже подредактированы, в отличие, как мне представляется, от других мемуаров о писателе.

В мае 1939-го Бабель был арестован по обвинению в антисоветской террористической деятельности и шпионаже, а в январе 40-го расстрелян. Его архивы, в том числе, как предполагают многие исследователи, и рукопись неоконченного романа о чекистах, были изъяты при аресте и до сих пор не нашлись, несмотря на огромные усилия. Но может быть, еще найдутся — ведь рукописи не горят…


«Слезы и кровь — вот его материал»

Из воспоминаний Вячеслава Полонского о Бабеле

Он не печатает новых вещей более семи лет. Все это время живет на проценты с напечатанного. Искусство его вымогать авансы изумительно. У кого только не брал, кому он не должен — все под написанные, готовые для печати новые рассказы и повести. В «Звезде» даже был в проспекте года три назад напечатан отрывок из рукописи, «уже имеющейся в портфеле редакции», как объявлялось в проспекте.

Получив в журнале деньги, Бабель забежал в редакцию на минутку, попросил рукопись «вставить слово», повертел ее в руках — и, сказав, что пришлет завтра, унес домой. И вот четвертый год рукописи «Звезда» не видит в глаза. У меня взял аванс по договору около двух с половиною тысяч. Несколько раз я перечеркивал договор, переписывал заново, — он уверял, что рукописи готовы, лежат на столе, завтра пришлет, дайте только деньги. Он в 1927 году, перед отъездом за границу, дал мне даже название рассказа, который пришлет ровно 15 августа. Я рассказ анонсировал — и его нет по сие время. Под эти рассказы он взял деньги — много тысяч у меня, в «Красной нови», в «Октябре», везде и еще в разных местах... Везде должен, многие имеют исполнительные листы, но адрес его неизвестен, он живет не в Москве, где-то в разъездах, в провинции, под Москвой, имущества у него нет, — он неуловим и неуязвим, как дух...

Конечно, мы виноваты перед ним. Такого писателя надо было поддерживать деньгами. Дрянь, паразиты — выстроили домишки. Он как-то рассказывал: «Получал я исполнительные листы и один на другой складывал в кучку. Но я крепкий. Другой бы сломался, а я нет, я многих переживу...»

Пришел вечером, маленький, кругленький, в рубашке какой-то сатиновой серо-синеватого цвета, — гимназистик с остреньким носиком, с лукавыми блестящими глазками, в круглых очках. Улыбающийся, веселый, с виду простоватый. Только изредка, когда он перестает прикидываться весельчаком, его взгляд становится глубоким и темным, меняется и лицо: появляется другой человек с какими-то темными тайнами в душе… Равнодушен к славе. Ему хотелось бы, чтобы его забыли. Жалуется на большое количество иждивенцев, кабы не они, было бы легче.

Почему он не печатает? Причина ясна: вещи им действительно написаны. Но материал их таков, что публиковать его сейчас вряд ли возможно. Бабель работал не только в Конной, он работал в Чека. Его жадность к крови, к смерти, к убийствам, ко всему страшному, его почти садическая страсть к страданиям ограничила его материал. Он присутствовал при смертных казнях, он наблюдал расстрелы, он собрал огромный материал о жестокости революции. Слезы и кровь — вот его материал. Он не может работать на обычном материале, ему нужен особенный, острый, пряный, смертельный. Ведь вся «Конармия» такова. А все, что у него есть теперь, — это, вероятно, про Чека.

Читал рассказ о деревне. Просто, коротко, сжато — сильно. Деревня его, так же как и Конармия, — кровь, слезы, сперма. Его постоянный материал... Читал и еще один рассказ о расстреле — страшной силы. С такой простотой, с таким холодным спокойствием, как будто лущит подсолнухи, — показал, как расстреливают. Реализм потрясающий, при этом лаконичен до крайности и остро образен.