Коллекционер Александр Миронов: «Не будь я всеядным коллекционером, мне бы не открылось такое богатство судеб художников»

Максим ХОДЫКИН

14.01.2022

Коллекционер Александр Миронов: «Не будь я всеядным коллекционером, мне бы не открылось такое богатство судеб художников»
Материал опубликован в № 11 печатной версии газеты «Культура» от 25 ноября 2021 года в рамках темы номера «Время собирать: что ищут современные коллекционеры?».

О том, как коллекционирование становится окном в мир удивительных судеб и почему современный художественный Ренессанс в России никто не замечает, «Культура» поговорила с человеком, который обладает одной из самых ценных в России коллекций картин, — с Александром Мироновым.

— Александр, расскажите о вашей коллекции.

— Сейчас у меня более двухсот имен. В основном это современные российские художники, причем многие за время того, как я формировал коллекцию, получили всеобщее признание.

А начинал я 25 лет назад с реалистов. Помню, как-то зашел в один художественный салон в Сокольниках. Смотрю — и сразу же в глаза бросается мощный авторский мазок, и стоит не очень дорого. Оказалось, что это Владимир Стожаров. Сейчас он очень известный художник. Его работы не раз продавались на аукционах Sotheby’s за огромные деньги, а некоторые картины уже висят в Третьяковке.

В общем, поначалу я просто много ходил по салонам, присматривался, размышлял. А потом уже стал тематически расширять свою коллекцию и со временем превратился во всеядного коллекционера. Коллекция для меня не догма, а живой организм, который разрастается во все стороны, но остается единым целым. Поэтому я интересовался и реализмом, и импрессионизмом, и репликами на авангард. Но больше всего полюбил авторов, которые сформировали свой собственный стиль. Такой, что его можно за сто метров распознать. Как у Андрея Гросицкого, Олега Целкова или Натальи Нестеровой. Их можно «увидеть» без подписи — настолько они самобытны.

Хотя, если честно, начинающим коллекционерам я бы советовал все-таки сразу выбрать для себя конкретную нишу и постепенно ее «выедать».

— А почему именно картины? Не марки, не машины, не старинные книги?

— Страсть к изобразительному искусству появилась у меня еще с детства — так, впрочем, бывает у большинства коллекционеров. Еще будучи мальчиком, я собирал марки на тему живописи, ходил в кружок ИЗО во Дворце пионеров. А когда попал в армию, стал оформителем: рисовал разные схемы, карты, а иногда — портреты жен полковников (смеется).

После армии окончил художественно-промышленное училище по мебели и параллельно стал постепенно входить в круг московских художников. Я, к слову, довольно быстро бросил работать по специальности и устроился проводником на поездах с Белорусского вокзала. Меня всегда ужасно тянуло на вокзалы. И эта страсть, как оказалось, очень помогла делу моей жизни.

Я стал регулярно ездить до Кёльна, Брюсселя, Варшавы. Там у меня были длительные стоянки, и я мог посещать музеи. И уже тогда стал что-то покупать и привозить для московских художников. Например, Владимиру Немухину (член «Лианозовской группы», известный представитель неофициального искусства. — «Культура») привозил небольшие скульптурки. А Андрею Гросицкому, который пишет фактурную живопись, используя для создания рельефа разные железные предметы, привозил чугунки и фонарики. А иногда, как курьер, привозил для их галерей и работы.

И так по чуть-чуть я стал входить в это удивительное сообщество. Начал организовывать для них выставки, а за это они мне в коллекцию что-то дарили, видимо, угадывая во мне азарт коллекционера, а что-то я и сам стал покупать. Иногда и оптом. Тогда, в 1990-е, мне платили очень неплохие командировочные в валюте. Потом уже, когда мне надоела работа проводником, я бросил работу и полностью посвятил себя коллекционированию. Теперь, по сути, живу за счет своей коллекции — что-то продаю, что-то обмениваю.

— Положим, вы купили десять картин оптом, сколько вы на этом сможете заработать?

— Все очень индивидуально. Бывает, купишь какую-то картину, а продашь ее только лет через десять. Скажем, Арон Бух (известный советский и российский художник-импрессионист. — «Культура») — я много лет с ним дружил, помогал, холсты натягивали вместе, а он мне за это дарил работы. Что-то я потом даже купил. Помню, была одна покупка на сто долларов, а после того как он умер в 2006 году, оказалось, что картина стоит уже пять тысяч долларов. А тот же маленький этюдик Стожарова, который я купил за 150 долларов, сейчас стоит уже десять тысяч евро.

— А бывали ли у вас совсем провальные покупки?

— Бывало по-всякому, но ошибки в этом деле вторичны. Когда коллекционируешь картины, нужно уметь прочувствовать авторов и ни в коем случае не бояться ошибок. Можно десять раз ошибиться, но одиннадцатый художник всегда окупит все твои промахи.

Правда, в коллекционировании для меня куда важнее стиль жизни, точнее, то общение, которое оно дарит. Конечно, я не осуждаю тех, кто смотрит на коллекционирование как на бизнес, просто мне интересен сам процесс. Как у буддистов — сам путь. А деньги приходили ко мне как бы сами по себе. Зато благодаря своей страсти я невольно стал свидетелем, а иногда и участником жизни уникального сообщества, попасть в которое очень непросто. Это целая россыпь удивительных художников — чуть ли не весь новый российский «ренессанс», о котором, увы, обыватель почти ничего не знает.

К примеру, я дружил с Моисеем Фейгиным (участник группы «Бубновый валет», считается последним русским авангардистом. — «Культура»). Он прожил 103 года и рассказывал мне, как видел Ленина, как служил в Первой Конной Буденного. Тот же Николай Вечтомов (один из классиков второй волны русского авангарда. — «Культура») рассказывал, как попал к немцам в плен, а потом бежал и чуть не погиб. А известный советский иллюстратор Михаил Рудаков рассказывал мне, как чудом выжил после расстрела — автоматная очередь пробила его насквозь, но по какой-то случайности не задела жизненно важных органов. Когда добрался до своих, попал уже в советский лагерь. В таких деталях жизнь художника никогда не узнаешь, если тебя не впустят в семью. Но мне посчастливилось стать их другом.

А бывало, я по утрам ходил в психбольницу — навещал Владимира Яковлева (художник-нонконформист, представитель неофициального искусства. — «Культура»). Помню, зайдешь к нему в палату с гостинцами, а он уже полуслепой сидит и что-то яростно рисует. Он иногда начинал так откровенничать о своих погибших на войне товарищах, что слезы наворачивались на глазах.

В общем, не будь я таким всеядным коллекционером, мне бы не открылось такое количество художников — с их судьбами, болью и радостями. Мы много друг другу помогали, и для меня было счастьем компенсировать таким служением то, что сам я художником не стал. В каком-то смысле коллекционирование стало для меня окном в жизнь этих удивительных людей.

— Можно ли сказать, что собранная вами коллекция — это «слепок» вашей личности? Что через нее сквозит и ваша судьба?

— Конечно. Благодаря своей коллекции я научился очень по-разному видеть природу. Идешь, к примеру, осенью по парку, смотришь на деревья вокруг, а глаза выхватывают на них то, что уже видел какой-то художник, чья картина есть в коллекции. Раз — и видишь одну технику. А тут — мелькнуло цветовое решение другого. Это удивительно обогащает твой внутренний мир. Любая коллекция очень сильно влияет и на взгляд, и на психику, ведь настоящий художник вкладывает в картину всю свою энергетику — ее только нужно уметь ощутить, пропустить через себя.

— Художники — трудные клиенты?

— Я не называю художников клиентами. Мы делаем общее дело, стараемся продвигать наших значимых авторов. Ведь коллекционирование — это еще и популяризация, благодаря которой иной раз мы открывает музеям огромные таланты. Коллекционер в этом смысле — это часто медиум между художником и арт-институциями.

Мы, например, с моим другом и коллегой часто ездим по российской глубинке. Заезжаем куда-нибудь в Юрьевец на Волге, заходим в местный дом культуры и говорим: «Кто у вас тут самый хреновый художник?» «Да вон, шибанутый есть один — чиркает что-то». За коробку конфет получаем его телефон, едем к нему, а тебя встречают в красной рубахе, с гармошкой и самогоночкой. И очень часто оказывается, что у этого художника есть потенциал, и им всерьез начинают интересоваться галереи.

— Можете привести пример такого открытия?

— Есть такой замечательный наивный художник Иван Уруев — сейчас он становится все более и более известным. Во время войны был пожарным, потом преподавал живопись. Так вот мы его нашли чуть ли не случайно в одном маленьком городке. Сразу приглянулись его работы. Я ему предложил сделать выставку. Он сначала колебался, но согласился.

Вскоре отвезли его работы в Москву и сделали выставку в галерее в Староконюшенном переулке. В итоге о нем стали писать столичные издания, а мэр города тут же засуетился — мол, верните нам нашего гения. А его работы все это время в местной библиотеке висели (негде их было хранить), и внимания на них никто не обращал. И уже на выставке его работами сразу заинтересовались художники. Одни что-то купили, другие обменяли.

Меня, конечно, всегда удивляло, почему у нас в стране так мало коллекционеров. Конечно, хорошо, когда конкуренции почти нет, но так обидно, что нашим современным — не трендовым, а подлинным — искусством никто не интересуется.

— А вы как-то для себя объяснили этот парадокс?

— Мне кажется, что у нас просто очень много оглядок на Запад. Многие российские художники туда уезжают, делают себе карьеру, как тот же Эрик Булатов, Илья Кабаков, Олег Целков. А уже после того, как наши художники там делают себе имя, ими вдруг начинают интересоваться наши музеи и скупать их за какие-то неимоверные деньги.

Например, тот же Арон Бух рассказывал мне, как он все ходил со своими работами в Третьяковку, чтобы их подарить, но ему упорно отказывали. А как только он умер, его работы стали вдруг привозить большие люди из Испании и дарить их Третьяковке. Согласитесь — просто немыслимая глупость! Очень обидно. Но я все равно верю, что все будет хорошо. Нужно только подольше жить и уметь ждать.

Фотография: Тихон Сысоев. На анонсе: Stephen Chung/Zuma\ТАСС.