Максим КАНТОР

30.09.2021

Материал опубликован в № 9 печатной версии газеты «Культура» от 30 сентября 2021 года в рамках темы номера «Что такое современное искусство?».

«Современное искусство», или «актуальное искусство», — это самоназвание декоративно-развлекательного комплекса, обслуживающего общество конца ХХ — начала ХXI века. Понятие это сложилось в 60-е годы и сформировало определенный тип творчества, который был объявлен «современным» более полувека назад. Возникает законный вопрос: а современно ли сегодня то, что было современно тогда? Нет ли в названии анахронизма? 

Однако название «современное» не содержит хронологической характеристики. Термин «современное искусство» — это просто определение эстетики эпохи, такой же рабочий термин, как «рококо». Очевидно, что с 60-х годов прошлого века и вплоть до нашего времени тянется некая эпоха, обладающая однородной эстетикой, и то искусство, которое обслуживает долгую эпоху, именуется «современным». Впрочем, и стиль рококо тянулся долго, он образует фактическую преемственность с маньеризмом и барокко; как в том, так и в сегодняшнем случае представлен декоративный стиль, украшающий общество просвещенного абсолютизма.

Вехи, расставленные послевоенной эпохой, очевидны: прежде всего это потребность в деструкции любой догмы, любой дидактики, любого директивного утверждения (помимо финансовой выгоды, конечно). Деструкция должна совершаться радостно, попутно проектируя новый свободный мир. Дисциплина академического рисования, что называется, попала под раздачу — ведь и в академическом рисовании содержится директивное утверждение. Под одну гребенку смели и фигуративное рисование, и вообще любую эстетику, в которой содержался «идеал», поскольку тоталитаризм (это было доказано) оперирует именно «идеалами». Любой идеал (будь то католическое христианство или кальвинизм, коммунизм или фашизм) опасен. Любой императив, в том числе императив «прекрасного», должен быть низвергнут. Прекрасное должно возникнуть как результат свободного проявления человека, а внешнего императива прекрасного быть не должно. «Свобода» и «идеал» — эти понятия оказались в оппозиции; возможно ли найти форму, воплощающую идеал свободы вне морального императива, — это и есть вопрос «современной эстетики».

Победа над тотальными диктатурами, демократические парламентарные принципы, свобода от моральных и эстетических догм — все это рождало особую эстетику. Несмотря на противоречия эпохи, обещавшей слишком многое и столкнувшейся с реальностью (скажем, снижение роли профсоюзов и пролетариата, мутации демократии, растущую пропасть между бедными и богатыми, нереализованные надежды на повсеместную однородность социального строя, разногласия в Европе и т.п.), несмотря на все это, общий пафос «современного искусства» не изменился. Сегодня имеются признаки усталости стиля, и тем не менее стиль еще востребован. Жизнерадостный и вечно молодящийся стиль «современное искусство» пока нужен обществу — мир не собирается объявлять банкротство.

Обществу потребления желательно ощущать себя молодым, динамичным, рвущимся в будущее — и, соответственно, имеется потребность в дерзновенных и ярких предметах, выражающих полет мысли. Не случайно самым распространенным термином, обозначающим произведение «современного искусства» или замысел, является слово «проект». Это тем интереснее, что никто не назовет словом «проект» плафон Сикстинской капеллы, хотя Микеланджело нарисовал именно проект бытия; но намерение нарисовать три полоски назовут словом «проект». Никто не назовет «Комедию» Данте словом «концепция», но слово «концепция» употребляют по отношению к поделкам, в которых концептуальная (идейная) составляющая крайне мала. Это показательно: обществу сегодняшнего дня (вообще-то говоря, стагнированному) желательно ощущать себя дерзновенно-стремительным, хотя социальные перемены нежелательны. Казалось бы, зачем же нужны «авангард», «проект» и «концепция», если никто не планирует перемен общественного строя, но в том-то и задача момента, чтобы при полной стабильности создать ощущение динамики.

Поскольку современное общество не схоже с революционной Европой ХХ века, то и авангард «новых людей» сегодняшнего дня не имеет отношения к революционному авангарду столетней давности. Изначальной целью авангарда прошлого века была демократизация искусства (ради этого язык искусства упростили), авангард 10-х годов ХХ века был рупором бедноты и социализма, но спустя сто лет авангард второй свежести стал продукцией для богачей, «современное искусство» конца ХХ — начала ХXI века декорирует офисы корпораций. «Первый» авангард восстал против рынка и продаж, для «второго» авангарда позиция на бирже искусств является критерием жизненности. В России так называемое «актуальное искусство» есть плоть от плоти квазикапиталистического строя, что был создан в результате приватизации, и даже если «современные художники» (для придания образу энергичности) участвуют в митингах протеста, они сами есть продукт системы.

В трансформации авангарда от революционной стадии к салонной нет парадокса: все закономерно. Потребность ощущать себя «новым человеком», а свое общество «мобильным и динамичным» присуща людям, даже если их потребности совпадают с уже имевшими место. Термин «новые люди» (new men) был в ходу в Англии XVI века, времени экономического роста и протестантских реформаций. «Новыми людьми» были администраторы нового типа: адвокаты, клерки, финансисты, потеснившие родовую аристократию. Фактически «новые люди» желали прежних привилегий, имевшихся у людей старого образца, но называли себя «новыми людьми». Сходным образом употребляли термин novi homines и в Римской республике времен Пунических войн, обозначали им плебеев, добившихся государственных должностей. И большевики также называли себя «новыми людьми», хотя выстраивали иерархию, соответствующую прежней империи. «Новые люди», имитирующие социальную динамику, нуждаются в своем эстетическом коде, хотя, по сути, человеческая и государственная природа требует привычного: декорировать надо власть и порядок, создавая впечатление динамики.

Собственно, «современное искусство» собиралось стать проектом нового общества, но стадия проектирования затянулась, а новое общество постоянно воспроизводит привычные алгоритмы. С течением времени стало понятно, что вечное проектирование стагнации и есть наиболее адекватное выражение «новой» социальной философии. Современное общество далеко не революционно, программы революционные, если бы такие появились, отвергаются, и хотя современное искусство по привычке именует себя «авангардом», но, разумеется, «современное искусство» — есть декоративный, контрреволюционный, салонный продукт.

Понятие «современное искусство» включает в себя различные разделы: перформанс, концептуализм, соц-арт, видео-арт, абстракция, арт-брют, бесконечные модификации стиля. Существует нечто главное, что роднит узкостилистические течения, объединяет их в общее понятие — «современное искусство».

Зритель опознает «современное искусство» мгновенно: это искусство декларативно не связано с классическим — отвергает привычные формы не потому, что создает форму новую (так, скажем, импрессионизм отвергал академизм и создавал новую форму), но потому что отвергает формообразование как таковое. Некая форма — та, в которой произведение предстает перед зрителем, — есть побочный продукт деятельности художника нового типа. Возникает этот побочный продукт в результате некоего заклинания, ритуального обряда освобождения от привычных классических форм. Продукт «современного искусства» как бы находится в постоянном поиске формы, он мимикрирует бесконечно, субъект словно ищет воплощение — и не хочет его найти. Ускользающая форма — это и есть форма современного искусства. Эффект фантомного существования связан с тем, что мастер «современного искусства» не выражает черт определенного героя (героя в «современном искусстве» нет), не строит определенный социум. Если попытаться вспомнить героя «современного искусства», то мы потерпим неудачу: ни Давида, ни Сеятеля, ни философа, ни строителя, ни влюбленного современная эстетика не создала, и это закономерно. Современное искусство крайне редко связано с человеческим образом, лишено дидактики, не дает уроков обществу и (обобщая сказанное) принципиально порывает с эстетикой Просвещения. Собственно говоря, в этом суть «современного искусства» — это разрыв с эстетикой Просвещения.

Именно это обстоятельство провело рубеж в искусствознании; сформировалась досадная (губительная для историков искусств) ситуация, в которой проведена черта между «классическим» и «современным» искусством. Узкие специалисты в «барокко» не смеют заглядывать на территорию «современного искусства», а кураторы современного искусства не имеют представления о готике. Разумеется, это курьезное обстоятельство затрудняет понимание общего процесса. Да, произошел отказ от принципов Просвещения; но это требует понимания и анализа — только и всего.

Эстетика Просвещения (Шеллинг, Гегель, Кант), продолжая традицию мыслителей Ренессанса, утверждала, что искусство формирует образ идеала — идеального человека, идеального общества, морального императива. Искусство, руководствуясь идеалами Просвещения, должно дать обществу моральный урок; образ человека есть образ Божий даже в том случае, если художник — агностик: даже и в этом случае образ человека являет те свойства (милосердие, ответственность, строительную мудрость), коими в религии наделен Господь. К такому пониманию образа Человека и его миссии Просвещение и Ренессанс пришли вопреки тысячелетней практике декоративного искусства империй. Размежевание образа человека и морального императива — отнюдь не новость; это свойство декоративных, манипулятивных языков дохристианских империй. В этом смысле «современное искусство» шагнуло вспять, в глубь веков — к искусству шумерскому, вавилонскому, к декоративной языческой архаике. Насколько долго продлится период неоимперского, неоязычества в искусстве, нам знать не дано; как всякое социальное явление, это явление тоже конечно.

Мода неизбежно изменится, когда возникнут люди, способные внятно артикулировать общественные идеалы; тогда сформируется новая мода, прилавки наполнятся новым товаром, а те, кто торговал за прилавками языческими тотемами, состарятся и умрут.

Максим Кантор — художник, писатель, философ. Honorary Fellow of Pembroke College, Oxford University. Приглашенный лектор в университеты Кембриджа, Бамберга, Люксембурга.

Его картины находятся во многих музеях мира, включая Британский музей (Лондон), Штедель музей (Франкфурт), Музей искусства Люксембурга, Национальную библиотеку Франции, ГМИИ им. Пушкина, Третьяковку, Русский музей, а также в общественных зданиях: роспись в Академии св. Фомы Аквинского в Ватикане (Pontifical Academy, Vaticano), в министерстве иностранных дел ФРГ (Берлин), в парижской церкви Сен Мерри Eglise Saint Merri, в Оксфордском университете, в Брюссельском соборе, в соборе Святого Михаила (Люксембург) и т.д.

Автор романов «Учебник рисования», «Красный свет», сборников пьес и рассказов, переведенных на несколько языков.

В августе 2021 года в издательстве АСТ вышел двухтомник по философии искусства «Чертополох и терн».

Живет в Оксфорде, на острове Ре, в Берлине.

Фотография: www.thoughtco.com. Фотография на анонсе: facebook.com.